Евгений Рожков - Осень без любви Страница 44

— Дурак, она не из таких. Она по тебе давно сохнет, теперь ты холостяк, так самый раз девчонку пожалеть.

— Я железный однолюб.

— Чего ты пыжишься, кому это нужно? Семья — обуза. Лет через пятьдесят семейного ярма не будет. Мы все по привычке женимся. А это глупо! Влюбляться нужно, а не жениться.

— Знаешь, мне сейчас не до болтологии. Во как приперло. — Николай красноречиво провел рукой по шее.

— Тогда не распускай нюни. В этом деле нужна решительность. Я сразу отрубил. Теперь она очухалась, пишет с материка, мол, готова хоть на край света за мной ехать, а я говорю: «От винтей!». А если тебе без твоей не в жилу: бери ее в охапку и неси домой.

Ночь Николай не спал. Вспомнилась вся жизнь с Витой от первой встречи на причале до недавней ссоры.

Года два назад они оставили дочку у родителей Николая и махнули в Крым. На попутных машинах, автобусах, пешком исколесили вдоль и поперек этот удивительный клочок земли. Спали, где придется, ели, что бог пошлет, и были бесконечно счастливы общением с природой, людьми. Потом они переправились через Керченский пролив в маленький городок Тамань, названный когда-то великим поэтом скверным городишком. Сколько было впечатлений!

Теперь ему казалось, что счастливее тех дней в его жизни ничего не было.

Затем вспомнилось, как в прошлое лето они всей семьей отдыхали на берегу далекого, удивительно красивого озера. Что это были за дни! Он просыпался рано утром и забрасывал удочки в озеро. Клевало, как в сказке — не успевал вытаскивать рыбу. Потом просыпалась жена с дочкой и тоже начинали удить. Рыбу солили, вялили на вешалах — заготавливали впрок. Когда поднималось солнце, завтракали и шли собирать ягоду: голубику, морошку, княженику, бруснику. В низинах брусники было так много, что она сплошным ковром устилала землю. В тот год был отменным урожай грибов.

В стеклянную бутыль из-под кислоты он надавил сока голубики и бросил немного дрожжей. Дня три бутыль стояла на солнце. Темно-синяя густая жидкость стала вкусной и хмельной. Это было их семейное «шампанское». В полдень, когда было очень тепло, они даже отваживались загорать, обильно смочив обнаженные места антикомарином. Вечером в просторной и теплой палатке слушали радиоприемник.

И те дни, прожитые у дикого озера, вспоминаются ему как самые счастливые.

Утром Николай надел новый выходной костюм и пошел в поликлинику. Вита должна была дежурить в регистратуре.

Ночью прошел теплый дождь. На солнце поблескивали лужицы, роса на траве и промытые окна. Было тихо и свежо. Николаю сразу вспомнился тот день, когда он впервые познакомился с Витой. Время, будто описав круг, вернуло прежний день.

Когда Николай шел по длинному коридору к регистратуре, у него так гулко стучало сердце, что он даже не слышал собственных шагов.

Заглянув в узкое оконце, Николай увидел незнакомую женщину и дочь Иру. Ира что-то старательно рисовала. Она стояла на коленях на стуле. Темные, слегка вьющиеся волосы прикрывали ее личико.

— Что вам нужно? — спросила женщина.

Николай молчал. Дочка подняла голову и встретилась с его взглядом. Она не ожидала увидеть отца. Тетя Лиза говорила, что папа плохой, что он бросил их и уехал, что его нужно забыть, что у нее будет другой папа. Она не хотела забывать его, потому что сильно любила. Увидев папу, она оцепенела.

Николая поразил взгляд дочери. Она смотрела на него так, как на человека, который умер, и вдруг появился живой и здоровый.

У Николая помутнело в глазах, захватило дыхание, точно его бросили в ледяную воду.

— Вы к врачу? — переспросила женщина.

Николай побежал вон. На улице, наклонившись над бочкой под водосточной трубой, он стал плескать в лицо холодную дождевую воду.

Когда Николай выпрямился — рядом стояла Ира. Она все так же странно смотрела на него. Этот взгляд запомнился ему на всю жизнь.

Николай подхватил дочь на руки и прижал к себе. Ира заплакала.

— Папочка, папочка! — сквозь слезы зашептала она. — Тетя Лиза сказала, что ты совсем от нас уехал и больше не любишь нас с мамой.

Он не мог произнести ни слова, гладил шелковистые волосы дочери, стиснув до боли губы.

На крыльце появилась Вита. Она была в белом халате, с каким-то журналом в руках. Торопливо сбежав по ступенькам вниз, она неловко ткнулась лицом в плечо Николая.

— Где ты вчера был весь вечер? — немного успокоившись, накинулась она на него. — Я звонила, звонила…

— У ребят в общежитии.

— Мы тебя везде искали…

— Папа, когда мы с мамой собрались идти домой, то тетя Лиза стала ругать маму, — вытирая ручонкой слезы, сказала Ира.

— Что она от нас хочет? — спросил у Виты Николай, не скрывая раздражения в голосе.

— Она мне вчера все высказала. Знаешь, в первые дни она говорила, что тебя просто нужно попугать, чтобы знал, как отпускать жену из дома, когда она сгоряча начинает собирать вещи, а потом такое наговорила.

— Она маме жениха нашла, — сказала Ира.

Николай вопросительно уставился на Виту.

Та покраснела и добавила:

— Притом солидного человека, с машиной и кооперативной квартирой. Сестричка решила меня материально обеспечить.

— Мы разве бедные?

У Виты разом повлажнели глаза. Она опять ткнулась лицом в плечо мужа, прошептав:

— Дурачок, ты же видишь?.. Я так тосковала!.. Она не подпускала меня к телефону. Какие мы с тобой глупые!..

— Пойдем отсюда, на нас уж люди глазеют.

На крыльце курили мужчины и с любопытством посматривали на молодую чету.

Вита отпросилась с работы, и они пошли за чемоданом.

Николай не пожелал заходить в дом Лизы. Вита вернулась быстро. Она передала вещи мужу, взяла за руку дочь и пошла за ним по улице.

Николай нес чемодан, между прочим, тот чемодан, с которым приехала Вита, и улыбался. Как и тогда, пять лет назад, было тихое солнечное утро, только все у них не начиналось, а продолжалось, и в этом было их счастье.

Шахматная эпидемия

Маленький чистенький поселок Заполярный, зажатый со всех сторон сопками, был ничем не примечателен. Таких поселков на Крайнем Севере много, и все они похожи друг на друга, как инкубаторские цыплята: строились поселки по одному проекту. Жили в Заполярном люди обеспеченные, спокойные — рабочие рудника.

Огромные, величественные сопки, что окружали Заполярный, были внутри изрыты непостижимым образом. Вертикальные стволы, горизонтальные штреки, наклонные штольни всяких размеров пронизывали сопки из конца в конец. Если бы можно было сделать рентгеновский снимок, подобно тому, как делают снимки грудной клетки человека, то внутри сопки походили бы на источенное ненасытными червями яблоко-падалицу.

Дома в поселке были в основном двухэтажные, деревянные, выкрашенные в столь редкий на Севере зеленый цвет. Если посмотреть на поселок с вершины одной из сопок, то расположение этих игрушечно-маленьких домиков поразит математической точностью — ни дать ни взять перед вами шахматная доска.

Жизнь поселка текла, размеренно и спокойно. Работа да сон поглощали у людей большую часть времени. Досуг семьи горняков проводили скучно. Собственно, как его еще можно было проводить, когда в свободное время совершенно нечем заняться. Телевидение — всенародное инфекционное заболевание, сюда еще не дошло, кафе и ресторанов здесь не было, в клубе крутили старые, просмотренные всем поселком по нескольку раз фильмы. Ложились в поселке спать рано, как раньше в деревнях, когда не было электричества и бесценным был керосин.

Особой популярностью у горняков пользовалась баня. Видать, от нечего делать мужики ходили мыться два-три раза в неделю. Баня стояла в центре поселка, рядом с Домом культуры, на главной улице — «прошпекте», как окрестили эту улицу заполяринцы. Строили это довольно внушительное деревянное сооружение с особым старанием и прилежностью. Стены возвели из кругляка дуба (он запах чистый дает и долговечен), а пол устлали мозаичным кафелем. Раздевалка и зала для мытья были просторными, в парильне сложена огромная печь — каменка. Печь топят долго, прогревая булыжник и, когда плесканут в нее воды или свежего кваса, парильня наполняется сухим приятным огненным жаром.

В раздевалке были широкие длинные лавки, на которых отдыхали, выйдя из парной. В углу, в прохладном месте, стоял большой деревянный бочешок под квас. Банщик, седоусый, здоровенный хохол Михайлович, уж лет восемь занимавший этот «ответственный» пост, готовил такой квас, что пился он в радость.

Парились горняки помногу, со знанием дела. Гурманы-парщики, или как их тут называли «паролюбы», приходили с шерстяными шапочками, рукавицами, с дубовыми или березовыми вениками, присылаемыми в посылках с материка.

Те, кому веники не присылали, делали их сами. Гибкую проволоку обматывали полиэтиленовой изолентой и привязывали почаще листочки, вырезанные из клеенки. Такой веник не осыпался, не издавал запаха, правда, боялся огня, зато был вечен. Хлестать себя вечностью кой для кого тоже составляло удовольствие. Тех, кто парился полиэтиленовыми вениками, в поселке звали «искусственниками» — наподобие детей, выкармливаемых не материнским молоком.