Лев Правдин - Океан Бурь. Книга вторая Страница 43

Его мама, гремя своими браслетами и серьгами, кричала из парка:

— Вот чего на кино снимать надо! А то наснимали босяков. За границей посмотрят и скажут: «Ну вот — сами видите, чего достигли!»

Здесь, как и всегда, командовал Васька. Не поскупилась новая жизнь, цирковая обезьянка не обманула. Он был первым на этом ребячьем пиру. Мальчишки давно уже признали его своим вожаком не только за отчаянность и крепкие кулаки. Этого, конечно, тоже не надо забывать, но главное, конечно, Васькин характер, а это покрепче всяких кулаков…

Ребята так наугощались, что некоторые даже начали отказываться от второго стакана чаю с пирожными, даже от пломбира. Пришел Грак, ребята захлопали в ладоши и закричали «ура». Теперь его никто не боялся и все очень любили. Он сказал речь, пожелал всем хорошо отдохнуть и ничего не сказал, чтобы хорошо и отлично учились. Это тоже понравилось, и все снова закричали и захлопали.

Получив подарки, ребята ушли. На веранде начали накрывать столы для взрослых. Разрумянившееся солнце задумчиво посматривало на розовеющее море. Последние самые упорные купальщики утомленно тащились с пляжей. На веранде зажгли люстры. В самшитовых зарослях цикады пробовали свои звонкие голоса.

Начали собираться гости. Первым пришел придурковатый и злобный король нетопырей. Это был тот самый печальный старичок, который когда-то с грустью наблюдал, как Васька ел чебуреки.

— Вот так, Вася, — сказал он вызывающе. — Вот так все и кончается. А ты в Москве не забывай меня. Заходи…

Васька обещал. Все остальные явились точно в назначенное время, как привыкли являться на съемки. Последней пришла Филимон.

На ней было удивительное платье: белое, блестящее, и оно так всю ее обтягивало, как купальник. Только ниже пояса начинались какие-то кружева и оборки, словно пена вокруг ног.

— Филимон! — воскликнул кинооператор Саша Никитин. — Ты, Филимон, прямо как Венера в пене морской! Извиняюсь, Вера Васильевна. Ура!..

Называть себя Филимоном она разрешала только самым близким друзьям, и то не всегда.

Венера, кто она такая? Это Васька знал нетвердо. Богиня какая-то или, скорее всего, это русалка, если сидит в пене морской. Во всяком случае, Филимон показалась ему очень красивой. Даже удивительно, как это Петушкову не хочется жениться на такой красавице?

Петушков тоже очень нарядный, в сером костюме и красной сорочке, конечно, тоже очень красивый.

За ужином много пили, хорошо ели и говорили веселые речи, хотя всем было жаль расставаться друг с другом и с доброй старой сказкой, в которой все жили так недолго и так ярко. После ужина гуляли по парку. Еще совсем рано. В парке много ярких огней и много таинственно темнеющих дорожек. Веселые нарядные люди населяют по вечерам приморский парк и набережную. Из всех ресторанов доносится музыка, то веселая, то тягучая и такая тоскливая, как собачий скулеж. В порту стоят пароходы, огромные, как многоэтажные дома, и поменьше, и совсем маленькие. Но все они белые, нарядные, сверкающие разноцветными огнями.

Сначала ходили по дорожкам большой, шумной толпой. Потом все как-то незаметно разбрелись в разные стороны. Остались втроем: Филимон, Петушков и Васька. Те двое идут впереди, держась за руки, а Васька тянется за ними и, по своему обыкновению, делает вид, будто ему совсем не интересно, о чем там у них происходит разговор. Идут среди всего этого блеска и веселья, перекидываясь какими-то незначительными словечками. Но вот Филимон сказала:

— Это наш последний вечер, Анатик…

Васька насторожился. Петушков весело проговорил:

— Москва — город огромный, но и там люди иногда встречаются. Если захотят, конечно.

— А ты захочешь?

— Ты, Верочка, очень хороший человек… — Петушков почему-то вздохнул.

Такой ответ Ваське понравился, но Филимон, к его удивлению, загрустила:

— Значит, и говорить больше не о чем.

Почему, когда сказаны такие хорошие, такие обнадеживающие слова? Васька подумал: может быть, это они его стесняются, и хотел еще немного поотстать. Но в это время она сказала:

— Несчастная я, и несчастный ты. — И оба засмеялись при этом, да так неестественно, что Васька подумал: «Уж не свихнулись ли они от этой непонятной любви».

Продолжая посмеиваться, Петушков заговорил:

— Наверное, любовь — это такое богатство, которое одно только и делает человека счастливым.

— Красивые слова… А что под ними?

— Под ними голая правда: кто любит — не может быть несчастлив. Он богаче того, кого любят, и во много раз.

Она безнадежно взмахнула загорелой рукой:

— Значит, мы с тобой необыкновенные богачи. Миллионеры. Я-то во всяком случае.

— Да, — так обреченно вздохнул Петушков, словно богатство это давило на него.

— Ах, Анатик, — посочувствовала Филимон. — Наверное, у тебя вместо сердца — нетопырь. Серый, холодный, висит один в пустом чердаке…

Нет, ничего хорошего из такого разговора не получится — это Васька наконец-то понял, и ему захотелось спать.

— Ну, я пошел, — проговорил он.

— Иди, — не оборачиваясь, отозвался Петушков. — Дверь не запирай, я скоро.

Васька постоял, посмотрел, как они идут под тополями, то скрываясь в черной тени, то вдруг появляясь в голубоватом «дневном свете» ярких фонарей. Он ведет ее под руку, и пышный подол платья плещется вокруг ног, как будто оба они запутались в пене морской и никак не могут из нее выбраться.

«Венера, — подумал Васька, — кто она такая? И зачем ей эта пена? Только мешает».

Петушков и в самом деле пришел так скоро, что Васька не успел даже уснуть. Он сказал, что был у Грака. Там собрались все ближайшие друзья и соратники, но так как многие из них уезжают завтра утром, то засиживаться было некогда. Выпили по бокалу шампанского и разошлись…

«Не по одному, видать, бокалу», — подумал Васька. Никогда еще не видел он Петушкова таким нелепо оживленным и разговорчивым. Лежа в своей постели, он смотрел, как в чаше матового абажура бьется залетная серая бабочка. А Петушков рассказывает, кто и когда уезжает и куда, и где назначены встречи. Все это Васька узнал раньше Петушкова и потому почти не слушает.

Но Петушков, продолжая рассказывать, в то же время раздевается. В одних плавках он ушел в ванную, и оттуда послышалось такое восторженное уханье, какое может издавать только здоровый спокойный человек, стоя под холодным душем.

Когда он вернулся, Васька медленно проговорил:

— Никакой жизни мне без цирка теперь нет.

— Мне тоже, — ответил Петушков, яростно растирая полотенцем плечи и грудь.

— Пол подметать, зверям клетки чистить…

— Занятие превосходное для такого дурака, как ты. Значит, все, чему я тебя учил, побоку?

Ваське сразу стало нечем дышать. Его, как волной, накрыло, оглушило и выкинуло на берег. Всхлипнув, он уткнулся в подушку. Трудно было, больно было — не плакал. А тут откуда-то взялись слезы.

Сильная рука взлохматила его волосы.

— Ну что ты, дуралей. Что ты навыдумывал? Да я тебя и не отпущу никуда. Теперь мы с тобой навсегда братья по цирку. Представь себе афишу: «На манеже весь вечер братья Петушковы».

Повернув Васькину голову, он спросил:

— Ну, что ты?

— Филимона жалко, — всхлипнул напоследок Васька.

— А мне, думаешь, не жалко…

— Одна она. Плачет, наверное, сейчас. В этой своей… пене.

Почему Васька сказал про пену — он и сам не знал. Просто представилось ему, как совсем одинокая Филимон, расставшись с Петушковым, вбежала в свой номер и упала на кровать.

— Да, — проговорил Петушков, — в белой пене. — Он молча посидел на Васькиной постели, потом поднялся и, так же ничего не сказав, потушил свет. В темноте скрипнули пружины и наступила тишина.

Спит Теплый город у самого синего моря. Большие южные звезды заглядывают в распахнутые окна. Васька смотрит на них, слушает, как потрескивают каштаны, выпрыгивая из своих игольчатых скорлупок. Прошумев по узорчатым листьям, они гулко ударяются о землю.

Откинув одеяло, Васька укрылся одной простыней. Мысли его были такими же гладкими и отчетливо-упругими, как каштаны. Выскочит и, прошумев где-то в темноте, гулко стукнет о твердую землю. Выскочил Капитон, тупой, самодовольный базарный прощелыга. Выскочил и тут же провалился в темноту. Появился друг детства Володя Вечканов. Так он и не ответил на Васькино письмо. А вот и Тайка трясет своими косичками — попробуй, тронь! Хорошая девчонка, самостоятельная.

Наш город — сейчас там осень, колючий дождь стучит в стекла, и кружатся в воздухе желтые листья. Ох, как все это далеко!

Как давно все это было.

Глава седьмая

ПИСЬМА ИЗ СЕВЕРНОГО ГОРОДА

Из Северного города пришло необыкновенное письмо: четыре странички, заполненные смешными рисунками и грустными подписями. Снежков очень скучал, рвался домой, но его не пускали старые дела и новые заботы, Кроме того, нелегко расставаться с городом, где ты вырос как художник.