Николай Балаев - Ураган «Homo Sapiens» Страница 40

— С-с удовольствием… Н-н… эк… эхх-хээ!

Фраза оборвалась всхлипом, точно человек пытался вздохнуть и не мог. Потом за баржей все притихло, но через несколько мгновений взорвалось криками, ударами и скрежетом гальки:

— Га-а-аад! Держи!

— Во-овва-а, дрыну хватай, дрыну-у!

— А-а, та-ак?! И-их-хо-о!..

Михаил прыгнул на берег, побежал вокруг баржи и, выскочив из-за кормы, чуть не столкнулся с летящим навстречу человеком. Ноги его часто перебирали землю, но притормозить тело, заряженное энергией крепкого удара, не могли. Отставали. Михаил заметил безграничное удивление в вытаращенных, почти вылезших из орбит глазах — все остальное лицо крепко заросло щетиной. Должно быть, этому человеку никогда не приходилось летать от чужого удара. Сам, судя по разговору, бил, а получил впервые. Так изумленной физиономией он и врезался в гальку. А за ним, у воды, продолжала кипеть драка. Двое наскакивали на одного, размахиваясь сплеча и матерясь.

Возбужденно подвывая, к дерущимся со стороны морского порта неслись собаки. Впереди, точно лошадь, скакал огромный несуразный пес. Лапа, морда, уши и пепельные подпалины на короткой шерсти были явно от дога. А хвост крючком, лохматый — от ездовой лайки. Секунда — и все перемешалось, раздался отчаянный человеческий вой, и дикое зрелище словно обрушилось под землю. Перед Михаилом мелькнула еще одна, искаженная боевой страстью, опухшая рожа с мазками крови на губах и бороде. В сознании вспыхнула тревога и пропала. На берегу воцарились тишина и покой. Стоял, тяжело дыша, один человек, поправлял длинные, до плеч, волосы. Повизгивая, прыгали вокруг него собаки. А куда делась нападавшая на него троица — непонятно. Растворилась.

— Силен! — восхищенно сказал Михаил. Он сразу принял сторону парня, даже не разобравшись в конфликте. Один, не задумываясь, бросился на троих — так обычно защищают только правое дело. Да и потом человек, за которого заступаются свободные северные псы, безоговорочно достоин поддержки. Михаил давно знал этих псов. Никому не принадлежавшие жители поселка, потомки лаек и материковских собак, сильные и бесстрашные, они держались с людьми достойно, не клянчили подачек, а если им протягивали кусок, считали это проявлением дружбы и платили неподкупной собачьей верностью. Безошибочной звериной интуицией они моментально угадывали в характере человека все основные черты и в первую очередь главную для животного: добрый он или злой. Причем, как уже убедился Михаил, никогда не ошибались.

Парень повернулся на голос. Лицо в крови, левая бровь рассечена, на скуле ссадина… Да-а… Но вообще легко отделался. Против троих, все же. Ага, это тот парень, что в субботу кормил хлебом собак.

— Чего воевал? — дружелюбно спросил Михаил.

— Не воевал. Боролся за мирное сосуществование с меньшими братьями, — в карих глазах парня сверкнули искры. — Не могу смотреть, когда зверье мучат. С детства у меня это, наверное, от бабкиных сказок да от доктора Айболита. — Он улыбнулся чисто и радостно: улыбка родилась из воспоминаний. «Став взрослым, не забывай мечты своего… детства… или юности». Испанская вроде пословица. Он и не забывает. Дрался по-детски: без оглядки на количество противников. Будь их дюжина — все равно полез бы… Интересный парень.

— Умойся, — посоветовал Михаил. — Кстати, ревут не белугой, а белухой. Есть такой ревучий зверь в океане.

Парень кивнул, потрогал рассеченную бровь и пошел в воду. Шел как-то по-кошачьи, бесшумно. Даже галька не скрипела под сапогами, точно крепкое тело его ничего не весило. Вошел в океан, ополоснул лицо и, выпрямляясь, сказал:

— Бальзам.

— Пять лет мы его чистили для твоего исторического умывания, — Михаил усмехнулся и спросил — Ты кто?

— Свободный человек, странствующий строитель монументов, в наш рациональный век именуемый бичом.

— Ясно. А звать?

— Генка Нагишев. Ты что, из детской комнаты милиции?

— Да нет, — Михаил рассмеялся. — Но рядом.

— Тогда представься.

— Комаров Михаил, — в тон ему ответил Михаил и удивился: с первого слова легко и просто на «ты». С другим десяток лет знаком, а все не получается. Обстановка, что ли, повлияла?

— А чем они тут занимались?

— Собак терзали. Вон. — Генка кивнул в сторону баржи. Под килем на газете бутылки, обкусанные соленые огурцы. Рядом духовое ружье.

— Смотрю, одна отсюда прыгает, лапа поджата, скулит. Убить из этой хлопушки трудно, а боль изрядная. Ну, подхожу, а они уже вторую выцеливают. С перепоя зло срывают, видно.

Хороший парень. Вот тебе потенциальный кадр. Потянет или нет? Ну, сие и от нас будет зависеть. Пробуем? Пробуем.

— Пойдем?

— А пойдем, — с готовностью ответил Генка. И даже не спросил, куда и зачем и чего от него надо.

— Ружье прихвати.

— Ага. Тут и пулек коробочка. Может, бутылку возьмем? Честно заработанные трофеи. Смотри, одна полная. Мальвазия, местная.

— Не стоит, — сказал Михаил.

— Пожалуй, — легко согласился Генка. — Похмелятся, разберут стратегические ошибки. Будем великодушны, хотя они не поймут.

Михаил смотрел на газету-самобранку и слушал, как в сознании вновь шевелится тревога. А причина? Причина… Перед глазами проплыли наиболее яркие эпизоды, две уже потертые временем рожи. Знакомы? Вроде нет…

— Ты никого из этих троих не знаешь?

— Откуда? Сейчас поселок полон незнакомых людей: навигация. Да я и сам тут временный.

— Где трудишься?

— В техснабе, амбалом. Но уже написал заявление, ухожу. Скучно. Масштабов нет.

— Веская причина. А раньше где?

— Везде, — Генка открыто глянул в глаза Михаилу. — Если перефразировать: «от древних стен Москвы до снежных гор Чукотки».

— Хм. С одной стороны — неплохо.

— Ты что, вербовать меня хочешь? Уж больно стремительно, — он покачал головой. — Конечно, интересно познакомились, но лучше на этом и поставим точку. Жизнь и так полна разочарований. И промахнешься ты, честно говорю. Я из тех, что снятся начальникам в кошмарных снах, герой статей в научных журналах под рубрикой «Проблемы текучки». У меня обязательства только перед собственной совестью, а ты мне хомут на шею. Я бегу по стране чуть не с яслей.

— За рублем, что ли?

— Рупь — дерьмо, меня он никогда не сожрет. — Генка презрительно покривился. — У меня к нему уважение только в одном случае: когда он, выступает эквивалентом куска хлеба… Нет, не рупь… Страстью я одержим к монументальным стройкам, из тех, что зовут «стройкой века». Заводской фундамент в Набережных Челнах сооружал, первый костыль бил на куске БАМа — вечные дела, монументы! Сюда примотал с такой же мыслью, да ошибся: атомную давно запустили, а шурф у геологов — изделие временное. Удрал из шурфа, подработаю в, техснабе и рвану на газопровод Советы — Париж. Звучит!

Рисуется чуть, подумал Михаил. Возрастное, пройдет. Не работал он еще по-настоящему, а только примеривался. Надо брать.

— Бежал, бежал и забежал, — усмехнулся он. — И как тебе тутошние края?

— Какие тут «края»? Тут снег и надбавки к зарплате.

— Даже так? — Михаил помолчал. — Где шурфовал и когда?

— На Скальном. Есть, говорят, такой ручей, только я ничего, кроме снега, не видел. Синий, розовый, даже зеленый и золотой, но — снег. Так и утонул в нем, как прыгнул из вертолета в сентябре прошлого года. Он здесь и лес и траву заменяет — такое мое убеждение. В других краях за это время три времени года сменится, а здесь одна разница — в оттенках цвета снега. Весь спектр: от фиолетового с осени до красного к весне.

Михаил улыбнулся: верно подметил расцветки. Сказал:

— Сейчас-то его нет.

— Да, сейчас в граде Пээке пыль и серый камень.

— А за город хочешь? Завтра я с геологами по партиям лечу, они все у речек стоят. Глянешь летнюю тундру.

— Можно, — прикинув, сказал Генка. — Работаю в ночь… Лады. А то спросят в Париже, как на Чукотке летом, а я ни бум-бум… Только без обязательств. Идет?

Все время облета он не отрывался от иллюминатора, разглядывал цветастый ковер тундры, розовые и голубые осыпи, зеленые струи рек, желтые косы и сиреневые дымки над бесконечными цепями гор.

Птичка-невеличка

В подъезде Михаила догнала Лелька, соседка по коммунальной квартире, дочка Марии Гавриловны, бухгалтера из УРСа.

Худенькая, с темными густыми бровями и льняной косой, уложенной короной, Лелька вся светилась, как пушица под солнцем: лицо, руки, праздничная школьная форма.

— Как дела, птичка-невеличка? — спросил Михаил.

— А я историю сдала! — объявила Лелька. — Без шпаргалки, честное слово, и — на «пятерку»!