Петр Смычагин - Тихий гром. Книги первая и вторая Страница 40
Петр Смычагин - Тихий гром. Книги первая и вторая читать онлайн бесплатно
— Не трожь Тимку! — вступается Мирон, отец Степкин. — Степку вон подымай.
— Эт отчего же так? — спрашивает для порядку Макар.
— Оттого, что сирота Тимка, пожалеть его некому, — возражает Степкин отец. — Пущай хоть малость пока понежится.
Тимка Рушников — такой же, как Степка, парнишка, может, на годок постарше — живет у Рословых с весны в работниках. Сказывают, отец его годов восемь назад перебрался с семьей в южные степи за Оренбург. Прошлым летом с голоду да от натуги там помер. Мать с ребятишками пешком в родные края пустились. Дорогой двух сынков схоронила, да девчонка еще была, самая младшая, тоже не выжить бы ей, но где-то в приют устроить удалось. Вдвоем с Тимкой и пришли они в хутор поздней осенью. Мать-то у Кестера батрачить нанялась, и Тимка возле нее кое-как до апреля пробился. Теперь вот у Рословых за «любую десятину» работает. Само собой, одевается и кормится у них же.
Ох и досадно Степке слышать от родного отца такое. А повелось это с самого начала от деда. Чуть кто за Тимку возьмется, дед непременно за него вступится: «Сам, говорит, сиротой возрос, знаю сиротскую долю». Так в чем же вина Степкина, что не сирота он?
Долго Макар толкал его — спящим притворился Степка. Надоело Макару стоять согнувшись, вытянул племянника за ногу из-под телеги — Степка заулыбался лукаво. А потом, когда лошадей с водопоя гнал, одумался: «Нет, лучше вставать чуток пораньше, только бы сиротой не быть, как Тимка».
Новую скирду, как всегда, на шести копнах завели. Потом к ней еще такой же прикладок приложится. Мирон опять на укладку становится, Макар с Егором Проказиным, шуряком, нанявшимся к Рословым на покос, подавать в двое вил станут, Степке с Тимкой — копны возить.
Поначалу все ладно шло, и мужики добрыми казались. Перед обедом как муха вредная покусала их. Подъедет Степка с копной поближе к скирде — отец сверху кричит на него. В другой раз подальше поставит копну — Егор срывается. «Куды тебя черти понесли!» — орет.
Не первый год Степке доводится копны возить, и завсегда, примечает он, верхний, кричит «подальше», а нижний все настаивает «поближе подвози». Как их разберешь? Поехал за следующей копной, выспросил у Васьки, отчего так получается.
— Оттого и получается, — разъяснил Васька, заводя веревку вокруг копны, — что верхний боится, как бы ты скирду копной не попортил, а нижнему все время поближе надо, чтоб подавать легче. Ему бы лучше всего, ежели б ты прямо на скирду копну-то завез.
— Это выходит, как дедушка говорит, — подвел итог Степка, — паны дерутся, а у холопов чубы трещат.
— Конечно! — засмеялся Васька. — А ты завсегда спрашивай, куда копну ставить, и ближе как на шаг не подвози к скирде — во всяком разе прав будешь.
Получив такое разъяснение, Степка повеселел малость. Хоть перепадало ему от мужиков и теперь не меньше, терпелись эти нападки куда легче. Тимке свою науку передал немедленно, чтоб и ему понятнее да полегче стало, когда мужики ни за что ругаются.
В обед опять же Степка на глаза отцу навернулся.
Огромное полуведерное блюдо со щами, поставленное на разостланную скатерку, в момент облепили со всех сторон, как муравьи возле какого-нибудь лакомства сгрудились, Степка всунулся между Васькой и Макаром.
— Ну чего, мужики, подбодрим щи-то, что ль? — поднял Макар большущий красный стручок: у него привычка была — красный перец трескать.
— Давай бодри, — подхватил Тихон, поудобнее укладывая свою деревянную ногу.
И Мирон согласно подкрякнул. Стручок плюхнулся в горячие щи. Митька, хоть и не доволен был этакой приправой, промолчал, конечно, Тимка и подавно, а Степка заныл:
— Вам-то хорошо, а мы как хлебать станем? Щи вон и так горячущие да еще перцем все губы опалит…
— Пущай нам в другую чашку наливают, — запротестовала Нюрка и положила перед собой ложку.
— Мы посля с бабами поедим, — вставила Ксюшка.
Мирон, поскольку был он тут старшим, ни слова не говоря, облизнул свою ложку и, будто на барабанах сыграл, — так складно три щелчка по лбам отгудело. Оно и не то чтобы шибко больно, а неловко все-таки: чешется и краснеет лоб-то.
— Ладно уж, — сжалился Макар, вытаскивая перец, — не станем мы вас травить. Кому в ложку капнуть? — Он подавил стручок в подставленные мужиками ложки, а потом весь его отправил себе в рот.
За столом после этого тишина воцарилась, только ложки о край блюда легонько побрякивают. Макар с перца-то раскраснелся, пот его прошиб, уезживает из блюда почаще других.
Не успел Степка отобедать, а ему новый наряд.
— Пригляди-ка, сынок, за лошадями, пока домой собираться станем.
Тимку вроде не видит отец, а Митька вроде и не «сынок», вроде и нету их вовсе. Умеют же люди вот так незаметно жить: и здесь они, и как будто нет их. У Степки такого никак не получается.
И чего бы за лошадьми доглядывать — вон они, на кошенине спутанные пасутся, со стана видать… Захватил уздечку с Карашки и невольником к табунку побрел. (Карашка — это соловый меринок. У богатого башкирца когда-то купили в табуне кобылу, а она по весне обратно туда же убежала из дому, да там и ожеребилась, оттого так жеребенка назвали.)
Шагая по жесткой щетке ровно срезанной травы, Степка не поднимал ног, лапти скользили, как коньки. Перепелка, оказавшаяся чуть в стороне, так бы и осталась незамеченной, если б не выдала себя бегством. Степка бросился за ней вдогонку. Часто перебирая ножками, птица виляла возле кустистых пенечков срезанной травы и почему-то не взлетала и не удалялась от погони. Кинул Степка свернутую узду и, пока птица путалась в ремнях, накрыл ее картузом.
— Попалась, разиня, — ворчал парнишка, шаря под картузом и захватывая в горсть незадачливую птаху.
Еще не видя птицы, почувствовал, как бешено колотится ее сердечко. Жалостливое что-то шевельнулось у самого в груди, когда разглядел, что у той правого-то крыла почти нет. Видать, сзади стригануло ее косилкой: часть оперения напрочь срезана и самый кончик кости отхвачен. Темно-вишневым наливом запеклась на косточке кровь. А в глазах у пичуги увидел Степка и страх, и мольбу, и будто бы они затуманились — вот-вот слезинки выкатятся.
Ласково погладил ее Степка, бережно опустил на землю и легонько подтолкнул — беги!
— Может, вырастет у ей крылушка, — вслух рассуждал Степка, нахлобучив на косматую голову картуз с оторвавшимся с боку козырьком, — и полетит вместе со всеми своими. А теперь хуже сироты она.
Пока с покалеченной птахой нянчился, кони малость к запретному лесу отошли. Казачий это лесок. Но до него еще саженей полсотни осталось либо поболее. Оглядел коней так и этак — нет Карашки. А ведь видел его Степка вот только что! Всего-то их тут семь лошадей было. Куда делся меринок?
Изловил Бурку, зауздал, снял путо и, как все мальчишки на свете, когда не хватает роста, навесил петлю повода, придержав ее на холке рукой, ступил в петлю и взлетел на коня. Для начала отогнал подальше от греховодной полосы лошадей и поехал к стану Проказиных — рукой до него подать.
Никого возле шалаша не видно, кроме самого Ильи Матвеевича. Литовку отбивает, что ли, — скрючился. Чудной он у них какой-то. С весны, как растает снег, ни картуза, ни лаптей не носит — все лето босой ходит. Перед тем как в поле выезжать, собирает все, готовится, до позднего вечера во дворе топчется. После того чисто двор подметет и на кучу сора спать уляжется, чтобы не проспать петухов утром. Перед началом покоса вот так же делает. Носит он постоянно самотканный суконный армяк, старенькой опояской подвязанный. Рост у него повыше среднего, борода черно-бурая, окладистая. А волосы нечесаные как собьются, и не поймешь: котелок на нем или шапка. Сухой, жилистый.
Прокосы Илья Матвеевич заводит широченные и длины необыкновенной. Никто за ним угнаться не может. В самую горячую пору обедать на стан не ходит, а берет с собою за пазуху калач, и пока от конца к началу прокоса возвращается — пожевать успевает. Ребята его с радостью в работники бегут: не выстоять рядом с отцом ни за что.
Все это Степке доподлинно известно, потому пялится во все глаза и про Карашку забыл — как же это: никого на стану нет, а Илья Матвеевич один тут пробавляется?.. Поближе подъехал и увидел: не отбивает он, а насаживает литовку-то. Либо косовище не стерпело, либо пятку отворотил, медведь.
— Здравствуй, дядь Илья!
— Здорово, молодец!.. Хоть и сопливый ты, а сватом доводишься… Зачем пожаловал?
— Карашка, соловый меринок наш, кудай-то запропал…
— У казачишков ищи. Сдается мне, обротал его Нестер Козюрин. Во-он заимка его.
— Да я же только что вот Карашку видал. Вместе со всеми лошадями был он.
— Ви-идал! — передразнил Степку Илья Матвеевич, не отрываясь от своего дела. — Где видал, там и ищи, коль так!
Резанул сват цыганистыми глазами, кудлатой головой помотал, как бык от неловкого ярма, и умолк. А Степка и сам стал догадываться, куда запропал его конек, да ехать-то к казачишкам страсть как не хотелось. Ни один мужик из хутора не станет связываться с ними без крайней нужды. Поехать бы Степке на свой стан, рассказать обо всем отцу… Так ведь и от него затрещину получишь непременно: прозевал, скажет.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.