Суннатулла Анарбаев - Серебряный блеск Лысой горы Страница 42

Стемнело, а Саидгази все сидел за столом, подперев голову ладонями, уставясь в одну точку. Вдруг ему показалось, что кто-то назвал его по имени. Он испуганно обернулся. Из темноты вынырнул парнишка с торчащими во все стороны, как колючки, волосами. Саидгази узнал Тухтасина, которого недавно устроил работать на свиноферму.

У Тухтасина шея тоненькая, видимо, поэтому его голова, когда он говорит, раскачиваясь из стороны в сторону, валится то на один, то на другой бок.

— Свинарь... этого самого... нет человека... — пробормотал Тухтасин.

— Так что ты от меня хочешь? — оборвал его

Саидгази и тут же испуганно подумал: «Сейчас я не должен так разговаривать».

— Вы видите, какое сейчас время. Неспокойное. Ноту послали США. Читали? — сказал он неожиданно. Саидгази любил вставить в разговор что-либо из политики и оглушить человека, как неожиданно сорвавшаяся с крыши черепица.

Тухтасин впал в смятение, не зная, что ответить. Уставившись на Саидгази, он помотал головой.

А Саидгази только этого и ждал. Он ткнул пальцем в комсомольский значок на груди парня:

— Йе?! И это будучи комсомольцем, в авангарде молодежи?!

Тухтасин, щеки которого пылали от стыда, не поднимал глаз.

А Саидгази, молодцевато расставив ноги в брезентовых сапогах, заложив руки за спину и вперив победоносный взгляд в Тухтасина, поучительно продолжал:

— Неспокойно в мире, друг! Недавно чанкайшистские разбойники захватили наш танкер «Туапсе». Кто знает, что будет завтра. Поэтому нужна бдительность и еще раз бдительность!

После этих слов Саидгази хотел отпустить парня, но вдруг вспомнил, зачем тот пришел.

— Вы знаете, что бывшему председателю, утвержденному народом, плохо?

Тухтасин закивал головой, будто говоря: «Знаю».

— А новый, еще не утвержденный наш председатель прохлаждается в горах. И это, наверное, известно вам?

Тухтасин в этот момент вырос в собственных глазах. Еще бы! Такой человек, как главный бухгалтер, глаза и уши, совесть колхоза, делится с ним, как с равным. Хотя он и не понимал толком, куда клонит Саидгази, но утвердительно кивал головой.

— Вот вы говорите, что исчез свинарь. А что я могу сделать? Я, как и вы, простой колхозник. У меня нет прав председателя, чтобы принять действенные меры. У нас не один, а целых два председателя. Вполне достаточно. Два председателя — двоевластие! Хе-хе-хе! Не правда ли?

После смеха Саидгази и Тухтасину то, что сказал бухгалтер, показалось забавным. Ведь были же в истории такие случаи!

Увидев, что Тухтасин собирается уходить, Саидгази деловито спросил:

— Надеюсь, свиньи не остались без присмотра?

— Там мой младший брат...

— Как дополнительная нагрузка?

Тухтасин снова мотнул головой.

— Эх, и молодцы! Комсомольцы такими и должны быть! Хорошо. Пока присматривайте, а как появится один из двух председателей, я доложу...

А через несколько дней в кишлаке Аксай произошло событие, которое заставило Саидгази задуматься больше, чем воскрешение Ходжабекова.

Глава четвертая

Шербек проснулся от холода. Он был накрыт черным ватным халатом, поверх халата еще и одеялом, но все равно почему-то промерз.

С трудом пробивается рассвет, но, кроме Шербека, все уже на ногах. Туламат и Суванджан бродят по загону. Они отделяют длинношерстных ягнят и связывают их вместе веревкой.

Потом Суванджан начинает точить ножницы, от усердия высовывая кончик языка каждый раз, когда лезвие касается точильного камня. Он выглядит молодцевато, будто всадник на козлодрании: поверх сапог надеты зеленоватые брезентовые штаны, на голове белый войлочный колпак, на поясе висит длинный нож в ножнах. Тут же на корточках сидит Туламат. Он мастерит из палок треножник для весов.

Шербек направился к роднику, чтобы умыться, и встретил Айсулу. Может, из-за тяжести двух полных ведер круглое, цветущее лицо ее пылало. «Счастливый, оказывается, Суванджан, здорово похорошела его жена», — подумал он и предложил помочь донести ведра. Айсулу еще больше зарделась и поспешно возразила: «Что вы, я сама».

Родник, кипя и волнуясь, выбивался из-под двух пожелтевших валунов, облокотившихся друг на друга. На дне его желтоватые и красноватые камешки, шальная вода будто вырвала их из самого сердца горы и раскидала по всему пути.

У самого берега расцвел куст шиповника. Шербек глубоко вдохнул сладкий аромат, и ему вспомнились кусты белых роз, что растут у него под окнами. Однажды он увидел белые розы в руках Нигоры и сейчас же посадил кусты таких же роз у своего дома.

Где-то невдалеке раскатисто застрекотал «горный дехканин» — так в народе называют сороку. Перетаскивая орехи, семена кустарников и деревьев, она по пути теряет их, а потом в горах, в самых неожиданных местах появляются рощи и заросли кустарника.

Услышав голос птицы, Шербек вздрогнул от неожиданности и быстро скинул халат.

— Ой-ей-ей! Недаром так и назвали этот родник! До чего же холодная вода!

Когда Шербек поднялся к стойбищу, там уже собрались чабаны и табунщики. Юлдаш и Кузыбай тоже были здесь.

Суванджан обрадовался приезду помощников. Он быстро расставил их по местам, и работа закипела.

— Ну-ка, братишка, взвесь-ка!

Это первым подошел к весам Туламат.

Шербек взял узел с шерстью из его рук и подвесил на крюк треножных весов.

— Двести пятьдесят граммов.

— Я думал, не меньше двух с половиной килограммов. Смотри-ка, ну, настоящий пух, а? — Туламат вывалил шерсть в канар и отобрал среди связанных ягнят одного, у которого шерсть была подлиннее и погуще, чем у остальных.

Кузыбай развязал остриженного ягненка, тот поднялся на дрожащих ногах, постоял в растерянности, потом, подпрыгнув, помчался разыскивать мать.

— Рад без памяти, что освободился. Смотри, как улепетывает, — сказал Кузыбай, провожая взглядом убегающего ягненка.

— Шербек, пиши, сынок, — сказал Юлдаш, глядя на металлическое клеймо лежавшего перед ним ягненка. — Сорок два, сорок пять...

Шербек записывает в тетрадь номер ягненка и фамилию того, кто стрижет.

— Белый, — диктует Юлдаш.

Шербек в графу «Цвет» записывает «Белый».

Юлдаш измеряет линейкой шерсть у лопатки ягненка:

— Семнадцать!

Шербек записывает.

Юлдаш, положив ножницы, что-то подсчитывает, загибая пальцы.

— Ты что подсчитываешь? — спрашивает Туламат.

Тебе не обязательно знать.

Юлдаш обращается к Шербеку:

— Сынок, вы сказали, что десять килограммов — это восемь сотых трудодня?

— Да.

— А если настригу двадцать килограммов, то запишете одну и шесть сотых трудодня?

— Совершенно верно.

— Я так и знал, длинный, что ты уже подсчитываешь доходы, — заметил Туламат.

— А тебе какая забота? Ты слышал когда-нибудь такое: «Каждому по труду»? Потрудился — и получу согласно труду...

— Туламат-ака расстроен, что не может угнаться за вами! — рассмеялся Шербек. — Ну-ка, Юлдаш-ака, покажите молодежи, как нужно работать. Кузыбай, Шавкат, принимайте вызов!

— Могу их научить не только ягнят стричь, — разгорячился Юлдаш. — Эх, Туламат! Только одного остриг! Под твоими усами можно разбить шалаш и выспаться в нем!

— Ай, молодец! Здорово вы его! — с восторгом закричали вокруг.

Время приближалось к полудню, когда появился Камбар со своей отарой. Глядя на растянувшуюся отару, Шербек подумал: «Первый раз после смерти Бабакул-ата мы нарушаем его метод. Бабакул никогда днем, а если было возможно — даже вечером, не пригонял в кочевье отару, которая паслась на лугу. Он говорил так: «Нетронутая трава овце жир прибавляет. Поеденная трава — болезнь прибавляет».

А ведь это действительно так. Если отара пасется все время в одном месте или все время возвращается в кочевье, то гельминтоз, который содержится в навозе больной овцы, попадает на здоровую.

Сегодня по необходимости пришлось нарушить правило, оставленное в наследство Бабакулом. Если не освободить ягнят, родившихся весной, от шерстяной одежды, то они будут плохо расти. К тому же колхоз должен получать прибыль от этих ягнят. Если настричь с каждого по килограмму шерсти, то это чистыми деньгами пятьдесят тысяч рублей... Раздумывая так, Шербек будто убеждал Бабакул-ата, сидевшего напротив.

Камбар, поставив палку у палатки, подошел и поздоровался со всеми за руку. С его худощавого, загорелого лица не сходила улыбка. Ловко сидящая на его стройной фигуре одежда, большой нож в отделанных медью, сияющих ножнах на боку — все это придавало его облику щеголеватость, свойственную молодым джигитам.

Айсулу позвала обедать. Все расселись около очага, и Юлдаш разлил в пиалы кумыс, привезенный табунщиками. Когда он протянул пиалу Камбару, Туламат не выдержал: