Леонид Жариков - Рассказы Страница 41

Чья-то охотничья легавая вымчалась из леса и бежит зигзагами по золотому разливу одуванчиков, нюхает траву, словно ищет созвездие Гончих Псов.

А земной космос неогляден и манит к себе и зовет. Над цветами легко порхают бабочки, похожие на инопланетянок. Пришла пора любви, и они летают попарно, будто играют в салочки: то взлетают друг над дружкой, то припадают к земле, трепеща крылышками, и опять шарахаются в сторону — не полет, а танец любви.

Шмели гудят как фаготы, деловито и озабоченно. Они обходятся с бабочками вежливо: что взять с этих легкомысленных существ… Шмелям порхать некогда, надо запасаться нектаром на зиму. Не успеешь оглянуться — и лету конец. А там холодная неуютная зима, и надо уберечь деток, чтобы жизнь продолжалась.

…Говорят, кто-то из ученых высказал мысль, будто земля людей уникальна, что нет ей аналогов во всем мироздании, что жизнь на земле возникла случайно и так же случайно исчезнет. Грустная сказка. Неужели Земля наша, и Марс, и Венера, и Сатурн, и Юпитер — всего лишь одуванчики Вселенной? И стоит дыхнуть космическим ветрам — осыпятся планеты как белые пушинки…

Нет и нет! Ничто живое не хочет верить в это. Вот и шмели знают, как прекрасен и уютен их Земной Дом. Сама природа внушила им веру, что жизнь бесконечна и надо думать о смене поколений.

Пусть же звенит, гудит, кипит и ярится быстролетная и бессмертная наша жизнь!

ПЕСНЯ КУКУШКИ

Что за власть в кукушкином грустном зове? Почему так волнует нас ее таинственный голос, всегда безответный и одинокий? Особенно приятна ее призывная песня в чистом сосновом бору ранним утром, когда роса еще не сошла и в лесу пахнет свежей хвоей.

Издавна бытует в народе поверье: если спросить у кукушки, сколько человеку осталось жить на свете, она прокукует столько раз, сколько человеку назначено. Вспоминаю, как однажды в лесу наблюдал за маленькой девочкой. Она звонко спрашивала: «Кукушечка, кукушечка, скажи, пожалуйста, сколько лет мне жить?» Спрятавшись за кустом, она с улыбкой зажимала пальчики: один, два, три… И когда голос кукушки оборвался, она весело захлопала в ладоши и запрыгала от радости, что жить ей еще целых три года…

Но вот моя встреча с загадочной птицей обернулась неожиданной стороной. Шла телевизионная передача о жизни птиц. Я был обескуражен тем, что увидел в бесстрастных документальных кадрах фильма.

Все мы знаем, что кукушка гнезда не вьет, а подкладывает яйца в гнезда других птиц. И вот кинолента открывала потрясающие подробности, о которых я не знал и ведать не ведал. Не веря своим глазам, я с огорчением наблюдал, как вылупившийся крупный кукушонок с квадратной и голой головой на жилистой и тоже голой шее настойчиво и безжалостно выталкивал из гнезда подлинных хозяев — крохотных птенчиков камышовки. Птенцы тревожно и беспомощно копошились в тесном гнезде, кажется, даже упирались, но кукушонок с жестоким упрямством спиной поддевал их и вытеснял. Один за другим птенцы падали в воду — потому что камышовка вьет гнездо в уединенных болотистых местах над водой, — падали и погибали. Сам же урод кукушонок, закончив страшную свою работу, расселся в гнезде хозяином и поднял кверху ненасытный свой зев — кормите!

Подчиняясь вечному инстинкту материнства, обманутая птичка-мама, не замечая пропажи своих деток, кормила прожорливого приемыша. А тот, подрастая, день ото дня стал сначала вдвое, а потом и вчетверо больше своей кормилицы и неустанно капризно требовал пищи.

Признаюсь, мне было тяжело видеть эти кадры. Пораженный тем, что с ледяным спокойствием запечатлела кинолента, я мысленно обращался к кукушке: что же ты, лесная вещунья, пророчишь нам годы, а сама лишаешь жизни беспомощных птенцов?

Немало времени находился я под впечатлением странного и жестокого закона природы. Трудно возвращалось ко мне уважение к загадочной лесной певунье, но оно все-таки вернулось: я узнал об огромной пользе, которую приносит лесу кукушкино племя. Оказывается, ни одна птица, кроме кукушки, не ест волосатых гусениц непарного шелкопряда, уничтожающих целые леса. Сколько же деревьев спасла кукушка, истребляя вредителей!

Не знал я, как примирить в душе пользу и вред, жестокость и целесообразность, зловредность и неоценимую нужность этих таинственных птиц. Налицо был один из незыблемых законов диалектики: отрицание отрицания.

Нет, не мне быть судьей суровых и вечных законов природы. Лучше пойду в лес и спрошу кукушку-вещунью: сколько мне осталось жить на белом свете? Ведь никто, кроме нее, этого не знает.

ВЕЧЕРНЯЯ ПЕСНЯ

Горит, не сгорая, пожар вечерней зари. Солнца уже нет, оно скрылось за дальней мглистой кромкой леса. Заря излучает таинственное розовое сияние, и в нем чудесно светятся деревенские дома, меднолитые стволы сосен, розоватое облако в небе и цветущая, белопенная от земли до макушки садовая вишенка. От зари она вся в розовом ореоле, и даже цветы кажутся розовыми.

Сумерки выплывают из темного леса, крадутся из глубокого оврага, заросшего черемухой. Но вот и заря стала меркнуть, а вишенка светится и видна отовсюду, будто сама излучает фантастический свет.

Белый цвет — цвет любви, цвет непорочности и надежды, цвет верности и чистоты. Свети же, пречистая, и дари людям свою красоту, учи думать о плодах, что таятся в твоем непорочном белом цветении. Для того ты и живешь, вишенка, и любишь для того, и сама похорошела от любви.

Хотелось бы и мне делами и помыслами своими, всей жизнью излучать свет, как та белая, вся в цвету, вишенка, что стоит под открытым вечерним моим окном.

КРАСНЫЙ МАК

Есть необъяснимая тайна в том, что всякое начало неуловимо.

Кто видел, как начинается ледоход на реке? Кому выпало счастье услышать первый тонкий звук треснувшей льдины, мелодичный, хрустальный звук, из которого потом рождается ликующая симфония весеннего половодья? Неуклюже ворочаются в воде, сверкая на солнце, стеклянные льдины, шумит, плещется, плывет в берегах разбуженная река, и влажный воздух оглашается криками чаек.

Живет в народе поверье: только счастливому человеку дано увидеть, как рождается подземный источник, стать свидетелем первых толчков родника, похожих на удары сердца. Говорят, если в эту минуту задумать желание, оно непременно сбудется.

Не знаю, ожидает ли меня счастье, но однажды я был очевидцем великого таинства природы — рождения красоты.

Мы посеяли красные маки под зиму. И уже к началу июля они вымахали выше георгинов, гордо стояли на сочных стеблях, подняв к небу зеленые коробочки будущих цветков. Но всякий раз, когда наступала пора цветения, я находил утром уже распустившиеся цветы. Ни разу мне не удавалось уловить миг расцвета. Решил я стеречь, чтобы схватить счастливый момент рождения.

Внимательно и неотступно я стал следить за самым крупным бутоном, скрытым в зеленой коробочке. И терпение мое было вознаграждено: я заметил, как бутон на моих глазах треснул сбоку и в щелочку показался темно-красный смятый узел еще не распустившихся лепестков. Я не отходил от клумбы и не спускал глаз с зеленой коробочки.

Не могу сказать, что бутон раскрывался у меня на глазах, но он раскрывался. Постепенно, незаметно трещинка увеличивалась, как будто живая плоть цветка разрывала изнутри зеленый свой домик. Странно, но я волновался, даже сердце притихло, будто замерло: приближался миг рождения, сейчас появится на свет нечто неведомое, никогда прежде на свете не бывавшее — живой цветок. Я не мог отвести глаз от Зеленой шапочки. А она все больше раздваивалась, разъезжалась на половинки. Миг, еще миг, и одна половина шапочки сама собой съехала набекрень и упала на клумбу, другая еще держалась, словно сжимала тугой узел жгуче-красных лепестков. Но вот свалилась и она. Пламенная мякоть цветка стала раскрываться. И явились на свет четыре трепетных и свежих, блестящих от новизны широких красных лепестка. Казалось, цветок, разворачиваясь, вздохнул и сказал: «Ну, вот и я… Здравствуйте!»

От легкого ветерка нежные лепестки шевелились, будто дышали. Роскошный ярко-красный мак, простой и волшебный, долгожданный и неожиданный, стоял облитый солнечным светом и, казалось, смущенно улыбался. Наверно, так раскрывается сердце навстречу любви…

Красная чаша цветка трепетала, удивляясь и радуясь миру. В черном блюдечке на самом дне шевелились тычинки пепельной окраски. Они окружали бледно-зеленую, еще слабую от младенчества будущую маковку, у которой по кругу шли зазубринки, и сама она была похожа на маленькую золотую корону.

Своей стыдливой прелестью цветок привлекал внимание людей. Им любовались, и в глазах я замечал восхищение, нежность и грустную тень воспоминаний. Даже строгий старичок сосед Федор Степанович, глядя на дрожащее живое сердце цветка, задумался. Может быть, он вспомнил свою молодость, ведь никогда не поздно заново пережить забытые волнения юности. Или он думал о том, о чем думали все мы, ставшие свидетелями светлого таинства природы? Не так ли рождается великий миг всякого творчества? Может быть, бессмертный Микеланджело, работая искусным резцом, вот так же увидел распускающийся цветок и, потрясенный душой, учился у него рождению Красоты. Сердце художника переполнилось радостью, и он сам дивился творениям своих рук.