Борис Бурлак - Реки не умирают. Возраст земли Страница 4

— О чем ты все думаешь, Верочка? — спросила Василиса, когда они уже подходили к дому.

— Так, о разном.

— Устала, конечно? Признавайся!

— Все мы устали сегодня.

— Мне-то не впервой, я сильная...

Вере нравилась эта крепкая рослая девушка, недавняя прислуга местных богачей Гостинских. У нее был живой природный ум, общительный характер. Окончив всего лишь церковноприходскую школу, она успела прочесть уйму книг. Василиса никогда не унывала и могла показаться беспечной, но объяснялось это не столько ее молодостью, сколько тем ровным отношением к военной жизни, на которое не всяк способен. Другой подруги не пожелала бы Вера для себя.

Поленька встретила их радостно, расцеловала маму, тетю Васю. Еще бы: весь длинный весенний день до позднего вечера сидела она одна в закрытом флигеле.

— Идем, Полина Семеновна, погуляем с тобой по набережной, на свежем воздухе, — сказала Василиса.

— О-о, идемте, идемте, тетя Вася! — Девочка бросилась к ней, опять расцеловала ее, начала поспешно одеваться.

Вера с затаенной ревностью проводила дочь с Васеной, ставшей для Поленьки чуть ли не второй матерью, и занялась домашними делами. Заправила лампу, затопила голландку, — хорошо, что Коля Ломтев прислал дровишек, — потом взялась чистить картошку. И время пролетело быстро.

— Что-то вы скоро нынче, — заметила она, когда скрипучая дверь в переднюю шумно распахнулась.

— А ну-ка, мамочка, угадай, что мы видели сейчас? — Девочка переглянулась с тетей Васей. — Ни за что не угадаешь, ни за что!.. Мы видели пушку! Самую настоящую, большую пушку!

Вера вопросительно посмотрела на подругу.

— Рабочие устанавливали орудие у нас на берегу, мы и подошли к ним, — просто, без тени тревоги, объяснила та.

— Час от часу не легче!.. — испугалась Вера, но тут же осеклась и посмотрела на дочь, неописуемо довольную, что рядом с домом стоит теперь самая настоящая пушка..

Только в одиннадцатом часу ночи, поев рассыпчатой картошки с постным маслом, вдоволь напившись морковного чаю, они легли спать. Поленька устроилась возле матери и притворилась спящей, зная, что взрослые любят посекретничать. Вера лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к мерному дыханию дочери. Узкая лунная дорожка наискосок перечеркнула комнату, отделив Верину кровать от плюшевого диванчика, облюбованного Василисой.

— А Ломтев к тебе неравнодушен, — сказала вдруг Василиса из своего угла.

— Не выдумывай, спи.

— Да и ты к нему неравнодушна, я уж знаю.

— Не сваливай с больной головы на здоровую. Ты сама тянешься к Николаю.

— Где уж мне!

— Тетя Вася, не хитри, раз не умеешь.

— Во всяком случае, пора бы тебе, Верочка, налаживать жизнь.

— С ума сошла! Город на осадном положении, а ты болтаешь о пустяках.

— Любовь остается любовью даже на войне.

— Это ты определенно где-то вычитала.

Василиса привстала и, щурясь от лунного света, озорным полушепотом добавила:

— Я видела сегодня, с каким удивлением смотрела ты на Ломтева.

— Ничегошеньки ты не понимаешь, милая моя. Я смотрю с удивлением на многих, в том числе и на тебя.

— Вот еще!

— Никогда не задумывалась, как там с любовью, но вижу, что революция открывает в людях редкие таланты. Отсюда мое удивление и Ломтевым, с которым я вместе выросла. Ты не смейся... Ни в одном старинном романе, конечно, не прочтешь об этом. Меня вообще удивляют многие. О Гае я уже не говорю, Гай еще в мальчишеские годы побывал в царских тюрьмах. Но Великанов моложе его. Сын рязанского крестьянина, бывший учитель, он в двадцать шесть лет стал командующим. А ведь так и остался бы в церковноприходской школе, если бы не революция. И сколько таких краскомов! В прошлом году летом я видела Каширина и Блюхера. Каширин-то окончил Оренбургское казачье училище, а Блюхер вовсе простой рабочий. Но как они разбили Дутова в верховых станицах — тот еле ноги унес из губернии. «Церковный вестник» писал тогда, что «Дутову преградили путь есаул Каширин и полковник Блюхер». Видишь, епископ Мефодий «присвоил» Блюхеру даже звание полковника, чтобы только обелить войскового атамана, которому-де пришлось воевать не с какими-то там голодранцами...

— Откуда ты все знаешь?

— Чудачка. Я работала в дутовском штабе.

— А скажи, как ты решилась? У тебя ведь дочь. Если бы ты была одна — другое дело.

— Наверное, смерть мужа подтолкнула меня на этот шаг.

— Вот я, пожалуй, не могла бы дня прожить у белых.

— Надо было, тетя Вася, надо. И ты сможешь, если доведется.

— Не знаю уж... Рассказала бы все по порядку, Верочка.

— Потом, после как-нибудь.

Вера повернулась к стенке и тут лишь поняла, что Поленька до сих пор не спит. Легонько прижала ее к себе да и всплакнула от нахлынувших чувств. Теперь Васена, в свою очередь, притворилась спящей, но, не в пример любопытной девочке, она забылась в первые же несколько минут, намаявшись на земляных работах. Ей ничего не снилось — ни война, ни любовь...

Веру поднял близкий пушечный выстрел, от которого качнулся флигелек и тонко запели стекла в двойных рамах.

Она в одной рубашке, с вольно развившейся косой подбежала к окну. На набережной снова ударила трехдюймовка. Широко раскатилось эхо по Зауральной роще.

— Мама, что это? — вскрикнула Поля.

— Не бойся, это наши.

— Я не боюсь, мамочка, нисколько.

— Ты у нас молодец.

Вера вышла на крыльцо. Уже рассветало. Прямо за рекой, где в открытой степи виднелся Меновой двор, низко нависали кучевые облака рыжей пыли от казачьих сотен. По ним и били шрапнелью с берега. В небе еще не успели распуститься белые тугие клубки дыма, как вслед за очередными выстрелами возникали новые клубочки. Верховой ветер начал разматывать пороховую пряжу, опутывая ею железную дорогу. А снаряды все рвались — и все ближе, ближе к полноводному Уралу. В стороне, огибая с запада поле боя, неожиданно показалась длинная вереница перелетных птиц. Казара была встревожена событиями на земле и, теряя свой привычный строй, сбивалась в кучу. Но вожак настойчиво тянул стаю из зоны шрапнельного огня — туда, на север.

Вера оглянулась: позади нее стояли Васена с Поленькой. Девочка храбрилась на виду у взрослых, не понимая значения того, что происходило рядом с городом. Мать показала ей на летящую с юга казару. И она, запрокинув головенку, больше ничего уже не видела, кроме этого высокого сияющего неба, в котором исчезали, удаляясь, вечные гонцы весны.

3

Михаил Великанов чудом держался на ногах. Выручала молодость. С того раннего утра, когда он заменил на посту начальника обороны города тяжело раненного Вилумсона Эдуарда Фридриховича, казалось, прошла вечность. А прошло всего трое суток.

Едва успел отогнать казаков за станицу Каменно-Озерную, на восток от Оренбурга, как началось наступление с севера. К счастью, вовремя подоспел 277-й Орский рабочий полк. В коротком встречном бою под хутором Беловом неприятель был остановлен и отброшен, хотя дутовская конница действовала там уже совместно с пехотой колчаковского генерала Бакича. Дутовцам не помогла и офицерская «золотая рота», бежавшая под ударом гаевского Железного эскадрона.

Но передышка измерялась только одной ночью. На рассвете 23 апреля слабые южные заслоны красных были атакованы, первым конным корпусом генерала Жукова. Когда Великанову доложили об этом, он подумал, что вот-вот перейдет в наступление и второй конный корпус генерала Акулинина. Он был почти уверен, что в эту пасхальную неделю Дутов нанесет концентрический удар с двух направлений.

— Как вы считаете, Александр Алексеевич? — спросил он Коростелева, комиссара штаба обороны.

Тот не понял его вопроса, глубоко задумавшись над картой.

Великанов объяснил, чего больше всего опасается сейчас: одновременной атаки с юга и востока.

— Не забывайте, Михаил Дмитриевич, еще о севере, — сказал Коростелев, приглаживая ладонью взъерошенные волосы.

— Вы успокоили меня, — горько улыбнулся Великанов. — Конечно, в военной истории бывало всякое. Фридрих Великий под Росбахом двадцатью пятью тысячами разбил пятьдесят тысяч.

— Нам здесь потяжелее. Но у нас революционные полки. Выдюжим, Михаил Дмитриевич.

Они встретились взглядами: молодой, порывистый начальник обороны и степенный, поживший на свете комиссар, за плечами которого была уже третья революция. Большие цыганские глаза и этот смолистый чубчик придавали Великанову дерзкий вид, в отличие от Коростелева с его спокойными, чуть лукавыми глазами и притаенной в усах доброй усмешкой.

— Что ж, отправимся, Александр Алексеевич, я на южный участок, вы на восточный.

— Согласен, — ответил, поднимаясь, Коростелев. — Что нам Фридрих Великий, когда с нами Великанов.