Николай Борискин - Туркестанские повести Страница 41

И вдруг совершенно неожиданно Кузькин заметил торопливо шагающего человека. «Вон он!» — екнуло сердце. От волнения Родион позабыл инструктаж, даже не позвал напарника, шедшего чуть в стороне, за бровкой саксаульника.

— Стой, стрелять буду! Стой, говорю… Руки вверх! И не шевелись…

Кузькин сурово спросил незнакомца:

— Кто такой?

— А тебе-то что? — держа руки над головой, нехотя ответил задержанный.

Это был парень лет восемнадцати. Хмурое лицо, жестковатый взгляд, запыленная одежда…

— Поговори у меня. — Кузькин предостерегающе поводил автоматом. — Скидавай пиджак!

Парень без особой поспешности сбросил с плеч изрядно поношенный пиджачишко.

— Вывертывай карманы! — скомандовал Родион.

— Это зачем же?

— Не твое дело! — прикрикнул Кузькин.

Из вывернутых брючных карманов упали на землю папиросы, похожие на гвоздики, мелкие монеты.

— Два шага назад, — приказал Родион. — Повернись кругом… Руки! Руки вверх!

Кузькин обследовал пиджак, но ничего, кроме нового паспорта, какого-то потрепанного блокнота и куска плоской лепешки, завернутой в четвертушку газеты, не обнаружил. Ничего не дал и осмотр папиросной пачки и коробки спичек.

— Снимай сапоги, — снова скомандовал Родион. Он никак не верил, что у незнакомца нет оружия.

— Что ты ко мне привязался? — начал нервничать парень.

— Снимай, коли говорят! — настаивал Кузькин.

В сапогах тоже ничего подозрительного не обнаружил.

— Фамилия? — спросил Родион.

— Там же написано, — кивнул незнакомец. — Или неграмотный?..

— Разговорчики!

— Ну, Жук…

— Куда направляешься?

— В колхоз «Зеленый оазис».

— Откуда? — допытывался солдат.

— Что ты такой за следователь? — Жук угрюмо посмотрел на Родиона, державшего перед ним оружие.

— Отвечай, говорят тебе!

— Ну, из Катташахара…

Кузькин продолжал допрашивать парня. Тот окончательно вышел из терпения:

— Знаешь что, солдат, веди-ка ты меня к своему командиру, а то, я смотрю, от тебя не отвяжешься до самого вечера. А мне некогда. Понимаешь? Дела есть…

— Так ты, значит, в колхоз?

— В колхоз…

«Шпион не стал бы говорить: «Веди меня к своему командиру», — резонно подумал Кузькин. — Пускай топает своей дорогой. А старшему лейтенанту Семкину скажу, что документы у задержанного есть, оружия нет. И вообще…»

— Ну ладно, иди, — разрешил Родион.

Парень направился в колхоз, а рядовой Кузькин — к своему напарнику…

В колхоз «Зеленый оазис», что в нескольких километрах от районного городка Песчаное, Митяй Жук пришел в обеденную пору, когда в правлении не было ни души. Он чувствовал себя таким усталым после долгого пути, что не стал разыскивать местное начальство, прилег под тенью урючины и сразу же заснул. Кого ему опасаться? Документы у него есть. Предъявить? Пожалуйста: паспорт законный, не липа, с большой круглой печатью, отчетливо бросающейся в глаза.

Проснулся Жук часа через полтора. Его разбудили громкие голоса. Разговаривали несколько человек. Он поднялся и поздоровался. По выражению их лиц не так уж сложно было догадаться, о чем они думали: «Ох и вид у тебя, братец… Не брит, помят. И откуда ты такой?..»

Шел сюда Митяй спешно: хотелось побыстрее найти пристанище, обрести хоть на время причал. А теперь стоит и не знает, с чего начать разговор, как подойти к делу…

«Дадут или не дадут работу? — беспокоился он. — В моем положении согласишься на любую. Тут уж не до выбора…»

— Та-ак, та-ак, — врастяжку произнес секретарь правления. — Значит, на любую работу? — Он еще раз посмотрел паспорт, потолковал о чем-то со своими собеседниками и безапелляционно заключил: — Сезонником, на водораспределитель. А?..

Так пристроился Жук в «Зеленом оазисе»…

А рядового Кузькина одолевали сомнения: «Зря, пожалуй, отпустил задержанного… Поверил, простофиля, паспорту. А паспорт-то, может, подложный. Конечно, подложный, только-только сфабрикованный — еще не успел ни поистереться, ни запятнаться… И что с того, что у незнакомца нет оружия? А вдруг припрятано где-нибудь?.. Маху, маху дал ты, Родион. Обыск и незаконный допрос учинил… Ругаться будет Семкин. Разве что умолчать обо всем? Нет, нельзя…»

Родион рассказал напарнику, потом доложил офицеру все как было. Семкин даже в лице изменился. На щеках резче выступили веснушки.

— Что?! Отпустил? Эх… — досадно махнул он рукой. — Радист, срочно свяжитесь с капитаном! — приказал он рядом стоявшему солдату.

Доложив Карпенко, старший лейтенант немного успокоился. Тот заверил, что постарается принять все необходимые меры, и срочно выехал в авиагородок, куда прибыло большое начальство…

Глава третья

Открытое партийное собрание было назначено на послеобеденное время, поэтому генерал Плитов отпустил всех, кто присутствовал в кабинете командира полка: после бессонной ночи и пережитых волнений людям надо было как следует отдохнуть.

— А мы с тобой, Петр Ильич, видно, отдохнем в Катташахаре…

— Если позволят обстоятельства, Иван Платонович, — не без основания заметил невысокого роста, уже пожилой, но все еще стройный и подтянутый полковник Скворцов.

— Да, — задумчиво произнес Плитов, — обстоятельства… Они, прямо скажу, прескверные. Москва вызывала к прямому проводу… «Почему упустили цель — объясните». Вежливо и жестко! Да и как же иначе? Оскандалились мы, как самые последние летуны… Хорошо, ракетчики выручили. Не ушел самолет-нарушитель.

«Летуны» — оскорбительное слово в авиации, и генерал произносил его только в тех случаях, когда был не в духе. Он поднялся, раздвинул оконные занавески и приоткрыл окно. В комнату пахнуло апрельской свежестью, настоянной травяными запахами.

— А сам-то ты представляешь, как и почему получилось? — Плитов снова сел рядом со Скворцовым. — На собрании, разумеется, речь пойдет в основном об ошибке Камила Умарова. Летчик виноват, в этом не может быть никакого сомнения. Но только ли он? — Генерал вопросительно посмотрел на Петра Ильича и тут же сам ответил: — Нет, не только он. Его недостаточно хорошо обучили. А почему? Нет условий? Времени? Квалифицированных методистов? Чепуха! Недостает контроля на земле и в воздухе. Да, да, именно контроля. Командирского и партийного.

Плитов довольно долго молчал, прежде чем снова заговорил.

— Главное, думается, вот в чем, Петр Ильич. — Плитов взял со стола алюминиевую модель сверхзвукового истребителя и, обозначив какую-то замысловатую фигуру высшего пилотажа, продолжал: — Как тебе известно, новый этап в развитии авиации характерен появлением вот таких машин. Управление сверхзвуковыми самолетами связано с высочайшим нервно-психологическим и эмоциональным напряжением человека. Да, без преувеличения — высочайшим!

Полковник понимающе кивнул.

— Вот несколько примеров, — развивал свою мысль генерал. — На взлете, когда включается форсаж, артериальное давление и пульс у летчика увеличиваются и становятся значительно выше максимально допустимых в спокойном состоянии. И это, заметь, Петр Ильич, происходит в самом начале.

— То есть когда самолет еще не приобрел большой скорости, — согласился Скворцов.

— Вот именно, — подтвердил Плитов. — Теперь о темпе деятельности летчика. С преодолением звукового барьера он резко повысился. Почему? Да потому, что время для взлета, набора высоты, поиска или атаки цели, возвращения на свой аэродром значительно сократилось. А количество рабочих операций, выполняемых летчиком, и их сложность? Они намного возросли. Иногда интервалы между отдельными операциями настолько малы, что приближаются к пределу возможностей правильного, или, говоря научным языком, адекватного, реагирования. Это, естественно, повышает нервно-психическую напряженность. Ну, скажем для ясности, на этапе сближения перехватчика с противником время для обнаружения, прицеливания и пуска ракет исчисляется секундами. И если штурман наведения допустит при этом ошибку, то летчик при недостатке времени уже не в состоянии выполнить атаку и уничтожить цель.

— Иными словами, — вставил Скворцов, — в отличие от техники, которая может совершенствоваться беспредельно, возможности человека остаются прежними.

— Совершенно верно, Петр Ильич. Именно поэтому увеличение темпа деятельности требует большей нагрузки на внимание, память, мышление, что усиливает нервно-психическое напряжение у летчика в полете. Однако я, кажется, увлекся, — как бы оправдываясь, сказал Плитов. Он поставил модель самолета на стол и умолк. На волевом, крупнокостистом, но худощавом лице генерала, побронзовевшем от постоянного пребывания на аэродромах, отражалось глубокое раздумье.