Журнал современник - Журнал Наш Современник 2009 #2 Страница 45

Но все это так невозможно, так странно, так ужасно думать и сказать так про бабушку, что я, в слезах, говорю торопливо, давясь словами и слезами:

- Неправда, неправда! Монашки не курят! Портсигар - так. Он - просто. Нельзя… про бабушку… Неправда!

Я всхлипываю, пряча голову под подушки.

Брат молчит. Он долго молчит. И я знаю, что он этим молчаньем не только отказался от своих слов, но ему жалко и меня, и бабушку, и он сам, наверное, заплачет…

Но мы - свое, а Сон и Дрема - свое. Они не мешкают. Дрема совсем подобралась к нам под бочок, и от нее идет такое тепло, что не хочется больше ничего, кроме тепла и покою. А Сон наклонился над нами, и тихо пальцами, - а пальцы у него длинные, мягкие, невидимые, - закрывает нам веки, и дышит на нас, а в его дыхании - покой, нега, темнота.

И мы засыпаем.

ЛЕВ КОТЮКОВ

Эта жизнь, как северное лето, Как осколок льдинки в кулаке. И уходит молодость до света Лунною дорогой по реке.

А любовь у края белой ночи Всё молчит над берегом одна. И напрасно кто-то там бормочет, Что любовь без старости нужна.

И душа с мечтою молодою Прозревает дальние века. И нисходят с Севера грядою В седине громовой облака.

И дорога лунная пропала. Но не стоит плакать оттого, Что душе и молодости мало, Что любви не надо ничего…

КОТЮКОВ Лев Константинович - известный русский поэт, уроженец Орловщины, автор многих поэтических книг, член Союза писателей России

Не ведаю: где нынче быль и небыль. Стою во тьме у замерших ракит. Снежинкою с невидимого неба - В огонь времён душа моя летит.

А время - в бесконечном невозможном, И время до рождения - во мне… Душа-снежинка на ладони Божьей Не тает в грозно-яростном огне.

В речной извилистой глуши Печальны тёмные растенья. Печаль мирская - смерть души, Печаль о Боге - свет спасенья.

И росы падают с небес, И сердце в трепетной остуде… Но слышу я: наперерез Спешат неведомые люди.

Во мне - небесная роса Преобразится в кровь Господню. Я выхожу на голоса Из дня грядущего - в сегодня.

И смотрит в душу мир иной, Забывший в водах отраженье. И никого передо мной, Лишь в травах смутное движенье…

/Г/ГУ/

Давно это было - в советское время…

Был у меня закадычный друг Игорь Соломин. Вечерами, особенно в субботу или в канун праздников, собирались у него на квартире. Травили анекдоты, пели полувоенные и полублатные песни, спорили… Всё это, конечно, под водочку. Нет, не пьянствовали, но в подпитии находиться случалось. Больше, конечно, рассуждали о девчонках. Но не только о них. Затевались иной раз споры политические.

Жил Игорь в то время со своей матерью и старенькой тётушкой Марией Ивановной. Тихая и наивная Мария Ивановна самозабвенно любила своего единственного племянника. Кроме того, она очень почтительно относилась к военным. Это обстоятельство давало повод племяннику подшучивать над тётушкой-старушкой.

- Вот представь, тёть Мань. Останавливается у нас перед домом чёрная "Чайка". Выходит из неё сам маршал Будённый… - В такие моменты поддатенький племянник старался не только интонациями, но и жестами красочно дополнить воображаемую картину. - Входит к нам Семён Михайлович, опускается на одно колено и, крутя усы, говорит: - Дорогая Мария Ивановна, предлагаю вам руку и сердце!

Мы хихикали, а бедная старушка чуть ли не со слезами на глазах махала на племянника руками:

- Ты что! Ты что, Игорёк? Разве можно такое представить!

ИГУМНОВ Дмитрий Васильевич родился в Москве в 1937 году. Служил на Балтийском флоте. Окончил Всесоюзный заочный энергетический институт. В настоящее время преподаватель Московского института радиотехники, электроники и автоматики. Автор книги прозы "Рыжий". Живёт в Москве

Так вот, однажды, в канун выборов в Верховный Совет СССР, возник у нас "политический спор" - о существующей системе народного волеизъявления. Я на хмельную голову горячился и утверждал:

- Если кому-то не нравится кандидатура депутата - вычеркни. И предложи другую кандидатуру!

- Ну вот и попробуй, - возражал мне наш общий с Игорем приятель Борька Березкин.

- И попробую! - не унимался я. - Вот пойду завтра и сделаю, как хочу!

- Флаг в руки, - иронично поддержал Игорь и, ударив по гитарным струнам, с надрывом запел:

Держась за Раю,

Как за ручку от трамвая…

На следующее воскресное утро моя решимость проявить гражданское волеизъявление не пропала. Часов в десять я уже был на избирательном участке. Зарегистрировался, взял бюллетень.

Как на всяких свободных выборах, у нас в то время были предусмотрены специальные кабинки. В такую кабинку мог зайти каждый избиратель и втайне написать в бюллетене, что хочет. Но желающих практически не было. Зачем? Проще сразу пройти от регистрационного стола избирательной комиссии к урне и бросить в неё бюллетень. Все ведь всё понимали…

Так вот, я взял бюллетень, повертел в руках - и шмыг в кабинку. Сразу закрыл в ней шторки, а в небольшую щелку между шторками решил понаблюдать. Смотрю, в зале все присутствующие замерли. Прямо-таки немая сцена из "Ревизора". Небось, думают: "Во псих! Чего бы не натворил!"

В кабинке на столике лежала шариковая ручка, привязанная бечёвкой к стойке. Но я подготовился к выборам основательно - имел свою. Я здорово волновался, и всё же… Всё же вычеркнул из бюллетеня фамилию какого-то претендента на депутатский мандат. Вычеркнул, но тут же стал колебаться. Сам-то я колебался, а рука моя взяла, да и написала имя нового претендента: "Мария Ивановна Соломина".

Вышел я из кабинки, подошёл к урне. Тишина в зале гробовая. Все глядят на меня настороженно. Рядом с урной стоит милиционер и смотрит подозрительно - готов в любую минуту арестовать. Тут мне по-настоящему стало страшно. Но пути назад нет.

Как очутился на улице - не помню. Отошёл от избирательного участка метров на пятьдесят и решил проверить: нет ли за мной слежки. Нагнулся, якобы завязываю шнурки на ботинках, а сам гляжу за спину. Вроде всё спокойно, народ идёт по своим делам. Ну, слава Богу, пронесло!

Пришёл домой. Хотел заняться делами - не могу. Все мысли, все чувства только о выборах. Вот угораздило! Похандрил я немного, душевно помучился, а потом махнул рукой, пошёл в магазин, купил бутылку водки и поехал к Игорю.

В квартире Соломиных - уже застолье. Собрались друзья, пели под гитару:

А мне мерещится, Что водка плещется…

Мария Ивановна хлопочет у стола. Игорь угощает друзей. Атмосфера сердечная. О вчерашнем разговоре все и забыли.

Но я не забыл! Посидел, выпил стопашку-другую водки и сказал:

- Я слов на ветер не бросаю!

Тут все вспомнили мои вчерашние заявления. Стали расспрашивать, что да как.

- Неужели решился? Вычеркнул? - удивлялся Игорь.

- И вычеркнул и вписал! - гордо отвечал я. Все загалдели:

- Кого? Кого вписал?

Я держал паузу. А когда нетерпение достигло предела, голосом диктора Левитана торжественно произнёс:

- Мария Ивановна Соломина! Тишина за столом повисла враз.

- Значит, моя тётя Маня может стать государственным человеком? - как-то сдавленно, не то смеясь, не то ужасаясь, произнёс Игорь.

Опять - оглушительная тишина.

Тут бац - послышался глухой удар об пол. Все вскочили из-за стола. В дверном проеме лежала Мария Ивановна. Вероятно, моё известие она услышала тогда, когда входила в комнату.

Началась суета, поднялся шум. Побежали на улицу к телефону-автомату вызывать неотложку. "Скорая помощь" приехала быстро и после краткого осмотра забрала Марию Ивановну в больницу.

Сколько уж лет прошло, а сирена той "Скорой помощи" до сих пор звучит у меня в ушах!

На другой день я стал названивать в справочную службу больницы. Совесть жгла - как там здоровье Игоревой тётки? Но и тут вышла закавыка: Марию Ивановну положили в реанимацию, а оттуда информацию могли получить только ближайшие родственники. Так я и промучился несколько дней, проклиная наши выборы.

К счастью, Марию Ивановну вскоре выписали из больницы. Но душевное спокойствие, как потом мне рассказывали, вернулось к ней не скоро.

Я уже больше не бывал в квартире Соломиных. Несколько раз встречал Игоря на улице, но даже поговорить не находилось о чём.

Давно это было - в советское время.

Теперь у нас другие выборы. Демократические.

КУКУЙ

Светлой памяти Валентины Сергеевны

Был вечер. Из плотного серого тумана выступали чёрные крыши изб и кроны деревьев, а остальное - не видать. Из печных труб вылетали искорки: наступивший в то лето холод понуждал селян топить печи. Из нескольких изб деревни не топилась печь лишь в одной. Я уже знал, что это дом Клавки Кукуихи, но ещё не знал, почему хозяйка не разводит огонь.