Степан Сухачевский - У Белого Яра Страница 4

Тишина леса успокаивала. Пичугин, машинально сдерживая коня, с грустью думал о людях, оставшихся в Кургане, с которыми он работал. Зайцев, Аргентовский, Климов, Пуриц, Мартынюк... «Живы ли друзья? Что с ними?».

— Впереди вооруженные люди! — воскликнул красногвардеец, ехавший в паре с Дмитрием.

Пичугин, резко осадив коня, подал команду рассредоточиться, сам съехал на обочину дороги, поставив коня вполоборота к приближающемуся всаднику. На расстоянии пистолетного выстрела тот остановился и, заслонившись рукой от солнца, всмотрелся. Они узнали друг друга одновременно.

— Дмитрий Егорович!

— Илья Иванович!

Через минуту оба отряда соединились. Пичугин выслушал рапорт Ильи Корюкина: в селе Менщиково создан партизанский отряд, он движется на защиту Кургана. Вскрыв поданный Корюкиным пакет, Дмитрий прочел: «Протокол ячейки партии большевиков с. Менщиково, 30 мая 1918 года. Слушали: воззвание курганского Совдепа, которое призывает бедняцкое и середняцкое крестьянство на защиту советской власти. Постановили: организовать боевой партизанский отряд. Всем членам партии вступить в него».

С радостным изумлением оглянулся Пичугин: вокруг сидели на телегах и стояли, прислонившись к соснам, пожилые и молодые крестьяне; лишь немногие были обмундированы, большинство одето по-домашнему; за плечами неловко держали винтовки, охотничьи ружья...

— Друзья! — приподнимаясь на стременах, взволнованно крикнул Дмитрий. — Мы еще поборемся!..

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ВЛАСТЬ ПЕРЕМЕНИЛАСЬ

Над Тоболом разгоралось ликующее июньское утро.

Было удивительно тихо вокруг, но в ушах Саши стоял шум: то возбужденно билось молодое сердце. Нет, не одно сердце, а все существо восставало против гибели: принять смерть не в бою, как положено матросу, а от рук пьяных белогвардейцев под командой чахоточного штабс-капитана Корочкина!

Ярко, как в вспышке молнии, увидел он девушку с мягким и умным взглядом. Русые кудри обрамляли красивое лицо. Губы Саши чуть-чуть шевелились:

— Наташа...

Вспомнил Громов и своего дядю с ласковой кличкой «Морская душа» — кочегара с мятежного броненосца «Потемкин». Любил он в детстве расспрашивать старого матроса, как удалось ему бежать из Александровского централа, где заживо были захоронены герои пятого года. Показывая изуродованные кисти рук с потемневшими рубцами и шрамами — неизгладимыми следами кандалов, «Морская душа» хитро подмигивал племяннику единственным глазом: «Смелый человек завсегда смерть обманет. Смекать надо!..».

С приведением приговора в исполнение Корочкин явно не спешил. Громов понимал: жуткая процедура подготовки к массовой казни была коварно рассчитана на то, чтобы сломить волю большевиков, вынудить у них мольбу о пощаде. Скандируя каждое слово, штабс-капитан зачитал приговор и не спеша отошел от конвоя к острому выступу Царева холма. Закурив сигару, Корочкин после каждой затяжки медленно выпускал колечки дыма.

Громов внимательно вглядывался в дорогие лица товарищей. Тесно обнявшись, как бы ища поддержки друг в друге, матросы мужественно ждали роковой развязки. Лишь нервные желваки да блеск посуровевших глаз выдавали их душевное напряжение.

— Врешь, гад, не дождешься нашего позора! — услышал Громов приглушенный шепот стоящего рядом с ним совсем юного матроса, судорожно вцепившегося раненой рукой в изорванную полу его бушлата.

И вмиг созрело решение, которое он мучительно искал в эти минуты. Тихо, одними губами, сказал Громов своему соседу:

— Передай по цепочке — прыгать в Тобол... Сбор у Бабьих песков.

— Добре, мичман, — прошептал юный матрос и передал дальше.

Почувствовав что-то недоброе в упорном молчании матросов, штабс-капитан, резко повернувшись на каблуках, тяжело двинулся в сторону приговоренных, положив руку на расстегнутую кобуру маузера. Не вынимая изо рта сигары, процедил сквозь зубы:

— Ну-с, господа... большевики!.. Может, кто из вас надумал покаяться...

Окончания фразы Громов так и не услышал: с силой подтолкнутый юным матросом мичман в два прыжка достиг края обрывистого берега Тобола, прыгнул. Падение в воду с высоты оглушило; но он не потерял сознания.

Мичман в два прыжка достиг края обрывистого берега Тобола, прыгнул.

Вот когда пригодилось искусство пловца! Широко загребая руками, Громов преодолел тяжесть намокшей одежды, камнем тянувшей вниз. На какую-то долю секунды вынырнул и в тот же миг почувствовал острый ожог на левом виске. «Стреляют...». Жадно вдохнув прохладный воздух, Громов погрузился в воду, инстинктивно забирая вправо, против течения.

Только бы не начались судороги! Только бы хватило сил проплыть несколько километров! А там незаметно уползти в камыши Караульного озера, отсидеться до ночи, уйти на Увал и лесами пробиться навстречу наступающей Красной Армии.

...Город казался вымершим. Солнце уже поднялось высоко, а в домах стояла необычная тишина. Люди, напуганные ночной перестрелкой, притаились в домах.

Изредка побрехивали собаки да мычали коровы, за которыми в это утро не вышли пастухи. Редкие прохожие, боязливо озираясь, жались к заборам.

Над притихшим городом зазвучал колокол с пожарной каланчи. Старый инвалид, как всегда, неторопливо отсчитывал часы. Но каждый удар звучал сегодня по-особенному тревожно. Первыми показались на улицах не знавшие страха ребятишки, за ними робко потянулись взрослые. Осторожно заскрипели отворяемые ставни, в окнах замелькали настороженные лица.

То были не рабочие и мастеровые, встававшие раньше всех, а те, кто жил побогаче. Буржуа трусливо прислушивались, не ошиблись ли, и, убедившись, что победу одержали белые, вдруг повыскакивали на улицы, шумно приветствуя «освободителей». Нарядные и пестрые толпы заняли Дворянскую и Троицкую улицы, по которым вели захваченных в плен красногвардейцев.

Тех, кто был пойман за Тоболом, сперва приводили на Троицкую площадь и тут, у церковной сторожки, избивали на глазах горожан. Какие-то молодчики юрко выскакивали из толпы, и конвоиры услужливо расступались перед ними. Ударив безоружного, они шмыгали обратно, в тесный круг людей.

Медленно шли красногвардейцы, конвоируемые на вокзал, где находился штаб белочехов, на допрос перед отправкой в городскую тюрьму. Они не знали, какая расправа ожидает их, и все же в этих кварталах, где жили деповские рабочие, дышалось свободнее. Узкую мостовую с двух сторон обступили одноэтажные деревянные домики. В каждом палисаднике доцветала душистая сирень, на тополях самозабвенно пели скворцы. С вышки углового дома взмыл в небо белокрылый голубь. Словно приветствуя красногвардейцев, голубь снизился и кружил над ними, пока они не дошли до вокзальной площади.

Лавр задумчивым взглядом проводил птицу, исчезнувшую в нежной голубизне неба. «Кто же тот презренный предатель, по чьей вине Коммунистический отряд разгромлен, а красногвардейцы захвачены в плен? Столько бессонных ночей! Столько тревог и волнений! И неужели все напрасно?».

— Разобраться по одному! Живо!..

Конвоиры выстроили красногвардейцев в длинную цепочку, и их поодиночке стали пропускать через узкую проходную на перрон. Здесь стоял товарный состав, у каждого вагона — офицер и двое часовых.

Группу пленных, среди которых Лавр увидел председателя Совдепа Зайцева, подвели к вагону-холодильнику. Аргентовский и Зайцев кивком головы приветствовали друг друга. Безусый офицерик, туго затянутый в новенький мундир, пьяно покачиваясь на тонких, как у подростка, ногах, обутых в щегольские сапоги с блестящими шпорами, пискливо спрашивал:

— Большевики есть?

Красногвардейцы молча подходили к дверям вагона, раскрытым настолько, что в них с трудом мог пролезть один человек. Каждого пленного офицерик наотмашь хлестал короткой ременной плеткой. Когда очередь дошла до Зайцева, он остановился и в упор посмотрел на офицерика. В умных и открытых глазах его было столько презрения и ненависти, что офицерик отшатнулся.

— Большевик?!

Зайцев плюнул в его побледневшее лицо. Задохнувшись от бешенства, тот взмахнул плеткой, но ударить не успел: Аргентовский кинулся к офицерику и сильным ударом кулака сбил с ног, но тут же сам был оглушен прикладом винтовки солдата, подоспевшего на выручку. Смешно барахтаясь на скользких каменных плитах перрона и пытаясь подняться, офицерик истошно кричал:

— В тюрьму! В карцер!.. Сам допрошу!!

В полдень на вокзале появились крупные, размером с театральную афишу, объявления:

§ 1.

2-го числа сего июня 1918 года я вступил в исполнение обязанностей коменданта города Кургана. Моя канцелярия находится в помещении бывшего Воинского Начальника по Богородскому переулку.

§ 2.

Сим объявляю ВОЕННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ В ГОРОДЕ КУРГАНЕ. Хождение по улицам разрешаю до 10 часов вечера. Запрещаю собираться в общественных местах более чем по два человека вместе.