Виктор Астафьев - Кровь человеческая Страница 4

К Юрию его не пускали. Вышел человек в халате. Из-под халата виднелись кальсоны без тесемок, с больничным штемпелем на штанине. Больной начал говорить про хулиганов, увязывая этот вопрос с текущей политикой, и сообщил, что привезли парня-прокатчика, и у него проколото насквозь легкое, и весь он исколот.

Бросив окурок, больной свирепо выругался:

— В спину били, длинным шилом били. За нож они знают, что присудят. Так они вон какое оружие придумали, чтобы не покарали, значит. Теперь у него воздух под кожу идет…

Сергей Дмитриевич встал со скамейки и в коридоре больницы остановился перед дежурной. Он не просился.

Он только смотрел на дежурную, за спиной которой на стенке висел плакат; на нем изображено растение и написано: «Собирайте спорынью!»

Ни плаката, ни спорыньи, ни дежурной Сергей Дмитриевич не видел. К дежурной подошла седая женщина в белом халате, со вздохом глянула в сторону Сергея Дмитриевича и что-то тихо сказала. Сергей Дмитриевич сделал шаг за барьерчик, отвел рукой седую женщину в белом халате и дежурную.

— Куда? — послышалось ему вслед…

Никто не показывал Сергею Дмитриевичу ту палату, где лежал Юрий, однако старик сразу нашел ее и вошел именно в нее. Только вот в палате он не смог разом сыскать сына.

Больные почему-то не охали, не стонали. Сергей Дмитриевич остановился — и сердце его остановилось.

Одна кровать, другая.

Сергея Дмитриевича качнуло. Он схватился за спинку ближней кровати и услышал:

— Там… У окна…

Он посмотрел туда, куда ему показывали. Изголовье крайней кровати было приподнято на подоконник. На кровати, обложенный подушками, почти стоял на ногах человек. Лицо его было вздуто, шея сделалась толстой, слилась с подбородком, грудь — бугром. И на этой груди, будто на ленивой волне, покачивалась огромная русалка.

Лицо у нее стало не щучьим, а налимьим, и грудки, наколотые в виде конских подковок, пошевеливались, как плавники.

Натыкаясь на тумбочки, койки, Сергей Дмитриевич подошел к окну и, боясь приблизиться к сыну, остановился. Тяжелые, как у отца, надбровья нависли низко, закрыли глаза Юрию — он не мог поднять веки. Только распухшие губы его медленно расклеились и едва прошелестело:

— Это ты?

Сергей Дмитриевич не отвечал. Он стоял с беспомощно открытым ртом, рывками, по-рыбьи, сглатывал воздух.

— Сядь, — глухо, будто рот у него полон ваты, произнес Юрий, и от этого простого домовитого слова Сергей Дмитриевич очнулся.

— Я сяду-сяду, — заторопился он и осторожно опустился на край стула у кровати. — Я тебе вот шлепанцы материны принес, казенные-то, небось, жесткие… И бруснички принес… Брусника при любой болезни и с похмелья — первое средство…

— Тяжело мне, папа…

Сергей Дмитриевич дернулся к сыну, но, страшась коснуться его, добавить ему боли, схватился не за руку, а за ножку кровати.

— Ты чего? — встревоженно спросил Юрий и пошевелил пальцами, пытаясь поднять руку. Сделав усилие, он поднял ее к лицу, отвел вздувшееся веко. Отец потрясенно смотрел в узенькую щелочку, открытую толстым пальцем. Из этой щелочки чуть светился измученный темнокарий глаз сына, и столько боли таилось в нем, что Сергей Дмитриевич не выдержал, схватил его руку. И эта рука опустилась на голову отца, придавила ее к кровати.

— Ты чего так ослаб? Ты ведь у меня мужественный старикан… — с трудом вымолвил Юрий, и что-то похожее на улыбку искривило его губы.

— Какой я мужественный! Какой я мужественный!.. — закричал отец. — Убить меня мало!.. — Он почувствовал, что его берут под руки, уводят. — Нет, я здесь буду… Я тихо буду… Честное слово, тихо, — лепетал старик, сопротивляясь.

И опять Юрий еле слышно сказал:

— Держись, отец! Мы еще поборемся… держись…

Сергей Дмитриевич не помнил, как вывели его во двор больницы, как посадили на скамью. Он остался один. Неизвестно, сколько времени он пробыл здесь. Его тронули за рукав, и он поднял голову и долго не мог различить, кто перед ним стоит, только цветы сразу увидел. Маленький букет астр. Сергей Дмитриевич наконец узнал Риту, ткнулся в ее остренькую грудь.

— Ох, дочка! Как же нам теперь быть-то?..

Она притиснула голову старика обеими руками и растерянно твердила:

— Дядя Сергей, что вы? Дядя Сергей, что вы?!

Он быстро ослаб, обессилел и с укоризной сказал:

— Красных цветков нарвала. Других никаких не нашлось, что ли?

Рита испуганно взглянула на белые астры и незаметно отбросила их за спину.

— Вам надо отдохнуть, дядя Сергей, отдохнуть…

Сергей Дмитриевич, как бы просыпаясь, огляделся кругом, глаза его остановились на белом букете, упавшем в траву:

— Блазнится… Ничего… Будем держаться…

Рита помогла ему встать. Он долго шел, ни о чем не спрашивая, не упираясь, и уже в городе пошевелил растрескавшимися губами:

— Куда ты меня?

— Домой… Я… Я с вами буду… Вместе. И потом, когда Юра вернется… Ну… тоже вместе…

— Вместе? Вместе хорошо. — Сергей Дмитриевич стиснул руку девушки.

Они шли к домику, что стоял на косогоре, возле светлого ключа.

Навстречу им попадались люди. Они о чем-то судачили, куда-то спешили с кошелками, с сумками, с портфелями. Это покоробило старика. Кровь пролилась! Родная кровь, а они ходят спокойнехонько, как ни в чем не бывало.

А после, когда до него постепенно дошло, что кровь пролилась ради спокойствия этих вот людей, спешащих с работы и на работу, по своим неотложным делам, — протяжно вздохнул и подумал: «А жизнь одна, едина у всех. Ах ты, Юрка, Юрка, сын ты мой, паренек ненаглядный…»

Старик трудно волочил ноги. Голова его медленно клонилась, пригибала к земле и ласковые, непривычно нежные слова, каких он еще никогда не говорил сыну, так и колотились в голове, так и просились наружу, какие-то бабьи и в то же время единственно нужные сейчас слова. Их непременно надо сказать завтра сыну и кровь па переливание предложить. Своя кровь — она горячее и живучести в ней больше.

Вспомнив про кровь, старик сразу уверовал в чудо, приподнял голову.

По улице все так же спешили люди, о чем-то говорили. смеялись, бранили шоферов и кондукторов, штурмуя автобусы; пили квас из единственной в городе новой тележки с никелированными оглоблями; стояли длинной очередью у кинотеатра. Жизнь шла своим чередом, шла без остановки.

И как в прежние дни, вдоль тротуара, возле детских садов, на стадионе, в палисадниках и даже на балконах домов в узеньких ящичках росли цветы.

Всюду росли цветы.

1959