Александр Поповский - Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов Страница 42

За этим коротким и, как мне казалось, серьезным возражением последовали другие, которые моему другу запомнились надолго.

— Есть еще одна категория замечательных людей. Наука не могла им помочь, и они не дожили до преклонного возраста. Не только условиями среды, но и врожденными пороками организма объясняет история, | почему эти люди ушли рано из жизни. Меньше тридцати восьми лет прожили: Рафаэль, Шуберт, Шопен, Мендельсон, Моцарт, Бизе, Добролюбов, Кольцов, Никитин, Ван Гог, Свердлов, физик Герц и многие десятки и сотни им подобных… Меньше сорока двух лет прожили: Ковалевская, Миклухо–Маклай, Мусоргский, Мирабо. Список этот мог бы пополниться именами Канта и Дарвина, слывших в детстве весьма болезненными детьми… Твоими средствами, Семен, ты не продлил бы ни одной из этих жизней, я бы моими продлил их век.

Удивительно, до чего непоследователен был этот человек, до чего упрям и несговорчив!

Студентом третьего курса я встретил девушку и полюбил ее. Нежное чувство сделало меня счастливым и немного сентиментальным. Я говорил о моей возлюбленной как о совершеннейшем создании и уверял моего друга, что она единственная в своем роде. Лукин отвечал на это насмешкой и с видом бывалого человека, убеждения которого нерушимы, повторял:

— Не говори мне о девушках, они не так разнообразны, как тебе это кажется. Знать одну достаточно, чтобы знать всех.

Я рассказывал о ее успехах, о таланте, которого не увидеть нельзя, а он с пренебрежительной уверенностью твердил, что женщине чужда гениальность, она жаждет побед, но не мечтает о бессмертии. Она все упростит, возвышенное низведет на грешную землю, религию обратит в суеверие, торжественный обряд — в пустую церемонию, а общественное дело — в тиранический этикет.

Эти мысли не казались мне столь замечательными, чтобы интересоваться их происхождением. Почему бы этим круглым, невразумительным идеям не принадлежать Лукину? Однако суждения моего друга становились невыносимыми, а однажды он позволил себе обидеть девушку, которую не знал, и я решил с ним поквитаться.

— Когда ты успел это надумать, уж не Отто ли Вейнингер тебя учил?

Лукин, не смущаясь, простодушно ответил:

— Я вычитал эти мысли у солидного ученого и совершенно согласен с ним.

Лукин не уставал меня удивлять. Познакомившись как–то с сестрой моей возлюбленной, он с первого же взгляда влюбился в нее. Его ухаживания за своей будущей женой были не менее бурны, чем восторги по адресу будущей профессии. Вряд ли жертва его любви могла под ураганом признаний и восторгов отдать себе отчет в собственных чувствах. Сомнительно также, оставалось ли у него время об этом спросить… Его избранница, крупная, краснощекая девушка, плотного и крепкого сложения, была на целую голову выше его, и рядом с ней он, бледный, худой, низкорослый, с впалой грудью, скорей являл собой свидетельство несовершенства мужской, а отнюдь не женской породы. Вряд ли он и это замечал; сопровождая свою возлюбленную по улицам города, он, согреваемый сознанием собственного превосходства, держался прямо и выглядел счастливым и самодовольным.

Теперь, когда сердце моего друга будоражили нежные чувства, я стал невольным свидетелем нового потока страстных речей. Я должен был поверить, что духовный облик его избранницы ничем не отличается от облика героинь тургеневских романов. Та же мягкость, наивность и то же благородство. Только в этом очаровательном и высоконравственном сообществе он видел девушек, достойных стать рядом с его будущей женой.

Когда литературные экскурсы Лукина достигли предела, чудесные прообразы его возлюбленной — Вера из «Обрыва», Анна Каренина, Офелия — остались позади и на очередь встала несчастная Джульетта, я с притворным спокойствием, которое сделало бы честь Порфирию из «Преступления и наказания», сказал:

— Ты напрасно свои представления о женщине черпаешь из поэзии и романов… Художники пера не были до конца искренними… Женский образ в литературе не простое жизненное изображение, а продукт мужского воображения, разогретого чувственностью.

Во всех этих фразах не было ни слова, принадлежащего мне. Я впервые их услышал от самого Лукина, который в свою очередь воспринял эту премудрость из чужого источника.

Поглощенный собой, мой друг не уловил в моем голосе нотки иронии и не узнал в моей речи собственной философии, недавно лишь преподанной мне. Он с прежней уверенностью продолжал живописать и попутно сравнивать духовный облик его возлюбленной с Джульеттой.

— Я не стал бы так далеко заглядывать в прошлое, — с той же уравновешенной сдержанностью продолжал я, предвкушая близкую развязку, — в литературе всех времен и народов женщина представлена такой, какой она кажется влюбленному энтузиасту. Объясняется это тем, что поэзия вначале культивировалась одними мужчинами. Если бы женщины зачинали лирическую и эпическую поэзию, образ их сестер создавался бы более беспристрастно и был бы довольно–таки бесцветным. Сейчас, когда женщины рисуют образ себе подобных, они повторяют традиционный портрет, придуманный мужчинами…

Лукин узнал афоризмы, некогда обращенные им против меня, вспомнил источник, откуда они были почерпнуты, но не растерялся.

— Нет правила без исключения, — с вдохновенной уверенностью проговорил он.

Я мог бы ему возразить, что каждый мужчина влюбляется в исключение, но предпочел смолчать.

Мы окончили с Лукиным университет, поженились на сестрах и последовали каждый своим путем: я изучал физиологические процессы в больном организме, познавал закономерности, с которыми намеревался вести борьбу, а мой друг занял должность санитарного инспектора. Три года его не было у нас в городе, он где–то работал, переходил с места на место и, судя по его письмам, вел с кем–то непрерывную войну.

Первое же столкновение с главным врачом санитарно–эпидемиологической станции привело к тому, что Лукина из города перевели в глухое местечко, примечательное своей многоводной рекой и крупной льноткацкой фабрикой.

Спор носил чисто теоретический характер, и вольно было главврачу обидеться. На станции полагали, что, пека население на болезни не жалуется, а больничные врачи не находят их, нет оснований для тревоги. Лукин утверждал, что больные слишком поздно узнают о своей болезни, а врачи лишь тогда обнаруживают ее, когда в здоровье наступили серьезные изменения. Физиологическими и биохимическими исследованиями следует научиться ограждать здоровье людей. В подтверждение Лукин проделал опыт, который окончательно погубил его репутацию.

Эта история началась с ничтожно малого: молодой санинспектор усомнился в том, что выброшенный в воздух кварц при сжигании угля в распыленном состоянии безвреден для населения. Все справочники свидетельствовали, что кварц выходит из печей в связанном состоянии, а Лукин утверждал, что этот силикат свободно разносится ветром и отлагается в легких детей. Дотошный инспектор настоял, чтобы районные врачи обследовали школьников, живущих вокруг электроцентрали, и сумел доказать свою правоту. Результаты были неутешительные для эпидемиологической станции и роковые для Лукина…

На новом месте разногласия между инспектором и директором химического завода носили вначале деловой и даже спокойный характер. У каждого были свои заботы и готовность друг другу помочь. Одному хотелось сохранить реку в чистоте, отвести фабричные воды от источника питьевой воды. Другой желал того же, но считал сточные воды чистыми, загрязнения незначительными и в доказательство ссылался на самочувствие рыб. Директор утверждал, что они благополучно живут и размножаются, никто не видел ни единого лещика больным. Беспечный директор! Как можно в век химии и иммунологии состояние рыб объявлять мерилом человеческого благополучия…

— Рыба рыбе рознь, — возражал санитарный инспектор, — одна и та же концентрация аммиака в воде не вредит вьюну и пагубна для окуня, а раствор меди в двадцать раз токсичней для карася, чем для щипевки. Рыбы по–разному воспринимают загрязненную воду, а вы по их самочувствию предлагаете судить о пригодности воды для людей…

Заместитель директора по хозяйству и снабжению пригласил непокладистого инспектора к себе, уставил стол отменными закусками, вином и с видом человека, которому не впервые улаживать деликатные дела, сказал:

— Угощайтесь, мой друг, после сладкого вина легче договориться.

Лукин бесстрастно оглядел дородную фигуру заместителя, подумал что–то нелестное о его багровом носе с лиловыми прожилками и сказал:

— В одном из городков недалеко отсюда каждый год умирало три–четыре человека от брюшного тифа. Нужен был водопровод, а такие, как вы, не давали моим бумагам хода. Я перессорился со всеми, но своего добился — с тех пор никто там не умирает от тифа. Теперь я каждый год говорю себе: «Еще четыре жизни спасены… Четыре человека будут жить потому, что я не уступил негодяям…» Вот и все, до свидания.