Илья Веселов - Три года в тылу врага Страница 4

Формируя бригаду и одновременно ведя боевые действия против оккупантов, командование укрепляло связи с жителями деревень, расширяло район своего влияния.

Отряд под командованием Объедкова и комиссара Дуранина разгромил полицейские гнезда и занял деревни Соколово, Марыни и другие. Затем выдвинул свои заслоны к самой станции Ашево. Отряд Маркушина занял центр Дор-Борского сельсовета деревню Селище. Взял под контроль дорогу, идущую на завод «Новый свет».

С помощью активистов был установлен контакт с подпольным райкомом партии Чихачевского района Калининской области, восстановлена деятельность многих сельских Советов.

В половине мая наше влияние распространилось ещё на несколько районов. Одновременно шло усиленное укрепление состава партизанских бригад. Особенно окрепла вторая бригада. В нее влилось около тысячи партизан, пришедших из-под Старой Руссы. Это позволило ей прочно взять под свой контроль Краснохолмский, Чихачевский, Дедовический, Белебелковский и больше половины Дновского и Порховского районов и держать под контролем железные дороги Бежецк-Дедо-вичи и Дно-Псков.

Против нас оккупанты пока не посылали карательных экспедиций. В ближайшие деревни и леса они направляли лишь небольшие разведывательные группы, которые при встречах с партизанами немедленно исчезали.

Но однажды в районе разъезда Лозовица появилась большая колонна гружёных автомашин. Она расположилась на заросшем поле, и спустя неделю здесь возникли бараки, изгородь из колючей проволоки, сторожевые вышки.

В конце мая в бараках поселили отряд полицейских. У наших разведчиков вызвало недоумение одно обстоятельство: полицейских редко выпускали за пределы лагеря. Это насторожило нас. По распоряжению Ефимова партизаны Маркушина и Смирнова неотлучно вели наблюдение за лагерем, чтобы при удобном случае разгромить его.

Но один случай ускорил это дело. Произошло следующее.

Как нам позднее стало известно, после обеда седьмого июня на охрану склада горючего, расположенного в стороне от лагерных бараков в небольшом перелеске, немцы поставили полицейского Павла Митрофанова из бывших военнопленных. Как только утихли шаги разводящего, Митрофанов обошёл вокруг склада и, убедившись, что немцев поблизости нет, осторожно повернул бочку, нащупал пробку и начал её откручивать. Через минуту струя бензина с клокотом хлынула на землю. Затем он зашёл с другой стороны — и в траву одна за другой полетели ещё четыре пробки.

Убедившись, что бензином залит почти весь склад, Митрофанов, прикрывшись плащ-накидкой, поджег кусочек ветоши и кинул её между бочек.

Затем, ухватив крепко винтовку, бросился бежать в березовую рощу. Где-то позади загремели выстрелы. Павел побежал ещё быстрее. Крики немцев и выстрелы становились всё дальше и глуше, и с каждой минутой росла надежда на спасение.

Лесная тропинка, едва заметная в темноте, вывела его на поляну. Павел быстро пробежал её и снова вошел в лес. Едва он поравнялся с первой сосной, как в его грудь уперся автомат. Павел потянулся к винтовке, но перед ним тут же появились ещё двое с автоматами.

— Руки вверх!

Павел подчинился.

— Кто такой? Куда идешь?

Только теперь он заметил, что перед ним стоят партизаны. Нервы не выдержали, и он заплакал.

— К вам… как рад, что вас нашел… — горячо, захлебываясь, говорил Павел.

— Да ты голову нам не морочь, толком рассказывай.

— Долго объяснять. Нужно, чтобы о моем приходе знало меньше людей.

— А ты не врёшь?

— Нет.

Наутро Митрофанова доставили в штаб. Он сразу же назвал себя и рассказал, как оказался в немецком лагере у разъезда Лозовица.

В сумрачный сентябрьский день позиции батальона, в котором служил Павел Митрофанов, начали атаковать фашистские танки и автоматчики. В самый разгар боя станковый пулемет Павла был разбит осколком снаряда. Тогда солдат потянулся к трехлинейке, лежащей около убитого наводчика. Он уже ухватился за ствол, когда рядом раздался, взрыв. Павел потерял сознание.

Очнулся он через час. Остатки батальона были собраны на поляне перед высотой, которую обороняли советские солдаты. Вокруг расхаживали часовые. Павел ничего не слышал. Все тело пронизывала боль, точно в него вонзили тысячи иголок. «Контужен», — пронеслось у Павла в голове. Он никак не мог примириться с мыслью о том, что попал в плен и что для него так неожиданно окончилась война.

Несмотря на мучительную боль, Павел приподнял голову и осмотрелся вокруг. Большинство солдат и командиров батальона были ранены и наспех перевязаны бинтами и обрывками нижних рубашек. У Павла еще тяжелее стало на душе, и он снова уткнулся лицом в траву.

Движение солдата заметил младший политрук Юзик Гиммерверт. Он подполз к Павлу и осторожно потрогал его за плечо. По движению губ Гиммерверта солдат понял, что Юзик что-то говорит ему. Но что — не слышал. Тогда младший политрук вынул бумажку, написал что-то и поднес к глазам Павла.

«Ты контужен, лежи спокойно. Помощь всегда окажем». Павел с трудом прочитал и взглянул на Гиммерверта. У того была перебита правая рука, сквозь марлю обильно сочилась кровьи тяжёлыми каплями падала на землю.

— Не надо, — отрицательно покачал головой Павел. Но Гиммерверт не унимался. Он снова что-то черкнул и показал солдату. Павел прочитал:

«Приказываю не отказываться от помощи. Постараемся избавиться от плена и спасти всех. Нужно только крепиться». «Младший политрук и в плену заставляет подчиняться советской дисциплине. Это хорошо», — подумал про себя солдат и как-то сразу тепло и радостно стало у него на душе. Вскоре он заснул.

Проснулся он от пинка в спину. Над ним, угрожая автоматом, стоял худощавый немецкий солдат с неприятными зелеными глазами, которые смотрели как-то искоса то ли от презрения к людям, то ли от желания придать себе важный вид.

«Тоже мне вояка», — с пренебрежением подумал Павел, досадуя, что не может открыто выразить свое презрение к этому выродку. Он даже удивился страху, который испытывал в первые дни боев перед фашистскими автоматчиками. Действительно, нашел кого бояться!

Их построили в две шеренги, лицом к лицу. Как всегда, на правом фланге стоял командир роты старший лейтенант Заякин. Весь израненный, он едва держался на ногах. Командира поддерживал здоровой рукой его верный помощник Юзик Гиммерверт.

Через несколько минут подъехал вездеход. Из него вышел фашистский офицер.

— Официрен? — обратился он к Заякину, вытаскивая из клинообразной кобуры парабеллум.

— Командир Красной Армии, — спокойно, с гордостью ответил Заякин.

— Юде? — задал очередной вопрос офицер, тыча пистолетом в Гиммерверта.

— Гражданин Советского Союза, — ответил Юзик, и в это же мгновение раздались выстрелы. Крепко обхватив друг друга, Заякин и Гиммерверт упали мёртвыми. Их не разлучила даже смерть.

Строй дрогнул, сбился в кучу, некоторые военнопленные бросились бежать через поле, ища укрытия в ближайшем лесочке. Снова загремели выстрелы, на головы и плечи обрушились приклады автоматов. Всякая попытка закрыться от ударов ещё больше бесила фашистов. Они с каким-то остервенением обрушивали свои автоматы на тех, кто уклонялся от ударов.

Над Павлом Митрофановым несколько раз поднимался приклад фашистской винтовки. Высокий, крепко сложенный русский солдат, с озлобленными глазами и крепко сжатыми кулаками особенно бросался в глаза. Ударами прикладов фашисты старались окончательно сломить советского человека, заставить его просить пощады, выбить из него гордость и поставить на колени. На Павел стоял твердо, почти не обороняясь, терпеливо перенося удары.

Весь в крови, без пилотки, которую он потерял во время избиения, Павел Митрофанов шагал с растрёпанными волосами прямо и твердо. «Выше голову, не покоряйся врагу и в плену», — говорил он себе.

И сейчас, вышагивая в колонне военнопленных, которая двигалась в прозрачном облаке серой пыли, Павел ясно представлял, что значит фашистский плен. Солдат не стал задумываться над тем, что ждет его в лагере для военнопленных. Что будет со всеми, то будет и с ним. Лишь на какое-то мгновение почувствовал себя одиноким, и леденящий страх сковал ему душу: ведь его ожидают новые неизведанные муки и каких огромных сил потребуется, чтобы не запятнать свое человеческое достоинство!

Через два дня их пригнали в какой-то совхоз, который немцы уже огородили несколькими рядами колючей проволоки и воздвигли по углам квадратные сторожевые вышки.

Пленных тут же заставили освобождать себе под жилье овощехранилище. Измученные голодом, жаждой, уставшие от побоев и утомительного пути, пленные еле держались на ногах.

Для ускорения разгрузки овощехранилища немцы подключили военнопленных из соседнего барака. Те были такие же изнуренные.