Вера Панова - Собрание сочинений (Том 3) Страница 4

(Школу заложили до войны; этим летом, по плану, ее надлежало достроить.)

Нет, Коростелев не учел этого количества.

— Как же так? — сказала заведующая районо.

— Вопрос, — сказал председатель райисполкома. — Учли ли вы, что ваш завод наиболее мощный в районе и что до войны мы всегда были вашими заказчиками?

Нет, Коростелев и этого не учел.

— До войны, — сказал он, — совхозу не требовалось столько кирпича, поэтому он мог принимать посторонние заказы.

— До войны и нам не требовалось столько кирпича…

Председатель колхоза имени Чкалова надел очки и стал что-то писать в блокноте.

— На заводе людей не хватает, — сказал Коростелев, — мы еще думаем, где людей взять; как мы можем принимать заказы?

— Вы говорили о том времени, когда люди будут. И тогда мы придем с заказами. Учтите.

— Позвольте мне, — сказал председатель колхоза имени Чкалова.

Он встал. На заседаниях он всегда говорил стоя, хотя ему это нелегко, — вместо левой ноги у него протез. Коренастый, крепкий как дуб, уже немолодой человек, о котором председатели других колхозов говорят, что «чкаловский на своей деревяшке всех обскачет».

— Кирпич, товарищи, — сказал он, — всем нужен, он и нам нужен, колхозу имени Чкалова. У нас, конечно, свой завод предусмотрен планом, но мы еще только пробуем почвы и ищем место, а кирпич нам то есть вот как нужен. Я имею к товарищу Коростелеву деловое предложение. Ваше, товарищ Коростелев, оборудование, наша рабочая сила — вам кирпичик и нам кирпичик, и району кирпичик, и так на текущий год мы выйдем из положения, а то ведь, товарищи, действительно, что кирпич каждому нужен.

— А на хозяйстве не отразится, — спросил Горельченко, — если в разгар сезона вы оторвете людей от земли и пошлете на завод?

— Нет, Иван Никитич, у нас так не делается, чтобы отразилось. Я вам потом подробно изложу расстановку сил… И к тому же наши люди, подучившись на ихнем заводе, будут впоследствии на своем собственном заводе как основные кадры, — тут тоже расчет.

— Что ж, — сказал Коростелев, — меня это устраивает.

— Золотые слова, — сказал чкаловский председатель. — Совместно преодолеем трудность.

Председатели других колхозов сидели в задумчивости. «Опять обскакал!» — было написано на их грустных лицах.

— Несколько слов, — сказал Горельченко.

Он начал медленно; пальцы его водили по столу спичечную коробочку, и взгляд был устремлен на коробочку.

— Цыплят считают по осени; много еще предстоит сделать товарищам из «Ясного берега». Во всяком случае — начали хорошо. Мы все с удовлетворением слушали хороший доклад о хорошей работе… Но то, что здесь произошло сейчас попутно, — очень, товарищи, поучительно. Товарищ Коростелев — молодой член партии, вступил в партию в годы войны. В армии проявил себя как хороший организатор. Партия доверила ему ответственный участок народного хозяйства…

«Куда он ведет?» — подумал Коростелев.

— Мы не первый раз видим товарища Коростелева на бюро. Но до сегодняшнего дня он присутствовал тут как гость.

Тяжелые горячие глаза поднялись и смотрели в глаза Коростелева зрачки в зрачки.

— Разве не так?

Коростелев почувствовал, что краснеет. Он попробовал вывернуться:

— Не понимаю, Иван Никитич…

— Нет, понимаете. Прекрасно понимаете! Именно как гость сидели, скучая и не слушая, пока мы занимались делами района. Я, бывало, смотрю и думаю: зачем он пришел? Неудобно не прийти, когда райком приглашает?

— Я новый человек в совхозе «Ясный берег», — сказал Коростелев, краснея еще гуще, — не успел освоиться…

— Бросьте. Если вы потрудитесь посмотреть кругом, то увидите, что тут добрая половина людей — новые работники. Война так распорядилась. Вы, кроме вашего совхоза, ничего не хотите знать. Заказы района для вас посторонние заказы. Заботы района для вас — посторонние заботы. Отсюда один шаг к тому, чтобы и заботы государства стали для вас посторонними заботы Советского государства.

Очень тихо стало в комнате, никто не шевелился, не закуривал; слушали Горельченко и смотрели на Коростелева.

— Только сегодня вы здесь заговорили. С увлечением, со страстью! И мы слушали внимательно. И поддержку вы здесь получили. И урок вам дали: не только о себе думать. Очень хорошо, что вы патриот своего предприятия. Но раз вы член партии — потрудитесь жить жизнью вашей партийной организации! Иначе, вот именно так появляются самодовольные деляги с раздутыми портфелями… Пойдете по этой дорожке — в обывательщину скатитесь, в узкий практицизм, разменяете на копейки великие наши идеи, проспите громадные процессы, которые происходят в стране!

Горельченко встал и прошелся в узком промежутке между печью и столом.

— Мы, коммунисты, передовой отряд. Отвечаем перед Сталиным, перед народом за все, что делается в районе. Не выбивайтесь из рядов. Нельзя нам разобщаться, нельзя терять из виду единую цель. Подумайте об этом, товарищ Коростелев. Подумайте о своем месте среди нас, и о нашем месте в вашей жизни, и о нашей общей роли в жизни государства… Слово для доклада имеет председатель колхоза имени Чкалова.

Заседание продолжалось. Коростелев рассеянно слушал и рассеянно следил за рукой секретарши, писавшей протокол. Мысли его были заняты тем, что сказал Горельченко. «Неужели я действительно плохой член партии? Неужели деляга? Это он сгоряча. Он умный, насквозь меня видит, но тут он не прав. Мне в партию сердце идти приказало…»

Доклад за докладом. Весь район держит экзамен перед посевной. «Вот от партучебы я отбился, надо наверстать; попрошу Бекишева, пусть подберет литературу. Большие требования Горельченко предъявляет к людям, очень большие…»

После заседания председатель колхоза имени Чкалова вышел с Коростелевым и Бекишевым.

— Когда заедете к нам, — спросил он, — чтобы договориться?

— Уж это вы к нам заезжайте, — сказал Коростелев. — Оборудование-то наше.

— А рабочая сила чья? — съехидничал было чкаловский председатель. Но, вспомнив грустно-задумчивые лица других председателей, спохватился и сказал миролюбиво:

— Да что спорить. Зайдемте в сквер, посидим на лавочке, обсудим в общих контурах, — кирпич-то нужен и нам, и вам!

— Нужен, — согласился Коростелев.

И они зашагали к скверу.

Еще светло было на улице, а в конторе горели настольные лампы. Старший зоотехник Иконников сидел у своего стола и медленно писал в большой книге.

— Добрый вечер, — сказал Коростелев.

— Добрый вечер, — ответил Иконников.

— Что нового? — спросил Коростелев.

— Семнадцать отелов, — ответил Иконников. — Это по первой и по второй ферме, с третьей еще не поступили сведения. Хлопотливый был день.

«А тебе что за хлопоты? — невольно подумал Коростелев. — Не ты принимал телят. Принимал только сводки — без отрыва от кабинета».

— И кто же сегодня разрешился? — спросил он. Ему хотелось установить с Иконниковым товарищеские отношения: должен бы Иконников быть ему ближайшим помощником, опорой во всех делах.

— Вот, прошу, — ответил Иконников и придвинул к Коростелеву книгу. Коростелев просмотрел записи: клички маток, вес телят, точное время рождения… Красиво поставлен у Иконникова учет, самый дотошный инспектор не придерется.

— Здорово! — сказал Коростелев. — Еще, значит, на семнадцать голов вырос наш шлейф!

«Неужели он не спросит, что было на бюро? Неужели ему это не интересно? И ведь старый работник…» Лезвием от безопасной бритвы Иконников осторожно чинил карандаш, заботясь, чтобы стружки падали на специально подложенный листок бумаги, а не разлетались по сторонам. «До чего не идет ему это занятие. Такому мужчине в расцвете сил, с такими плечами, горы ворочать, а не карандаши чинить…»

«А может, стесняется спросить, ждет, чтобы я сам рассказал?»

— Ну, были мы сегодня на бюро, — сказал Коростелев.

— Да? — спросил Иконников. — И какие результаты?

— Неплохие результаты. Кирпич будет, новые телятники для новых телят будут у нас с вами, Иннокентий Владимирович!

Иконников взял бумажку кончиками пальцев, бережно сдунул в корзину стружку и графитную пыль и, открыв ящик стола, достал пакетик.

— Отрадные вести. Закусить не желаете?

— Спасибо. Пообедал.

— Я, с вашего разрешения, закушу, — сказал Иконников. — Что-то сегодня обед был неважный.

Иконников — рослый блондин с крупными правильными чертами лица, причесан на пробор, чисто побрит. У него очень белые ресницы: белые, длинные и мохнатые, что-то раздражающее в них, — и руки белые, мертвецкие. Выражение у него строгое, неподкупное. Он ест сардельку, держа ее торчком и глядя перед собой холодными глазами.

— Приятного аппетита, — удрученно говорит Коростелев и идет в бухгалтерию к Лукьянычу. С Лукьянычем хоть и приходится ругаться, но зато это человек страстный, ему до всего есть дело.