Лидия Обухова - Глубынь-городок. Заноза Страница 41

Вообще так иногда бывает — вы не замечали, Дмитрий Иванович? — что некоторые препротивные в быту человеческие свойства оборачиваются иногда и другой стороной, становятся для общества ценными. Например, привычка совать повсюду свой нос. Есть у нас такой ветеринар, Перчик Абрам Львович, вы его знаете, уже, конечно. Так вот, едет он в колхоз поросенка лечить, а докопается до растраты бухгалтера. Или у другого скупость, расчетливость; дома человек заглядывает жене в щи, учитывает копейку, а на производстве сбережет государственный миллион! Из всех недостатков я начисто отвергаю только один — равнодушие. Все остальное можно, по-моему, повернуть и на пользу.

Теперь, сидя в лучесском сельсовете, Якушонок долго слушал Грома, не перебивая, и с любопытством глядел на него, по своему обыкновению, сквозь полуопущенные ресницы. Наконец сказал:

— А ведь вы не правы, Данила Семенович!

Гром запнулся на полуслове, и глаза у него под бессонными, красноватыми веками азартно блеснули.

— Ну, ну! Доказывайте. Интересно.

— Очень просто. У вас все еще психология служащего: не нравится работник, можно уволить, подобрать нового. Но из колхоза людей не увольняют, и других взамен тоже никто вам не даст. Колхоз не учреждение, колхоз — родной дом, и колхозники здесь больше хозяева, чем мы с вами. Если вы начнете бросаться такими словами, как «саботажник», «вредитель», «идет на прямой подрыв», «искажает линию партии», так, скажите: с кем же вам работать останется? Этак у вас образуется со временем два сорта людей: одни полноценные, а другие… штрафники, что ли? И что же нам тогда делать с этими штрафниками? А кто богу не грешен, председателю колхоза не виноват? Эх, Данила Семенович, Данила Семенович!

— Угу, — отозвался Гром. — Убедительно. Очень. А как мне с лодырем несознательным разговаривать, вот чему научите! Есть у меня, например, Авдотья Певец, старушка (я, между прочим, в таком же возрасте). Ну, мы с нее и не спрашиваем. Ей, конечно, только-только со своими сотками управиться. Но вот приезжает сын из армии. Красавец удалец, Алеша Попович. Живет дома, всем пользуется, на всем готовом, а работать в колхозе не хочет. Ему больше в Городке нравится. Это, когда в Лучесах каждый человек на счету. Мы ведь не Большаны, не миллионеры! Ну? Научите?

— Учить мне вас рано еще, Данила Семенович, — осторожно отозвался Якушонок, — а поговорить с Певцом попробую.

Антонина вошла на середине этого разговора. Она сдержанно поздоровалась с Якушонком, чуть наклонив голову, и стала у окна. Марлевая занавеска, слабо колеблясь от ветра, почти закрывала ее. Она слышала, как Якушонок за ее спиной разговаривал с колхозниками. И хотя он видел этих людей в первый раз, он находил тотчас верный тон, словно чутьем угадывал, кто тут хитрит, прикидываясь и тем и сем, а на самом деле, как знала Антонина, просто вздорный и ленивый человечишка; а у другого и голос не силен и войдет бочком, но по каким-то приметам Якушонок угадывал в нем помощника в своей работе — и вот уже человек уходил из сельсовета, наделенный какими-нибудь полномочиями, еще не очень сложными, под силу любому малограмотному полещуку, но, кто знает, не приведут ли они потом, как первая ступенька, к другим, большим выборным должностям!.. Потому что ведь и певец, пока не запоет, сам не знает о своем таланте…

Председатель же сельсовета только недоверчиво покачивал головой, впрочем, не выражая определенно своего несогласия с новым районным начальством.

«Как его зовут?» — подумала вдруг Антонина.

— Посудите сами, Дмитрий Иванович…

«А! Дмитрий».

Она присматривалась к нему незаметно: чем он отличается от Ключарева, спокойнее, что ли? Или затаеннее? Нет, не то.

Есть люди, которых можно убедить логическим ходом рассуждений: они западут в них, как зерна. Но другие более непосредственны и отталкиваются от живого примера. У них каждое завоевание мысли проходит глубокой бороздой по сердцу. Как прежде, в юности, старый доктор Виталий Никодимович, так и Ключарев на какое-то время стал теперь для Антонины воплощением ее представления об идеале. И чем больше она убеждалась, что сама была лишена этих идеальных черт, тем ценнее и необходимее они ей казались. Но вот появился Якушонок, человек отличный от Ключарева, и тоже чем-то задел ее воображение, хотя она и не успела еще разобраться в истоках этого интереса.

Антонина задумчиво подняла глаза и неожиданно натолкнулась на взгляд Якушонка. Но теперь он уже не был рассеянным или просто любопытным, как на дороге.

Он светился сдержанной, едва нарождающейся теплотой. Антонина не могла в этом ошибиться!

— Вы были, кажется, секретарем заседания на прошлой сессии райсовета? — сказал он. — Я просматривал отчеты.

— Да.

Она вдруг сжала губы и замкнулась.

Ответная тень недоумения и вопроса промелькнула у Якушонка. Но она смотрела замороженно.

— Должно быть, много пришлось писать. Ведь сессия шла два дня, — мягко проговорил он.

Антонина пожала плечами:

— Писать? Что же? Все было написано до меня.

И видя, что он глядит на нее с откровенным изумлением, Антонина даже чуть повысила голос.

— Ну да, существует пьеса под названием «Сессия райсовета», сочинение Пинчука, если он не знал этого! Все размечено и перепечатано на машинке. Не только речи выступающих, но даже реплики с мест. Она может процитировать на память: «Председатель сессии: «Вопросы есть?» Голос с места: «Нет».

— А если вопросы все-таки будут? — пробормотал Якушонок.

Она смотрела на него сейчас с таким искренним чувством обиды и возмущения, что он простил ей запоздалый сарказм.

«Вы ведь тоже играли в этой пьесе?» — хотел было сказать он, но удержался.

— Больше так не будет, — только и сказал он.

Антонина притихла. Ей стало стыдно, что она как бы спрашивает ответа с этого недавно приехавшего сюда человека, тогда как сама прожила в Городке больше двух лет. Но он не упрекнул ее ни в чем. Он принял на себя ответственность за прошлое так же естественно, как брал ее и на будущее.

— Сессия назначена через неделю? — робко проговорила Антонина. И сама удивилась своему голосу. — И какие же вопросы?

Ей вдруг захотелось протянуть ему руку с безмолвным раскаянием и обещанием стать на будущее время другой, совсем другой.

Якушонок зорко взглянул на нее, и вдруг лицо его опять неуловимо изменилось. Оно стало дружественным, доверчивым.

— Да все те же вопросы, Антонина Андреевна: о хозяйстве района, — сказал он. — Нового я еще ничего не придумал. Вы давно в Городке? — спросил он немного погодя, слегка наклоняясь в ее сторону, словно для того, чтобы лучше расслышать ответ.

— Третий год. А вы впервые? У вас никого, наверно, тут нет?

— Никого. Просто знал, что существует на карте такой Городок — вот и все.

Он весело и чуть смущенно развел руками. В нем появилась внутренняя скованность, и Антонина тотчас почувствовала это.

Однако он не спешил перейти на другую, сугубо деловую тему разговора, и, следовательно, эта связанность не тяготила его.

— Ну, и как вам понравилось у нас? — Антонина с особой радостью отождествляла сейчас себя с Городком.

Ей всегда казалось, что она жила замкнуто и отстраненно, интересами только своей работы, а тут вдруг оказалось, что она очень хорошо знакома со всеми здешними делами и может рассказать о них не хуже всякого другого.

— Может быть, высокое районное начальство соблаговолит осмотреть мою больничку? — предложила, наконец, уже совсем развеселившаяся Антонина, осторожно, мягко проверяя границы своей власти.

Но Якушонок с видимым сожалением покачал головой.

— Нет. Это сейчас не получится. — И, когда Антонина в неприятном изумлении подняла брови, он пояснил с запинкой: — Видите ли, я не совсем был прав, когда сказал вам, что у меня никого нет в Городке. Вот, например, сегодня вечером я должен непременно быть там.

— Какие-нибудь дела?

— Не то чтобы дела… Просто должен увидеться с одной женщиной.

Руки Антонины сделали невольное движение: не то скомкать концы шарфа, свободно падавшего ей на плечи, не то тронуть что-то на столе — тоненькую ученическую ручку с обгрызенным черенком или лист бумаги, праздно лежавшие возле чернильницы-невыливайки.

— Мне нужно было посоветоваться с вами относительно фондов, — принужденно выговорила она. — И я считала, что лучше будет, если вы осмотрите больницу сами. Впрочем, я могу изложить письменно.

— Да, да, я понимаю. Вы, конечно, правы, — торопливо проговорил и Якушонок. — Но я просто не могу. У меня сегодня годовщина, понимаете? — Он вдруг потупился с тем обычным мужским смущением перед «сентиментами», которых они боятся пуще огня. — В Городке живет мать моего фронтового товарища. Вот в чем дело. Я раньше всегда писал ей в этот день. Это, конечно, ерунда — нельзя заменить сына. Я даже такого и не говорил ей. Просто надо прийти и посидеть с ней сегодня вечером.