Иван Курчавов - Шипка Страница 45

— Может быть, — неохотно согласилась Елена.

Егор встал, прошел к небольшому окну, посмотрел на улицу.

— Нам пора, — сказал он.

— А ночевать нельзя? — с тревогой спросила Елена.

— Нельзя, барышня, — ответил Неболюбов.

— Тогда я потороплю дядюшку.

Елена быстро вышла из комнаты, но вернулась не сразу. Первым шел дядя Димитр, за ним Елена, в руках у нее был порядочный сверток.

— Свинско месо, — пояснил старик. — И хляб.

— Спасибо на этом, добрый вы человек! — сказал Иван.

— Добри вы, — ответил старик. — Живот не щаде! Елена, проведи ребяток да покажи им близкую дорогу, — сказал он племяннице.

— Я готова, дядюшка! — печально отозвалась Елена.

Старик подошел к Шелонину, обнял. Обнял он и Егора.

— Елена, — обернулся он к племяннице, — скажи им: пусть не забывают мой дом, пусть никогда не проходят и не проезжают мимо него, двери в нем всегда открыты. И душа моя тоже для них настежь!

— Спасибо, дядя Димитр, — растроганно ответил Шелонин, когда Елена перевела слова старика.

— Турку-басурмана побьем — и домой. А по пути обязательно к вам, дядя Димитр, — полушуткой ответил Неболюбов. — Коль и крюк дать придется.

— Крюк? — не поняла Елена. — Какой крюк?

— Это когда надо в сторону завернуть, — пояснил Неболюбов. — Какой бы мы дорогой ни возвращались, а в Тырново завернем обязательно!

Елена перевела слова Неболюбова дяде Димитру, тот все понял и заулыбался.

— Добре, добре, много благодаря, — сказал старик и в меру своих познаний перешел на русский язык: — Хорош, хорош, большой спасибо!

За дверью послышался легкий кашель и осторожный стук. Не успела Елена открыть Дверь, как на пороге появился оборванный, исхудалый мальчонка в истоптанных опанцах, из дыр которых проглядывали грязные, пыльные ноги.

— Дядо Димитр Николов тут живет? — начал он робко и тихо.

— Тут, — быстро ответила Елена, вглядываясь в лицо парня и пытаясь понять, кто же это такой.

— Я Наско из Перуштицы, — едва слышно произнес парень.

— Из Перуштицы?! — изумилась Елена. — 0 бедный!

— Меня послал наш учитель, — продолжал Наско, — господин Минчев:

— Дядя Данчо! — воскликнула Елена. — Где он?

— Не знаю. Мы с ним расстались давно. Он сказал, чтобы я шел в Тырново, когда турок прогонят. Я увидел на дороге много русских и пошел сюда.

Елена торопливо рассказала все, что знала про трагедию Перуштицы. Парень молча качал головой. У старого Димитра задрожали руки.

— Оставайся, малый, за внука у меня будешь, — проговорил он сипловатым голосом.

Шелонин быстро открутил от кепи кокарду и протянул мальчонке.

— Носи! — сказал он. — Больше у меня ничего нет.

— Пора, — повторил Егор.

Иван и Егор еще раз обнялись со стариком и выгшги из Дому.

На улице вечерело. С Янтры несло прохладой, дышалось легко. Невысоко и небе кружило несколько аистов. Шелонин вспомнил про рассказ Елены и улыбнулся: тырновцы наверняка не кладут утиные япца под аистов! На соседней улице процокалн копыта всадников, свирепо и надрывно прокричал осел, видно, получивший очередную палку за свое упрямство. Из окна ближайшего дома распространялся аппетитный запах жарящейся баранины, в носу у Шелонина приятно защекотало. Несколько дней провел он в городе, а будто прожил тут долгие недели: хороню было у дяди Димитра!

— Прощайте, Елена, — сказал Егор, когда девушка показала им самую короткую дорогу, — До свиданья, бог даст еще свидимся.

— Свидимся, свидимся! — поспешила заверить Елена.

— До свиданья, Леночка! — Шелонин долго держал трепетную руку девушки в своих ладонях. Ему хотелось поцеловать ее, пусть не в губы, а в эти щеки с ямочками, но он не решился и только неотрывно смотрел ей в глаза. — Постараемся как можно скорей освободить ваше Габрово!

— Постарайтесь, — проговорила она покорным н невеселым голосом. — В живых оставайтесь, Ванюша! И вы, Егор!

— Тоже будем стараться! — ответил Неболюбов.

Когда они отошли шагов полсотни, Егор вздохнул и сказал:

— Краса девица! В целом мире такой не сыщешь. Об одном жалею — нахального барина за нее не проучили!

— Еще проучим, — обнадежил его Шелонин. — Может, еще на узкой дорожке встретим… Вот тогда и намнем ему бока!..

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ 

I

Хрустальная струйка ручейка словно приклеилась к крутой горе на удивление прохожим. И лишь топкое, мелодичное журчание убеждало путников, что это вода и она может быть и холодной, и очень вкусной, особенно в такую жару, когда камни готовы потрескаться от зноя, когда стремительными потоками идет раскаленный воздух и все вокруг напоминает жарко натопленную баню, когда даже привычные ко всему птицы упрятались в тень и только аист или цапля высоко висят в небе и подозрительно оглядывают землю. На небе — ни облачка, оно бледно-синее, словно выгоревшее на этом нестерпимом солнце, готовом иссушить не только травы, но и бредущих по дорогам людей.

А бредут их тысячи и тысячи. От Дуная передвигаются русские, от Тырнова и Габрова плетутся турки. Иногда, как жалкие изгнанники, тащатся болгары, тянутся они не по своей воле, а по прихоти пока еще повелителей — турок. Йордан Минчев тоже бредет в толпе и не знает, как от нее оторваться, чтобы поспешить навстречу русским.

Его не успели проверить, так как почти сразу, как его задержали, на взмыленной лошади прискакал гонец и что-то шепотом доложил красивому офицеру с орденом Меджидие — знаком избранных. Офицер побледнел и куда-то ускакал. А двор заполнили рассерженные башибузуки и начали хлестать плетками всех задержанных. Несколько раз плетка прошлась и по спине Минчева. Башибузуки приказали выходить на улицу. Они не объяснили, куда теперь погонят. Старший показал плеткой на юг и для острастки ударил тех, кто оказался рядом.

Теперь, когда они отошли от постоялого двора на большое расстояние, башибузуки почувствовали себя увереннее: там они опасались русских, особенно казаков или драгун, налетавших туда, где их не ожидали. Башибузуки не любили встречаться в открытом бою с войсками и предпочитали иметь дело с беззащитным населением. Зато сюда русские на налетят: горы громадами высятся справа и слева, перепрыгнуть их не суждено никому, разве что святым или фокусникам. А святые, сам аллах на стороне правоверных, не станет же он переносить полчища гяуров в неприступные места Балкан!

Минчев с плохо скрываемой ненавистью поглядывал на скачущих башибузуков, на их разношерстную одежду, на их оружие — от выкованных в сельской кузнице ятаганов до украшенных золотом и драгоценными камнями сабель: видно, где-то и когда-то не повезло их настоящим владельцам… Скверно попасть в руки башибузуков! Порядочное государство не позовет для сйоей защиты весь этот сброд. И не даст этим разбойникам полной власти. Они хозяева только в покоренной стране. Им говорят: если надо — берите у болгар хлеб, мясо, скот, фураж, драгоценности — абсолютно все. Женщины тоже ваши, и вы вольны поступить с ними так, как заблагорассудится: хотите иметь невольниц — имейте, желаете подвергнуть бесчестью — насилуйте. И ничего, ради аллаха, не стесняйтесь: вы у себя дома, и делайте все, что вам желательно. Но чтобы все это можно было делать — защищайте блистательную Порту.

Идущая впереди Минчева женщина с ребенком споткнулась и упала. Ребенок заплакал горько и обиженно. Башибузук очутился рядом. Плетка со свистом опустилась на женщину и ее ребенка. Болгарка уже давно поняла, что просить о пощаде нет смысла: этим только возмущаешь врагов. Она тихо поднялась и прикрыла рот мальчику, который ничего не понимал, кроме своей боли, и кричал все громче и громче.

— Заткни ему глотку! — рассвирепел башибузук. — Иначе я его вон туда! — И показал плеткой на глубокое и холодное ущелье.

— Он хочет пить, — попыталась объяснить болгарка: на турецком языке она говорила невнятно — вряд ли ее понял башибузук. Л если бы и понял?

— Ребенок умирает от жажды, — пояснил Минчев, стараясь придать своему голосу полнейшую безучастность. Не приведи бог, признают за болгарина, пекущегося о своих сородичах.

— Ей же будет легче идти! — сказал башибузук и захохотал на все ущелье.

Ему было лет под сорок. Это был тучный человек, которого с трудом таскала на своей спине маленькая лошаденка. Но он старался держаться молодцевато и все время выпячивал грудь, демонстрируя потускневшую медаль. Глаза у него так черны, что не поймешь, как он настроен: зло или по-доброму? Вряд ли он бывает добрым… А у себя дома? Минчеву всегда казалось, что башибузуки не могут быть добрыми даже с собственными женами и детьми — на то они И башибузуки! Знают ли жены, что делают их мужья, как поступают они с болгарскими женщинами и детьми? Наверняка знают. Поверили проповедям в мечетях, считают, что все гяуры не от аллаха, а если так — поступать с ними должно как со скотом.