Юрий Авдеенко - Дикий хмель Страница 44

— Вы одна? — спросил ефрейтор.

— Нас двое.

— Для двоих тесновато.

— У мужа есть площадь.

— Тогда другое дело. Тогда можно поменять.

Я не ответила. Знала, что не стану менять эту квартиру. Нет, не стану...

С балкона далеко-далеко до самого леса просматривалась Полярная улица. Она была еще голая, без деревьев и без газонов. Серая земля пылила под колесами автомобилей, проносившихся быстро, как на состязаниях. У соседнего дома рабочие сгружали паркет. В магазине продавщица в белом протирала окна. Солнце ложилось на них полосами шириной с ладонь.

На другом балконе, что выступал справа, появилась женщина. На ней был только купальник. Но тело отливало загаром. И купальник смотрелся красиво. И ничего в том предосудительного, что женщина в купальнике стояла над оживленной, залитой солнцем улицей, я не видела.

— Здравствуйте, — сказала я. — Вы уже переехали?

— Да. Я переехала самой первой, — ответила женщина в купальнике. — Ночевала в доме совсем одна.

— Не страшно?

— Нет. Плохо, что газ еще не подключили.

— Да, плохо, — согласилась я. Добавила, глядя вниз: — И пыли много.

— Пыль будет, пока не окончится стройка, — сказала женщина в купальнике. — Но лет через пять все зазеленеет. И дачи не нужно... Воздух свежий. До леса рукой подать...

— Пять лет — это не скоро.

— Так всегда думают в молодости, — грустно улыбнулась женщина в купальнике.

Не отступая от кухонного столика, я каждые пять минут, если не чаще, поворачивала голову и смотрела в сторону холодильника, где стоял зеленый, с треснутым стеклом будильник — мой давний друг, которого я в числе немногих вещей привезла со старой квартиры. Мне надоела рухлядь: стол, за негодностью списанный из домоуправления, кровать с облезлым никелем на железных спинках, рассохшиеся стулья. К черту! Взяла только холодильник и новый румынский платяной шкаф с зеркалом во всю дверку. Остальное надо наживать. Трудиться, работать и приобретать вещи по сердцу, по вкусу.

Юлия Борисовна подарила сыну ковер. Персидский ковер ручной работы. Буров сказал, что такому ковру теперь нет и цены. На лиловом поле в сложнейшем орнаменте был выткан свирепый тигр в натуральную величину.

Когда разговор зашел хоть о каком-то новоселье, пусть самом скромном, Буров предложил постелить ковер на пол — благо комната была пуста — и устроить новоселье на восточный манер. Прямо на ковре — без всяких столов и стульев.

— Я убежден, что азиатские традиции не хуже европейских. В трапезе на ковре, безусловно, есть своя прелесть.

Кого приглашать?

С Юлией Борисовной вышло как нельзя лучше. Само собой разумеется, приличие требовало, чтобы она была приглашена первой. Пришлось бы идти на эту жертву, но, к счастью, Юлия Борисовна уехала на съемки в Молдавию.

Пригласила Люську, Нину Корду с мужем, Прасковью Яковлевну Крепильникову. Обещала приехать Луговая, но не твердо, а если удастся.

Она была уже здесь однажды. В тот день, когда я получила ордер. Рассматривала квартиру придирчиво и тщательно, словно в этой квартире предстояло жить ей, а не мне.

Потом мы сидели на широком подоконнике. Разговаривали про жизнь. Анна Васильевна рассказала:

— Родилась в тысяча девятьсот двадцатом году. Давно. Все-таки очень давно... Вот старимся мы все, а того не замечаем...

Властное выражение, обычно свойственное ее лицу, растворилось в улыбке. Я видела перед собой обыкновенную добрую женщину, быть может, лишь с очень усталыми глазами.

— Война застала нас с Николаем в Ростове...

Николай — так звали ее мужа. И еще он был сердечник, потому в армию не призван.

— В городе при немцах остались по заданию райкома партии. Занимались диверсиями. Поздней осенью сорок второго в нашей группе случился провал. Оказались без явок. Или с перепугу, или по неопытности, только решили с мужем укрыться временно у тетки в Кагальнике, Добрались туда с горем пополам. Я беременная была на шестом месяце. Два дня пожили. Сосед, сволочь, полиции выдал. Повезли нас в Ростов. На старенькой отечественной полуторке. Подмораживать уже стало. Дороги восстановились. Шофер в кабине. А двое полицейских с нами в кузове. Ехали-ехали, а под вечер полуторка, родная, взяла и стала. Шофер заковырялся в моторе. Полицаи забеспокоились: ночь на носу. Время партизанское подступает. Справа — поле, слева — поле. Небо сумрачное. И вороны каркают. Подло-подло...

Мы-то с Николаем думали, что ночи дождемся, а там, повезет, партизаны выручат. Вдруг слышим, шофер говорит:

«Вот она! Таперича, зараза, двинется».

А полицейский один к тому времени слез с кузова. Возле шофера стоял. Другой же полицай возрадовался, услышав слова шофера, и налег на кабинку: посмотреть захотел, наверное, где шофер неисправность обнаружил. Тут Николай его и ударил ногой: руки были связаны. Мне не связали. Зачем? Баба, да еще с пузом.

Ударил ногой в мужское место. Тот, наверное, вмиг и память потерял.

«Беги в балку, — шепчет Николай. — Я их отвлекать стану».

Балка — так овраги по-степному называются.

Отвлекать! Много ли наотвлекаешь со связанными: руками? И здесь мне как высветило, как словно кто-то мысль подал. Схватила я карабин, который полицай из рук выпустил. А напарник его как раз шум услышал, к борту поспешил...

«Шо там?»

Я ему в рот выстрелила. Как соску, ствол сунула, даже видела: зубы брызнули белыми осколками.

Мне бы догадаться и шофера прикончить. Автомат-то у него в кабине был. Но тогда я не сообразила. Выстрелила в того, что на полу кузова корчился, чтобы не поднялся гад. И побежали мы к балке. Шибко побежали. Шофер из автомата стрелять начал, мы уже за двести метров были. На этом расстоянии автомат не страшен. Карабин, он дальше бьет.

Балкой, балкой... Стали мы уходить по-быстрому. А Николай задыхается. С сердцем плохо. Пробовала на себе нести. Противится.

«Ребенка, — твердит, — сбереги... Сбереги ребенка».

Умер Николай за полночь. У меня выкидыш случился... Замерзла бы, наверное... Закоченела. Повезло. Хуторские бабы с трудовой повинности возвращались. Подобрали, выходили.

Вот, Наташа, той осенней ночью и закончилась моя личная жизнь...

Первой пришла Нина Корда. Она поцеловала меня в прихожей, дала завернутый в бумагу эстамп. Ее мужа по имени Антоша несколько раз видела у проходной — он часто встречал Нину. Антоша протянул цветы, сказал:

— Здравствуйте.

Нина Корда пояснила:

— Я специально привела Антошу пораньше, чтобы он поработал на кухне. В подобных случаях он совершенно незаменимый человек.

— Что ты, что ты, — застеснялась я. — Я и сама с двумя руками.

— Это ты совершенно зря, — тоном, не терпящим возражения, сказала Нина Корда. — Антоша работает поваром в ресторане «Берлин».

— Да-да, — потирая ладонь о ладонь, согласился Антоша и деловито спросил: — Где фартук?

Фартук у меня был только один. Я сняла его и передала Антону.

— Вот это ковер! — восхитилась Нина. — А почему я не вижу Бурова?

— Буров на рынке.

— Мужчины при деле, — удовлетворенно заметила Нина и предложила: — Постоим на балконе.

На балконе было хорошо. Тянуло ветром со стороны леса. Воздух не пахнул городом, потому что машин в воскресенье почти не было.

Однако поболтать нам не удалось. Услышали звонок в прихожей. Это пришла Люська. Опять объятья, восклицания и т. д. Люська подарила прелестный немецкий ночник.

Потом приехал Буров с рынка.

Вслед за ним — Прасковья Яковлевна Крепильникова. Она привезла в подарок подушку.

— Обещала, стало быть, тебе к свадьбе подарить. Так ведь свадьбу ты зажилила.

— Ничего, Прасковья Яковлевна, не расстраивайся, — сказала Люська. — Вот сегодня и будет сразу свадьба, сразу новоселье.

— Это хорошо, — согласилась Крепильникова.

Подивилась ковру, спросила:

— А сидеть мы на чем будем? Неужели стульев нет? Ужасть!

— На свою подушку и сядешь, — ответила Люська.

— Нет, — запротестовала Прасковья Яковлевна. — Мне хоть какую завалящую табуретку, а надо. Иначе не могу.

Что же делать?

Пришлось ставить для нее табуретку. Мы все Люська, — Корда и я — были в брюках. И на мягком роскошном ковре нам было очень удобно. Прасковья Яковлевна сидела среди нас, как султан на троне. И, поскольку ей трудно было нагибаться за закусками, Антоша любезно подавал ей то одно, то другое блюдо.

Луговая все-таки приехала.

Мы были уже навеселе. И Анне Васильевне пришлось выпить штрафной бокал. Но прежде она сказала тост. Короткий, запоминающийся:

— Я дарю новоселам два подарка. Первый — фужеры. Они нужны всегда, когда в доме радость, когда в доме праздник. А я желаю, чтобы в этом доме всегда было радостно, и празднично. Второй, он совсем скромный, совсем маленький, но с очень большим-большим значением. — Анна Васильевна открыла небольшую коробочку и вынула оттуда пустышку с продетой в кольцо розовой лентой.