Василе Василаке - Алба, отчинка моя… Страница 43

На остановке два старика заспорили, кому из них первым садиться в вагон. А как вошли и устроились, отвернулись в разные стороны и засопели, видимо, стало им неловко друг перед другом. На перроне следующей станции пританцовывал радостно хмельной парень:

— Ходит по миру девчонка, развевается юбчонка, эх! — И, глотнув воздуха, дотянул: — Ох, и хитро устроен мир, да!

На всех привокзальных перронах цветут акации и тополя, у входа в станционное здание висит колокол, а по обе стороны пути бесконечно тянутся селения и поля; дети машут вслед поезду, приплясывают телеграфные столбы, и деревья с разбегу бодают стекла вагонов; в придорожном овраге клубится паровозный дымок; повозка, запряженная парой волов, кажется приклеенной к блестящей ленте шоссе; а паровоз, набирая скорость, стучит по рельсам: увезу-увезу-увезу, — и вот тебе уже кажется, что, однажды начав стремительное это движение, он никогда его не закончит. Вот и сосед-крестьянин, тот, что впервые едет здешней дорогой, загрустил не на шутку, подпер кулаком подбородок и запел протяжно, вполголоса: «Поезд, большая машина, куда увозишь ты Ионику?»

…«На семи ветрах лежит моя Алба, а теперь и на железной дороге. Мимо нее проносятся поезда, а может, и останавливаются на минутку-другую? Меняется жизнь — на восток и на север, куда угодно, домчит тебя поезд!» И припомнился ему случай с дедом. Однажды, старику уже было за семьдесят, работал он в поле с односельчанами на кукурузной прополке. А мимо как раз тянули первую железнодорожную ветку. Работают они, значит, не разгибая спин, и вдруг, откуда ни возьмись, стальное, пышущее жаром чудовище мчит прямо на них. Те, что побоязливее, стали креститься, на колени попадали. А дед, безбожник и грамотей, крикнул: «Ложись, люди добрые! Притянет и с собой унесет!» Вспомнил, усмехнулся, а потом загрустил: «Бедный дед, так ни разу и не ездил в поезде».

В Албу прибыли с опозданием, за полночь, а наш путешественник, сморенный волнениями дня, задремал.

— Эй, кто здесь спрашивал Албу?

Люди торопливо сходили, кто-то насмешливо потрепал его по плечу: спи спокойно, папаша, проехали… Он даже обидеться не успел, схватил вещи в охапку, бросился к выходу. Вокзал, видимо, находился с другой стороны вагона, за товарным составом, а здесь была темень и вспаханная земля. Горстка людей уходила напрямик через поле, а он, толком еще не разобравшись в обстановке, крикнул вдогонку:

— Люди добрые, обождите!

И услышал в ответ:

— Догоняй!

А когда догнал, услышал тот же насмешливый голос:

— Теперь, папаша, не успеешь выкурить сигарету — и дома. Ты вроде не здешний?

Все еще сжимая в кулаке билет, он закурил и, затянувшись дымом, стал осматриваться: идем напрямик, и вот, стало быть, мост через овраг, а куда же исчез перелесок?.. Попутчики его отлично знали дорогу, шли уверенно и, чтобы не заскучать, болтали о разном. О том, что, вернувшись домой, недурно бы опрокинуть кружечку горячего винца с перцем. А один все хвастал плачинтами, какие ему жена испекла в дорогу; насмешник заметил, что жена, конечно, не то что любовница, но и любовница — не то что жена. Посмеялись и перешли на политику. А он, думая все о своем, спросил:

— Скажите, братцы, как же так получилось, село — на горе, а у него свой вокзал?

Кто-то плечами пожал, кто-то посмотрел на него отчужденно, как на чудака, насмешник весело ему подмигнул, а товарищ руководящего вида предложил свое решение вопроса:

— А кто держит первенство по табаку в нашей республике? Алба! Вот и назвали станцию в честь победителя.

Ему возразили:

— Просто Алба — самое крупное село вблизи станции.

И опять разговор перешел на житейские темы, а путешественник наш вдруг живо представил себе будку путевого обходчика; когда он совсем еще несмышленым парнишкой сбежал из дому поглядеть на белый свет, да заблудился в пургу, старый обходчик нашел его, обогрел и долго после ругался: «О господи, что за порядки! Железная дорога под носом, хоть бы полустанок устроили в этой пустыне!» И как в воду глядел. Вскоре здесь уже была станция, а будка его стала первым железнодорожным вокзалом.

— Вот и Алба. Смотри-ка ты, и солнышко всходит!

В селе его еще помнили. И потекли бесконечные разговоры: «Как она, жизнь? Когда приехал? А помнишь ли деда Костаке?..» Он в свою очередь спрашивал о жизни, о здоровье, о старых знакомых, но при первой возможности переводил разговор на волнующую его тему:

— Как же так получилось, что у нас своя станция?

Ответы были самые разные:

— Видишь ли, дорогу тянули наверх, да помешали овраги.

Или:

— У нас, почитай, все село работало на строительстве. Может, поэтому?

А вывод почти всегда совпадал:

— Оно, конечно, не на самой линии, наше село… Но, с другой стороны, не у всех сел, что на линии, своя станция. А стало быть, получается выигрыш с разных сторон: и не на линии стоим, а с вокзалом!

Когда на простой вопрос слишком много ответов, то очень трудно, не суетясь, остановиться на чем-то одном. Так и он, уже прощаясь со стариками соседями, возьми да и спроси еще раз, напоследок. Тогда сосед, почесав бороду, присказку ему рассказал:

— В некотором царстве, в некотором государстве жили люди в селе по нехитрому способу «разжуй — да и соседу в рот положи». И так кормились они, покуда все не высохли от тоски, потому как пища та впрок не шла никому. И гремели они, как сухие орехи в мешке… так-то вот!

Выслушав поучение старика, гость посмеялся вместе с ним, поцеловал ему руку, раскланялся с остальными, да и отправился восвояси, ибо пора уже было спешить к поезду. Дорога его пролегала под гору, он шел в полном одиночестве и, предвкушая свою встречу с вокзалом, вовсю размечтался: стало быть, на горе село, а в низине станция Алба… С вечера и до рассвета перемигиваются и сияют их огоньки. А если кто мимо проследует в поезде, обязательно глянет в окошко и спросит соседа: «Что это за большая и красивая станция?» А сосед с невольным уважением ответит: «Это станция Алба».

«Есть на свете такая станция — Алба, — думал он. — И на платформе ее всегда люди толпятся, и колокол звонит, и влюбленные, обнявшись, стоят под цветущей акацией, не замечая ничего вокруг. Вблизи станции обязательно растут тополя, что-что, а тополя здесь должны быть непременно, ведь вокзал в низине, и, стало быть, место сырое. Хорошо, когда высокие тополя возносятся в небо и вздыхают на ветру, как живые; им ведь, как и людям, доступны желания… Село мое засыпает по гудку паровоза и по гудку просыпается, потому как, если поезд идет, глаза невольно следят за последним вагоном».

Чем ближе он подходил к вокзалу, тем сильнее становилось его волнение, казалось, ноги сами несли. Вот и последний поворот, сейчас вся картина откроется. Но что это? В глазах вдруг все зарябило и замелькало, это был на всех парах мчащийся поезд. «Экспресс или скорый», — едва успел подумать он. Ох и до чего красив был этот сияющий состав! Зеленый, с белоснежными колыхающимися занавесками, он, как живая ящерица, извивался на рельсах от быстрого бега. Нет, он не сбавил хода, поравнявшись со станцией, лишь воздух звенел от свиста и колесного грохота: тарарах-тарарах-тарарах!..

Во все глаза смотрел человек на проносящийся поезд и уже было руку поднял помахать ему вслед, как вдруг — вокзал!.. Он словно выскочил из-за последнего вагона, рядом с синим аккуратным блюдечком озера. Но, бог ты мой, что это был за вокзал!.. Даже не рядовой полустанок, а все та же облезлая будка путевого обходчика, еще больше осевшая в землю, продубленная дождями и дымом, а на ней свежая надпись — «Алба».

А скорый уже заворачивал за пригорок, глаз только успел схватить подрагивание последнего вагона, и мерцание белых окошек, и искрами распавшийся окурок, выстреленный кем-то из тамбура и подхваченный ветром… И стоял человек, обо всем на свете забыв, глядя вдаль и словно еще чего-то ожидая. Неподалеку от него, на пустынном перроне, да и не на перроне вовсе, а на нелепом деревянном помосте, три девочки в белых панамках дремали на чемоданах. Чуть поодаль мальчик постарше, независимо заложив руки в карманы брюк, сидел на штабеле голубых, совсем новеньких, шпал. Тут же, у билетной кассы, стояла молодая мать с голопузым мальцом на руках: малец махал вслед уходящему поезду, пыхтел и свистел, изображая шум паровоза.

«Старый ты дурень, — подумал про себя наш путешественник. — И на кой, скажи, ляд далась тебе эта станция?!» Так он думал, виновато улыбаясь, а глаза его все время следили за парнишкой, неподвижно сидящим спиной к железной дороге. О чем он думал, и уж не Албу ли, его родное село, сумел разглядеть за горой?

И тогда он увидел мир глазами этого мальчика. Солнце уже закатилось, но полнеба все еще озарялось зарницами. Вдруг в этих блистающих отсветах и будка обходчика, и озеро, и поникшая нива ослепительно вспыхнули. Всего лишь миг длилась эта вспышка. Тут же яркие краски растаяли в быстро наступающих сумерках. Но чем больше смеркалось, тем ровней и величественней разгорались на небе Стожары. От потемневшего озера потянуло холодом, как из погреба. Наш путешественник поежился и вздохнул глубоко, не то с грустью, не то с облегчением. «Должно быть, в Албе, — подумал он, — хозяйки уже созывают к ужину своих домочадцев…»