Гусейн Аббасзаде - Трудный рейс Алибалы Страница 4

— Это от нас не зависело…

— Может быть, вначале так и было, как ты говоришь, навалились заботы, ну а потом? Потом случай снова свел нас. И надо же — снова в армии, снова свела солдатская служба. Если не ошибаюсь, ты тогда тоже обрадовался встрече. О себе я не говорю, увидел тебя — словно брата родного встретил. Помню, свой новый адрес тебе дал, просил: заходи, заезжай, не ищи гостиниц. Правда, нас в тот же день обстоятельства развели. И с тех пор о тебе ни слуху ни духу, адрес твой забыл попросить, а разыскивать живого человека как без вести пропавшего было неловко.

Дадаш пытался оправдаться и объяснить, почему его не слышно, не видно было с тех пор.

— Не хочу врать, Алибала, с тех пор как мы виделись с тобой на сборах, я не раз приезжал в Баку. Что скрывать, хотелось зайти к тебе, посидеть, поговорить, прошлое вспомнить. Но стеснялся. Думаю, на железной дороге работает человек, большую часть недели проводит в пути, зайдешь — и дома тебя не застанешь, а семью зачем беспокоить? С другой стороны, всякий раз думаешь: может, человек только что вернулся из рейса, ему в порядок себя привести надо, отдохнуть, а тут, пожалуйте, — гость… А ты такой человек, что начнешь хлопотать, суетиться, в гостиницу уйти не разрешишь, а я уже привык, и характер у меня странный, нигде уснуть не могу, а в гостинице — сплю как дома.

— Что бы ты тут ни говорил, меня не убедишь. Нехорошо поступал, Дадаш, и лучше сразу признайся, что виноват, не хитри.

— Я правду сказал. Напрасно ты не веришь мне. У каждого свой характер, а я вот такой — неловко мне было, поверь.

— Эх, Дадаш, Дадаш, братец ты мой, давно я хотел сказать кое-что, да все не доводилось. Ну, хоть и поздно, а скажу: я считаю себя твоим должником. В трудную минуту ты оказал мне такую услугу… Пусть я ослепну, если это забуду. Если бы не ты, давно я был бы на том свете.

Дадаш, с улыбкой слушавший Алибалу, посерьезнел, выпрямился и спросил:

— О чем ты говоришь, Алибала? Несколько часов тому назад, в Хачмасе, это говорил, сейчас снова повторяешь. Честное слово, я не понимаю, что ты имеешь ввиду? Что я такое сделал, что ты обязан мне жизнью?

Алибала перестал улыбаться.

— Не скромничай, Дадаш! Что еще можно сделать для человека больше того, что ты для меня сделал? Когда я уже погибал, терял сознание, ты дал мне свою кровь, и я ожил. Разве это не великое дело? Не каждый согласится отдать свою кровь другому. Тем более что сразу надо идти в бой…

— Кто тебе сказал, что я дал тебе свою кровь?

— Как кто? Военфельдшер сказала, когда я пришел в себя.

— Какой фельдшер?

— Та самая, которая дежурила тогда в медсанбате, забыл, что ли? Такая толстая женщина, помнишь?

Дадаш не помнил никакой женщины, даже толстой. Он не мог бы сказать, наверное, кто вышел им навстречу, когда они, четверо товарищей Алибалы, пришли к медсанбат навестить его: фельдшер ли или просто медсестра, худая или полная. Он помнил только, что им сказали: раны тяжелые, Алибала потерял много крови, состояние критическое, срочно нужно влить кровь. Помнил, что спросили, кто из них согласен дать раненому свою кровь. Согласились все четверо. У каждого проверили группу крови, и у одного оказалась та же группа, что и у Алибалы, — у него и взяли кровь, чтобы перелить Алибале. Дадаш пытался вспомнить: у кого же тогда брали кровь?

— Да что ты скромничаешь, я ведь все знаю. Когда я начал поправляться, толстая фельдшерица все мне рассказала. И как приходили меня проведать четыре бойца, и описала внешность каждого, и я сразу определил, кто был. Один, говорит фельдшерица, такой высокий, красивый парень с черными усами, дал тебе свою кровь. А кто у нас был высокий и красивый, да еще с усами? Ты!

— Ты ошибаешься, Алибала. Тебе влили кровь Степана Галушки. Моя не подошла, у меня вторая группа. А у него, как и у тебя, оказалась первая.

— Степан Галушка? — задумчиво спросил Алибала. — Белорус?

— Хоть и белорус, а был чернявый такой, похож на азербайджанца. Вспомнил его?

Да, Алибала помнил Степана Галушку. Ефрейтор Степан Галушка тоже был смуглый, как Дадаш, высокий и чернобровый, носил пышные усы, — однажды Алибала даже в шутку сказал: ты, мол, ефрейтор, очень похож на наших, спроси у матери, отец твой случайно не из наших краев?

«Как это мне в голову не пришло, что именно Степан дал мне свою кровь?» Если верить Дадашу… А почему не верить? Дадаш честный человек. Что ему стоило подтвердить, что да, это он, Дадаш, дал свою кровь и тем спас его, Алибалу? Прошло столько лет… Вряд ли жив Степан. А если и жив, кто докажет, что именно он дал кровь Алибале? Но Дадаш не хочет брать себе чужие заслуги…

— Так ты говоришь, мне влили кровь Степана Галушки?

— Можешь не сомневаться. Конечно, если б группа моей крови подошла, я тоже с удовольствием дал бы тебе свою кровь. Но кровь дал Галушка, ты должен это знать.

В представлении Алибалы откровенное признание Дадаша было таким же благородством, как если бы он тогда дал ему свою кровь или заслонил его от пули.

— Большое спасибо тебе за правду, Дадаш. Но знай, все равно я тебе благодарен. Тащили меня в медсанбат, навещали, готовы были на все. Наконец, мы вместе ходили в бой, а это превыше всего.

— Ты прав, — сказал Дадаш.

Алибала видел немало людей, которые без всяких угрызений совести приписывают себе добрые дела других, иные и прославились за чужой счет. Но фронтовиков в этой категории, пожалуй, не встретить… Во всяком случае, Дадаш не из таких…

Тишину, воцарившуюся в купе, нарушил хрип поездного радио. Передавали арии из азербайджанских опер в исполнении Фидан Касимовой. Лица Алибалы и Дадаша повеселели: так кстати был этот концерт!

Алибала откинулся к стене и задумчиво, с тоской но минувшим дням, сказал:

— Да, такие дела, дорогой Дадаш. Какими мы были в то время! Ничего не болело, никакая хворь не брала. Какие трудности и беды перенесли… А теперь зуб разболится — мы на стенку лезем.

— Да, тогда мы были очень выносливыми. Беспокоились не о себе, а друг о друге. Особая это штука — окопная дружба.

— Нет дружбы крепче фронтовой. Окопные друзья — друзья навек, и они никогда не должны забывать друг друга.

— Тогда, на фронте, делали друг для друга доброго ничего не ждали в ответ за это. А теперь все делается по принципу: я — тебе, ты — мне, иначе ни одно дело не пойдет.

Садых появился на пороге купе.

— Садых, ты поработал, хватит, отдохни немного, остальные дела я доделаю, сказал Алибала.

Садых взял полотенце, висевшее возле окна, и сказал:

— Беседуйте, Алибала-даи, я не устал; сейчас стаканы перетру, приборку сделаю, и все.

— Ну хорошо, Садых, спасибо… Мы еще поговорим.

Долго сидели фронтовые друзья, почти до полуночи Пассажиры разошлись по купе, коридор опустел, все в вагоне затихло. Обычно в это время один из проводников ложился спать, а другой оставался дежурить. Алибала, спохватившись, сказал:

— Заговорились мы. — Он поднялся, указал Дадаш на нижнюю полку. — Ложись и спи, а я пойду дежурить Никто тебя не потревожит: ты мой друг, едешь со мной на моем месте.

— Не беспокойся, Алибала. Закончишь дела — и ложись спать. А мне спать пока не хочется, под утро, если будет возможность, вздремну.

И Дадаш вышел в коридор. Алибала достал комплект свежего белья, застелил постель, потом взял друга за локоть и ласково сказал:

— Иди ложись! Приятных снов!

III

Была середина ночи. Окна вагона были открыты с вечера, и в коридоре гулял ветер. Чем дальше на север стремился поезд, тем прохладнее становилось в вагоне Алибала, устроившийся в коридоре на откидном сиденье, почувствовал легкий озноб. Встал, закрыл окна, накинул на плечи свой китель.

«Никогда не подумал бы, что вот так неожиданно могу встретиться с Дадашем, что будем сидеть с ним в одном купе и беседовать. Верно говорится: гора с горой не сходятся, а человек с человеком встречаются. Утром поговорю с начальником поезда. Он тоже фронтовик, поймет ситуацию, устроит место для Дадаша… Впрочем, может быть, я смогу устроить ему место в нашем вагоне?» Алибала тихо, осторожно открыл дверь служебного купе. Дадаш и Садых крепко спали. Дадаш дышал как кузнечный мех, его могучий храп заполнял купе. Садых, как всегда, лежал на левом боку и тоже спал, не ведая ни о чем на свете. Алибала осторожно взял билетную сумку, прикрыл за собой дверь. В тусклом свете коридорного плафона просмотрел билеты. «Так, этот едет до Ростова… Этот до конца. И этот тоже. Этот до Воронежа. С пересадкой. Кто-то, кажется, едет до Минеральных Вод. Ага, вот, голубчик. Это — в последнем купе. Хорошо, если бы его место не продали. Из Минвод многие едут в Москву, могли взять в кассе предварительной продажи… Надо сказать начальнику, чтобы сообщил в Минводы, и место забронировали. Сойду и куплю билет. И поедет Дадаш спокойно, как все пассажиры, на законном основании».