Пантелеймон Романов - Русь. Том I Страница 40

XXXIV

Город, блестя на утреннем солнце железными крышами, золотыми крестами церквей, высился вдали на обрывистом высоком берегу реки.

Небо над головой было безоблачное, голубое, чуть подернутое беловатой дымкой и длинными полосочками и барашками неподвижных облачков. А кругом по обеим сторонам большой дороги — свежая зелень заливных лугов, еще дремавших в утреннем покое.

Уже доносился со свежим ветерком смешанный звон колоколов из разных церквей, и по мягкой, еще не пыльной утренней дороге стали попадаться тянувшиеся вереницей к мосту скрипучие телеги с наложенными для продажи новыми колесами без шин, липовыми кадками и визжащими в покрытых плетушках поросятами.

— Ай праздник какой? — спросил Валентин у мужичка, которого они объезжали. Тот сначала оглянулся на спрашивавшего, а потом недовольно проворчал:

— Какой же еще праздник, окромя Вознесения?

— Сегодня праздник, оказывается, — сказал Валентин, повернувшись всем телом в коляске к Митеньке и удивленно на него посмотрев.

— Ну вот, все равно день неприсутственный, и неизвестно, зачем едем.

— Как же неизвестно? — сказал Валентин. — Завтра сделаем. Да и все равно бы не успели сегодня.

— Что случилось? — крикнул Федюков.

— Праздник сегодня, — отвечал Валентин.

Митенька невольно подумал о том, что всегда, что бы он ни начал делать, постоянно мешает что-то внешнее. Теперь этот Валентин забрал над ним власть. И неужели никогда не создадутся такие условия, в которых можно было бы беспрепятственно строить свою жизнь?… Взять бы сейчас выйти из коляски и пойти домой пешком; но в этот момент Ларька пустил тройку, и коляска, обгоняя стороной дороги по травке медленно двигавшиеся обозы, понеслась к городу навстречу свежему утреннему ветерку. И Митеньке показалось уже неудобно останавливать Ларьку и устраивать скандал на виду у мужиков. Лучше в городе взять извозчика и потихоньку уехать, оставив Валентину записку.

На деревянном мосту, укрепленном на барках, было полосатое, поднятое одним концом вверх на цепи, бревно шлагбаума. Около него стояла будочка, окрашенная так же, как бревно, косыми полосами, белыми и черными, с окошечком, из которого выглядывало рябое лицо мостовщика с длинной бородой, выходившего с замасленным мешочком, вроде табачного кисета, куда он собирал медные копейки с проезжающих.

По мосту, стуча копытами и колесами по зыбким доскам, ехали, спираясь в тесную массу, подводы с привязанными за оглобли упирающимися коровами, за которыми шли прасолы, подстегивая их кнутами.

Город на горе жил своей обычной шумной жизнью. На пристани выгружали из барок товары — мешки муки, кули соли, бочки с маслом. Стоял крик многих голосов, ругань ломовиков, запрудивших проезд. Одни накладывали на тяжелые полки мешки, бросив вожжи на спину стоявшей лошади. Другие поднимались уже в гору, идя стороной дороги, и везли мешки в мучные склады, около которых стояли приказчики в фартуках и картузах, запыленных мукой.

А наверху слышался веселый перезвон колоколов и шел и торопился, как всегда, занятый народ.

— Люди работают, а мы неизвестно почему и зачем шляемся, — проворчал Митенька.

— Человек только тогда и интересен, когда он не работает, — сказал Валентин. — Ларька, остановись-ка на минутку, — прибавил он и, сидя в коляске, стал смотреть на суету около пристани, на бегущие и дымящие по реке пароходы.

— Что, или проезда по мосту нет? — крикнул Федюков, когда его лошали наехали мордами на экипаж Валентина и тоже остановились, мотая головами.

— Вот этот еще надоел, — сказал хмуро Митенька.

— Его сзади не нужно пускать, — сказал Валентин и ответил Федюкову: — Посмотреть остановились.

Ларька, оглянувшись на Валентина, тоже стал смотреть.

— Это теперь дорога чугунная прошла да пароходы эти, — сказал он, — а прежде еще лучше было.

— Чем лучше? — спросил Валентин.

— Да как чем? Тут барок сколько ходило, — лошадьми их снизу возили, а то людьми тянули. Бывало, едешь ночью, костры горят, а когда тянут, песню, бывало, заведут.

— Да, это хорошо, — согласился Валентин, — раздолья было больше?

— Как же можно, — сказал Ларька, — тут народу было — сила.

— А на что тебе-то это нужно?

Ларька только посмотрел на своего барина и ничего не сказал. Валентин молча смотрел на реку, которая без конца широко синела под сверкавшими крышами города и пестрела парусами, лодками и пароходами, от движения которых волновалась у берега вода, искрясь и блестя на утреннем солнце.

— Сколько бы ни прошло лет и веков, эта вода все так же будет плескаться у берега и сверкать на солнце, — сказал Валентин.

— Ну, так что же? — спросил Митенька.

— Ничего. А вон тех грузчиков через пятьдесят лет здесь уже не будет, — сказал он опять. — Им эта мысль, должно быть, никогда не приходит в голову. — Потом, помолчав и оглянувшись кругом на сверкающую реку с бегущими по ней пароходами, на город и суетящийся народ, прибавил: — А хорошо на земле… Ну, трогай, Ларька.

От моста приятели поднялись на гору к собору, с его крестами с золочеными цепями, на которых, прицепившись боком, сидели галки. Над самой головой слышался веселый перезвон колоколов, который отдавался где-то в переулке.

А когда въехали на площадь, то перед глазами раскинулось необозримое море телег, стоявших с поднятыми вверх оглоблями и привязанными к ним отпряженными лошадьми, жевавшими овес.

— Сегодня базар, — сказал Валентин, — это хорошо.

Вдоль всей площади стояли рядами сколоченные из потемневшего теса базарные лавчонки, в которых продавались кадки, калачи, белый отвесной хлеб, рыболовные сети. А на столиках перед ними были разложены железные замки с воткнутыми ключами, привязанными на ниточке, ножи и всякое старое железо. Визжали в закрытых плетушках поросята, слышался крик и зазывание продавцов, и надо всем стоял шумный бестолковый говор мужиков, которые толкались между телегами и лавками, торговались, спорили, уверяли в доброкачественности товара и хлопали рука об руку в знак слаженного дела.

— Эй, дядя, дядя, посторонись маленько! — кричал торопливо какой-то мужичок в зимней шапке, поспешно проводя в узком проходе лошадь с телегой, и, держась за узду, беспокойно оглядывался, чтобы не зацепить за что-нибудь колесом.

— Хорошо! — сказал Валентин, оглядывая всю эту пеструю копошащуюся толпу.

Около мучных лавок, где садились и вдруг шумно взлетали сытые голуби, висели на наружной стене в сеточных клетках перепела и звонко били на всю площадь. А за лавками на широком, мягком — без мостовой — пространстве были расставлены на соломе глиняные горшки, кубаны, миски с глянцевой поливкой внутри, около которых сидели торговки и наперерыв расхваливали свой товар, когда какой-нибудь человек в засаленной поддевке и с кнутом подходил и начинал стучать по горшкам палочкой кнута, пробуя звук.

— Постой, остановись-ка еще, Ларька, — сказал Валентин и, подойдя к расставленным на соломе горшкам, стал тоже выбирать и стучать по ним кнутовищем взятого у Ларьки кнута.

— Что ты там делаешь? — спросил опять Федюков из своей коляски.

— А, черт бы его взял… — проворчал Митенька, с раздражением оглянувшись на вечно следующего за ним Федюкова, который выглядывал набок из-за спины кучера, когда его лошади, ткнувшись в экипаж Валентина, остановились.

— Надо купить, — сказал Валентин, не оглядываясь, отвечая Федюкову и продолжая стучать.

— Да на что они тебе? — сказал нетерпеливо Митенька.

— Нехорошо, как-то неудобно ничего не купить. На что-нибудь годятся. Это для чего употребляются? — спросил он у торговки.

— Какой возьмете… Это — для молока, это — для сметаны.

— А этот зачем такой большой?

— Блины можно ставить, — сказала торговка. — Возьмите, господин.

— Да, этот необходимо взять.

— Да куда тебе его, возьми что-нибудь поменьше, — сказал Митенька. — И вообще не понимаю, что за фантазия.

— Нет, горшки хорошо покупать, — сказал Валентин, — послушай, как звенит.

Потом Валентин купил еще большой глиняный таз, сказав, что он никогда еще не умывался из такого таза и нужно попробовать, тем более что на Урале все равно нужно будет привыкать к простоте.

Горшок и таз втиснули в сено под ноги, и сидеть пришлось боком, потому что неизвестно куда было девать ноги.

— Хорошо! — сказал Валентин, ощупывая горшки. И когда проехали площадь и выехали на большую центральную улицу, то по обеим сторонам замелькали магазины с цельными окнами, железные лавки с ведрами, кондитерские с кренделями на вывесках.

Экипаж на быстрой езде так подпрыгивал и дребезжал всеми железками, что Валентин просунул руку сзади между спиной и огороженным сиденьем, чтобы предохранить себя этим от толчков. Он даже обратился к стоявшему на перекрестке городовому с бляхой и красным шнурком револьвера, зорко оглядывавшемуся по сторонам.