Аркадий Львов - Двор. Книга 1 Страница 46

— Ефим, — сказал Иона Овсеич, — можешь гордиться: у твоего сына важное качество — быстро включается внимание.

Граник улыбнулся, прищурил глаза и погладил себя вдоль подбородка. Потом он вдруг вспомнил, что гость сидит без угощения, и побежал в переднюю ставить кастрюлю с водой на грец; вообще, на примусе гораздо быстрее и нет копоти, зато грец совсем не дает шума.

— Неплохо живешь, — похвалил Иона Овсеич, — у тебя и примус, и грец, надо еще электроплитку — и будет полный комплект.

Ефим поставил на стол глубокую тарелку с галетами, кусковой сахар, две розетки для повидла, но розетки оказались лишние: вечная история, как раз сегодня Соня забыла купить повидло.

— Зачем повидло? — развел руками Дегтярь. — Есть чай, есть галеты, есть кусковой сахар. Требуются только щипцы.

Щипцы, сказал Ефим, пусть употребляет доктор Ланда, а он привык ножом. Иона Овсеич ответил, что ножом небезопасно — можно порезаться. Лошадь на четырех ногах, и то спотыкается, возразил Ефим, а он, и его отец, и дедушка, который знал Тору и Талмуд почти наизусть, такой умный был еврей, всю жизнь раскалывали ножом — и ни разу не порезались.

Ефим ударил, кусок раскололся пополам, потом он ударил еще два раза, и половинки тоже раскололись почти на равные части.

— Ворошиловский стрелок! — от души похвалил Иона Овсеич. — Прямо в яблочко. У тебя хороший глазомер.

Настоящему мастеру, сказал Ефим, не нужен глазомер: рука сама знает, как надо делать.

Ося забыл про свои уроки и стал прислушиваться к разговору старших. Иона Овсеич заметил и велел показать тетрадь.

Ося принес тетрадь. Оказалось, он уже кончает арифметику и сейчас будет рисовать по ботанике. Иона Овсеич похвалил его, погладил по голове, напомнил немецкую поговорку — Morgen! Morgen! Nur nicht heute! sagen alle faulen Leute! — перевел на русский: Завтра, завтра! Не сегодня! так лентяи говорят, — спросил, по каким дням занимается кружок юного автора во дворце пионеров, и строго предупредил, чтобы Ося не соблазнялся легкими скороспелками, а имел всегда перед собой пример Пушкина, Лермонтова, Некрасова.

— Овсеич, — запротестовал Ефим, — ты делаешь такие сравнения, что у мальчика закружится голова.

— Нет, — ответил Иона Овсеич, — приятное слово кружит голову только дуракам, а умные люди понимают, как надо. Ося, садись на место и продолжай, а теперь, Ефим, у меня вопрос к тебе: сколько табличек можно написать, имея полведра бронзовой краски? Я не говорю больше, возьмем полведра.

Вопрос застиг Ефима врасплох, в ушах от прилива крови поднялся звон, как будто нажали пальцем кнопку электрического звонка и забыли отнять. Иона Овсеич терпеливо ждал, время уходило зря, и он выразил опасение, что Граник оглох.

Нет, откликнулся, наконец, Ефим, он не оглох, он хочет посчитать в уме, чтобы дать точный ответ. Но дать точный ответ нельзя, потому что у каждого мастера своя норма. Это, как аппетит: один скушает на завтрак буханку хлеба, фунт масла, и ему мало, другой — полбублика, стакан чаю, и ему много.

— Перестань молоть чепуху, — сказал Иона Овсеич, — и отвечай на вопрос. Допустим, разговор идет про Ефима Граника, которого мы оба хорошо знаем.

Ефим подумал и объяснил, что здесь тоже нельзя дать точный ответ. Возьмем опять пример с завтраком: один раз у вас есть аппетит — вы кушаете на завтрак буханку хлеба и фунт масла, другой раз у вас нет аппетита, плохое настроение или начинается грипп, — вы кушаете полбублика и стакан чаю.

— Так, — Иона Овсеич забарабанил пальцами по столу, — я вижу, ты хочешь быть в одно время и Ванька-дурачок, и Гершеле Острополер.

— Па-прашу, — повысил голос Ефим, — не оскорблять хозяина дома и отца семейства!

Иона Овсеич пропустил эти слова мимо ушей и сказал, что впредь не позволит обманывать государство и советскую власть: пусть финотдел считает Гранику налоги по самой высокой ставке.

— Товарищ Дегтярь, — всполошился хозяин дома, — но вы же сами видите, что Граники не заливаются пивом и ситро, а пьют простую воду из крана. Детям надо туфли, надо пальто, тетради, портфель, хотя бы один на двоих. Я же не ворую — я зарабатываю своими руками черствый кусок хлеба.

— Перестань! — приказал Иона Овсеич. — Ты клянчишь, как нищий, а рядом сидит твой сын и смотрит на тебя своими глазами. Когда человек среди ночи тащит домой бидон золотой краски, это преступление перед советской властью и всем народом, и мы не будем оставаться простыми свидетелями. А теперь делай выводы.

Проходя через переднюю, Дегтярь крикнул, что можно погасить грец: чай уже закипел. Ефим сидел за столом неподвижно, держась двумя руками за голову. Ося повторил, что чай готов, тут папа вдруг вскочил, схватил свой стул, занес над собой и ударил спинкой о пол. Отлетели сиденье и обруч, после второго удара сломались обе передние ножки и верхняя половина спинки.

— Я его убью! — закричал Ефим. — Пусть не заходит в мой дом: я его убью, как собаку!

— Папа, папочка! — Ося весь дрожал и задыхался.

— Сын мой! — закричал страшным голосом Ефим. — Ты еще не знаешь меня! Я из него сделаю такое, что он мокрого места от себя не найдет!

Ося плакал и просил папу, чтобы он не убивал Иону Овсеича, а то придет милиция и арестует, они останутся без папы.

— Не проси! — заревел Ефим. — Я должен убить его, иначе потеряю уважение собственного сына.

Ося поклялся, что будет уважать своего папу еще сильнее, — только пусть не убивает.

— Трус! — захохотал Ефим. — Жалкий трус!

Ося опустил голову. Средним пальцем, на который он всегда берет из тюбика краску, когда надо хорошо рассмотреть, Ефим вытер глаза возле переносицы и сказал сыну, пусть сядет к столу: чай совсем остыл.

Через три дня, в понедельник вечером, Граник надел свой костюм, который ему дали в премию за форпост, сказал сыну, пусть погладит пионерский галстук, а то висит, как у индюка, и вдвоем пошли к Дегтярю. Иона Овсеич встретил гостей у порога, в первый миг невольно прищурился, Ефим и Ося вежливо поздоровались, тогда хозяин поднял вверх обе руки, поклонился по русскому обычаю и торжественно произнес:

— Исполать тебе, детинушка — крестьянский сын! Али с добрыми вестями на гостинец завернул?

Ося засмеялся и вспомнил, что они в школе учили народные былины про Добрыню Никитича, там были похожие слова.

— Верно, Иосиф, сын Ефимов, — похвалил Иона Овсеич, — науки сокращают нам опыт быстротекущей жизни. Кто это сказал?

Ося сразу честно сказал, что не знает, а папа наморщил лоб и просил у Бога памяти.

— Не проси, — усмехнулся Дегтярь, — Бог дает лишь тому, кто сам может взять. А Пушкина, уважаемый Ефим Лазаревич, надо перечитывать. Не повредит.

Иона Овсеич убрал с кушетки платье, которое второпях бросила Полина Исаевна, и сели втроем.

— Товарищ Дегтярь, — обратился Ефим. — Разреши доложить тебе, что, начиная с сегодняшнего дня, Граник, Ефим Лазаревич, принят в качестве мастера малярного цеха на завод имени Октябрьской революции, бывший Гена. Какие по этому вопросу имеются претензии?

По этому вопросу, ответил Иона Овсеич, имеется одна претензия — к Дегтярю: как он не догадался сразу поставить на стол бутылку вина!

Когда пришла Полина Исаевна, допивали бутылку ноль пять и закусывали солеными бубликами.

— Что такое! — возмутилась хозяйка, — В доме нет масла, нет белого хлеба, нет селедки?

Ефим возразил, что масло, селедка и белый хлеб есть не только в этом доме, а соленые бублики — особый деликатес.

— Он прав, — поддержал Иона Овсеич. — Помню, как сейчас, на Греческой, угол Ришельевской до революции продавались соленые баранки. Они тоже были неплохие на вкус. В Одессе всегда любили с аппетитом покушать.

Потом Иона Овсеич вспомнил, что на Пересыпи, недалеко от завода Гена, где он начинал свою подпольную деятельность, был небольшой базарчик — там стояли подводы с раками, их привозили со станции Заплазы. Он лично затрудняется объяснить, в чем дело, но с тех пор он не видел таких раков. Те, что привозят с Днестровских плавен под Беляевкой, — это, если сравнить, синие цыплята рядом с курицей.

Папа сделал Осе знак рукой, что пора уходить, но Осе сильно хотелось узнать, как Иона Овсеич боролся против царизма и как жандармы били его за это нагайками. Иона Овсеич поинтересовался в ответ, какую отметку Ося имеет по истории, и взял пример из девятьсот пятого года, когда мальчики в Осином возрасте уже сами делали историю. В средних числах июня броненосец «Князь Потемкин-Таврический» бросил якорь на рейде и поднял красный флаг. Тогда боевые корабли поднимали красный флаг в знак того, что будут стрелять, но в данном случае это можно было расценивать как сигнал революционного восстания. Пересыпские мальчики устраивали баррикады и выходили вместе со своими отцами и старшими братьями, а потом самодержавие устроило над ними суд, и сто сорок детей в возрасте от одиннадцати до четырнадцати лет привлекли по делу.