Борис Порфирьев - Костер на льду (повесть и рассказы) Страница 45

— Шавров!

— А?— вздрогнул Шавров.

— Чего тебе надо, чтобы уложить два тупика?

Шавров, которому со всеми его людьми едва удава­лось уложить полтупика, непонимающе помигал гла­зами со сна и спросил удивленно:

— Почему два? Сто. Сто — больше.

Хохлов бросил тяжелый кулак на стол:

— Ты что, издеваешься?!

Шавров потер щеки. Испуганно извинился:

— Извините, Пров Степанович. Я что-то не то ска­зал... Это я со сна. Не спал давно.

— А другие, по-твоему, спали? Видал саботажников, старший лейтенант?— Хохлов грузно повернулся к на­чальнику райМГБ.— Смотри, Шавров, отвечать будешь!

— Ну и буду,— огрызнулся зло Шавров.

Кулак опять упал на столешницу.

От грохота и крика вздрогнул сидевший рядом со мной мастер Ляпунов. Пожевал губами. Но глаз не от­крыл.

— Ляпунов!— крикнул на него Хохлов.

— Да?— снова вздрогнул тот, открывая слипаю­щиеся глаза.— Я Ляпунов.— Он вскочил на ноги.

— Ты что — спать сюда пришел?

Ляпунов виновато улыбнулся.

— Я мало спал...

— Кто сейчас спит?! Торф — тот же фронт! Докла­дывай!

Ляпунов вяло развел руками.

— Нет людей. Чего же докладывать?

— Расскажи о погрузке. Людей у тебя больше, чем у других.

Глаза Ляпунова закрывались. Он покачнулся.

— Да, у меня тридцать восемь человек...— сказал он сквозь сон; дальше голос его перешел на шепот. И совсем затих.

— Садись.

Вересов хмурился. Но — молчал.

— Кто будет говорить?— спросил Хохлов.— Что ска­жет секретарь парторганизации?

Вересов, не поднимая головы, заявил негромко:

— Пусть народ поговорит. С Дьяковым мы три часа беседовали.

Хохлов снова спросил:

— Ну, кто хочет говорить?

— Дайте мне слово!— выбросил я руку.

— Говори, Снежков.

— Чтобы выправить положение, надо прежде всего создать человеческие условия для людей.

Я заметил, как Вересов вскинул на меня взгляд.

— Вы же видите, товарищ Вересов, что люди засы­пают. Здесь нет ни одного, кто бы спал последние пять суток.

Хохлов опять бросил кулак на стол.

— Сколько раз говорить, что торф — это фронт?!

— ...Но дело не только в сне,— продолжал я, ста­раясь не обращать внимания на Хохлова.— Наши люди понимают значение своего труда, но вечное дер­ганье, выматывание нервов мешают работать в полную силу.

Хохлов, опираясь на стол, наклоняясь ко мне, про­изнес угрожающе:

— А ты слышал, Снежков, что сейчас сказал секре­тарь обкома? Правильно он сказал: равнодушные люди не хотят работать для фронта. Когда коричневая чума топчет нашу светлую Родину, они заботятся о своем сне. Скажи, Снежков, почему мы с тобой не спим ночей, не бережем себя, а другие люди ноют — как это объяс­нить? Не равнодушием? Ты по неопытности, по моло­дости ищешь оправдания плохой работе, а я вот това­рищу секретарю обкома утром ставил тебя в пример. Скажи, кто больше тебя премий получил? Никто! По­тому что ты не считаешься ни со своим сном, ни с уста­лостью.

Он, очевидно, говорил бы долго, чтобы заставить меня молчать, но его прервала резкая трель телефона. Хохлов недовольно приподнял трубку и положил ее обратно, на рычаг.

— Так чего же ты, Снежков...— начал он опять стро­го, но на этот раз спокойно.

В дверь заглянула девушка и сказала, что на про­воде Москва — просят секретаря обкома.

Вересов приподнял ладонь — продолжайте, мол,— и вышел.

Хохлов уселся.

— Ну, давай, Снежков.

Уход Вересова выбил из-под меня опору.

— Не тяни,— раздраженно сказал Хохлов.— Некогда рассиживаться.

Делать было нечего. Я заговорил.

— Да, премий я получал больше других, но почему так вышло — я еще скажу. Не думайте, Пров Степано­вич, что мы с вами двужильные и только поэтому мо­жем обходиться без сна... Я говорю о другом... Вы в какой квартире живете? А в бараках нары в два этажа и крыши протекают... У вас — икра кетовая, а в сто­ловой болтушка из чечевицы.

Насчет икры, наверное, было ни к чему, но меня поддержал Шавров, выкрикнувший:

— Правильно Снежков говорит! Создайте условия людям!

— Тебе слова не давали,— оборвал его Хохлов.

— Ну, так Снежкову рот не зажимайте!

Кто-то из сидящих за столом побрякал по графину.

— Я знаю, на что иду,— сказал я срывающимся голосом,— но здесь комиссия и секретарь обкома...

Хохлов не выдержал, крикнул:

— Хватит! Никто тебе не позволит вбивать клин в коллектив в самую трудную для нас минуту!

— Дайте мне слово!..— заявил Шавров.

— Ты уже говорил — ничего дельного не сказал... Кто еще?

Неожиданно вошел Вересов. Остановился возле сто­ла, уверенным жестом положил руки на спинку стоя­щего перед ним кресла. Сказал:

— Прошу меня извинить, товарищи: срочно вызы­вают в Государственный Комитет Обороны. Придется лететь самолетом... Обстановка ваша ясна. Прорыв надо немедленно ликвидировать. Утром мы советовались с вашими коммунистами — выход один: из всех цехов придется бросить на погрузку полтораста человек; ра­ботники конторы — тоже на помощь. Начальнику тран­спортного отдела (я вздрогнул) задание — сделать но­вую точку погрузки, для чего разобрать путь к карьеру, из которого добывается песок для паровозов; без этой жертвы не обойтись. А сейчас все идут спать до пяти часов вечера. Даже если над Быстрянстроем появится фашистский самолет — никого не будить. Запрещаю. Все.

Потягиваясь, расправляя плечи, люди шумно подни­мались со стульев. Раздавались голоса:

— Ну, и посплю я сейчас!

— Это сколько же часов до пяти?

— А я на полчасика в баню. Потом велю жене за­переть меня на ключ.

— Всех выгоню из дому, чтобы не шумели.

— А по мне — хоть из пушек стреляй, ничего не услышу.

В коридоре меня под руку взял Дьяков.

— Ну, партизан, справишься?

Я кивнул головой.

Кутая горло стареньким шарфиком, поднимая ворот­ник замасленного полушубка, он спросил:

— А чего ж ты не зайдешь, Николаич? Поговорить, а? Один-то в поле не воин. Вот разделаемся с делами и — заходи. Преснушками угощу; старуха у меня муки достала.

— Спасибо. Зайду.

— Вот то-то. А сейчас пойдем-ка зададим храпака.

Возбужденные люди расходились по поселку; в мо­розном воздухе было видно их дыхание. Оранжевый шар солнца висел в сером, как сталь рельса, небе.

А вечером — при свете факелов — начался штурм.

И торф пошел. Состав за составом. А я — неожи­данно для себя — получил премию и на радостях по­слал Ладе телеграмму:

«Работа идет хорошо радуюсь событиям фронтах очень хочу тебя видеть приезжай хотя бы майские праздники гости деньги вышлю».

Через неделю, собравшись на производственное со­вещание, люди оживленно переговаривались. Хохлов, куря дорогую папиросу, посматривал на всех из-под густых бровей, сидел важно, по-хозяйски. Погасив па­пиросу о большую каменную — под стать ему—пепель­ницу, тяжело поднялся. Заговорил все еще хриплым голосом:

— Подведем итоги. Положение выправили. Благо­даря героическим усилиям нашего коллектива ГРЭС работает, завод получает энергию. Танки отправляются на фронт и в числе славных дивизий стремительно врываются на территорию коварного фашизма. В победе, час которой близок, есть и доля нашего труда, труда рядовых торфяников...

Он долго говорил в том же духе, говорил спокойно, с достоинством. Откашлявшись, закончил:

— Чтобы не повторять ошибок, обсудим вопрос. Проанализируем, почему у нас так получилось. Кто хочет? Давай, Сопов.

Я видел, что все насторожились.

Сопов торопливо вскочил; ввалившиеся щеки его пылали болезненным румянцем; галстук повязан косо, рубашка грязна и изжевана.

— Так что, Пров Степанович, я могу сказать. У меня давно есть соображения. Не морозы были виноваты. Я сразу понял — вы не хотели выносить сора из избы,— но уже тогда думал: а правильно ли это? Я читал где-то фразу: будьте снисходительны к молодости. Конечно, молодость и неопытность всегда имеют право на скид­ку. Но если человек делает ошибки, граничащие с пре­ступлением,— что тогда? Напрасно по головке гладим! Виноват во всем Снежков.

Это было так неожиданно, что я вздрогнул.

А Сопов, не глядя на меня, продолжал тороп­ливо:

— Снежков не наладил работу транспорта. Все мож­но было вывезти до морозов. Ведь смешно просто, Пров Степанович,— досталось вам, а если вдуматься в логику слов: «ГРЭС остановилась потому, что не подвезли торф» — сразу станет понятно, что она остановилась не из-за отсутствия торфа, а из-за вывозки. Я работал на многих предприятиях, и в должности Снежкова не раз работал, но у меня такого никогда не бывало. Ведь анекдот просто: секретарь обкома за Снежкова выход из положения ищет, а тому мозгами раскинуть лень. Сам, видите ли, не додумался новую точку погрузки сделать, может, испугался риска: не решился ветку к песчаному карьеру разобрать. Будто не понимает, что это времен­но. Где не надо, так смел, рискует — как это было с шестью вагонами драгоценного фрезера. Думаю, спро­сить надо со Снежкова со всей строгостью. И пусть Пров Степанович скажет, не покривит душой: я писал ему докладную перед морозами, указывал на это. Я не боялся обострить отношения со Снежковым.