Лев Правдин - Ответственность Страница 46

Как бы подтверждая это безнадежное и горькое предположение, рыжий бригадир проговорил:

— А ты, удалая, перевоспитывать меня не берись. Цыц! — прикрикнул он на плотников, хотя ни один из них ничего еще не успел сказать.

— Извините, — четко проговорила Таисия Никитична, оглядываясь через плечо.

— Да это ты зачем? И совсем этого не надо. Чего просил, то и получил, — так, по-нашему, выходит, — проговорил он рассудительно, чем только усилил чувство стыда и унижения, которые охватили Таисию Никитичну.

А тут еще и конвоир, отупевший от этапной скуки, встрепенулся и оживленно выкрикнул:

— Разговорчики! Отставить! Гляди в затылок впереди идущему!

И тут же в тишине послышался назидательный голос Анны Гуляевой:

— Философия эпохи: не верти головой, гляди в затылок и не бей по морде, даже если тебя об этом попросят.

ПЕРЕД САМЫМ ПРИВАЛОМ

Совсем другого рода страдания навалились на Таисию Никитичну под конец предпоследнего перехода. Ее многострадальные офицерские сапожки не выдержали, и на одном из них отстала подошва. Вода, которой надоело отражать близлежащий мир, просочилась в сапог, и мокрая портянка натерла ногу.

Оттого, что ночлег был близок, заключенные, несмотря на усталость, прибавили шагу. Она старалась не задерживать движения, но кончилось тем, что передвигаться стало совсем невозможно. Она остановилась. Задние ряды смешались, образовался затор. Конвойные забеспокоились, оживились и остановили колонну.

— Что тут у вас? — подлетел начальник конвоя.

Сразу несколько голосов начали объяснять, хотя он уже и сам все увидел.

Одна из женщин, которая вела Таисию Никитичну, наклонилась к ней:

— А вы разуйтесь, легче будет.

— Тут с полкилометра осталось, не рассиживайся! — проговорил начальник, презрительно глядя сверху вниз, и вдруг закричал: — Кому говорю, встать!

Все сразу притихли. Не оттого, что испугались этого неожиданного окрика, а оттого, что всем, и начальнику тоже, было ясно, что идти она все равно не сможет. Подводы с вещами, как всегда, ушли далеко вперед и, наверное, уже были на месте ночлега.

Но все же Таисия Никитична поднялась, несколько рук поддержали ее, Анна Гуляева скинула с плеч рюкзак и отдала его своей соседке. Ни на кого не глядя, она сказала негромко:

— Понесли.

Она нагнулась, чтобы ловчее подхватить Таисию Никитичну, и снова повторила:

— Давайте, кто еще?

«Ох, какая же я дура!» — подумала Таисия Никитична. Все остальные мысли пришли к ней потом, заставили ее совсем по-другому подумать и о Гуляевой, и о том, что она говорила, и о ее озлобленности. Нет, тут совсем другой мир и другие условия, и все чувства, наверное, не так проявляются, как в обыкновенных, нормальных условиях жизни.

Какая-то совсем не знакомая женщина нагнулась и сцепила свои руки с руками Анны Гуляевой.

— Давай-ка, давай, усаживайся, чего уж там, — проговорила она ворчливо, но без всякой злобы. — Со всяким может случиться… — и, видя, что Таисия Никитична не решается опуститься на их руки, прикрикнула: — Ну, чего вычесываешься, муха-цокотуха!

Она была не молодая, эта женщина, не рослая и не очень, видно по всему, сильная. И она совсем не была доброй в эту постылую минуту. Она просто не могла не помочь человеку, попавшему в беду, и тем самым не могла выручить всех своих спутников.

— Почему цокотуха? — спросила Таисия Никитична.

— А потому, что веселая ты, — сказала женщина, чуть задохнувшись. — Сиди и не трепыхайся.

— Ох, да не надо…

— Не трепыхайся! — сказала женщина.

Молодцевато и с достоинством, словно это он поднял Таисию Никитичну, начальник конвоя отметил:

— Порядок. — И выкрикнул: — Направляющий, пошел!..

Наконец-то колонна дотащилась до места ночлега. Здесь была огорожена зона и по углам установлены вышки для часовых. Все старое, очень обветшалое, на одном из двух бараков обвалилась крыша, как раз на самой середине, отчего барак стал похож на огромного лесного зверя, которому перешибли хребет.

Во втором, еще сравнительно целом, бараке разместились наиболее расторопные, а все остальные устроились прямо на дворе. Но оказалось, что выиграли как раз те, кто не успел занять места в бараке, потому что там не оказалось ни одной целой печки, а на дворе для тепла и для освещения развели костры.

Это были не совсем обычные костры. Заключенные под охраной одного конвойного отправились в тайгу, которая начиналась сразу же за ветхим заплотом, и приволокли несколько сухостойных и свежесрубленных лесин. Их сложили на старые кострища, подожгли, и по всему двору заполыхали чудовищной длины костры. А чтобы не очень они полыхали и горели ровно и долго, сверху навалили только что срубленные и еще сырые лесины.

Заключенные расположились у костров, кто на чем: более опытные и расторопные запаслись обломками досок от разрушенного барака, а кто этого не успел, те улеглись просто так на песке. Место было высокое, сухое, утрамбованное многими предыдущими этапами. Ко всем кострам назначили дневальных, которые должны были поддерживать огонь и посматривать, чтобы на спящих случайно не загорелась одежда.

— У таких костров можно ночевать даже зимой, — сообщила всезнающая Анна Гуляева. — Два костра, а между ними набросают на снег побольше елового лапника, и хоть бы что — никакой мороз не страшен.

Закутавшись в пестрый бушлат и высоко подняв свое красивое лицо, она сидела у костра и вызывающе глядела на огонь. Таисия Никитична подумала, что вот так же вызывающе она смотрела на все окружающее. И смотрела, и говорила. А что еще может красивая женщина, оскорбленная и униженная, как только можно оскорбить и унизить женщину? Что она может, одетая в позорный бушлат и брошенная в лагерь?

— Трудно вам? — спросила вдруг Таисия Никитична и тут же поняла всю никчемность своего вопроса и даже была рада, что он остался без ответа.

Розовый дым вытекал из костров и пропадал в черной темноте.

— Простите меня… — проговорила Таисия Никитична негромко, но так требовательно, что Анна Гуляева удивленно глянула на нее. Потом сказала:

— Сапоги ваши. Вы их снимите и на колышки наденьте для просушки. — Бросила окурок в костер. — Спать захотите, разбудите сменщицу.

У КОСТРА

Костры горели ровно, изредка постреливая угольками. Таисия Никитична спокойно следила, чтобы какая-нибудь шалая искра не прожгла одежды спящих людей. А кругом могуче и сдержанно, словно спящий великан, дышала тайга. Спит весь мир, дремлют дневальные у костров и часовые на вышках.

Она сама вызвалась дневалить в первую смену, и потом, когда наступило время будить сменщицу, она не стала этого делать и продолжала сидеть у костра. Хоть так ей хотелось отблагодарить едва ей знакомых за то, что они не оставили ее в беде.

Недавний разговор с Анной Гуляевой, если считать разговором несколько слов, сказанных между прочим у разгорающегося костра, успокоил Таисию Никитичну. И не столько сам разговор, сколько вызывающий и одновременно беспомощный взгляд Гуляевой. Заметив этот взгляд, Таисия Никитична вдруг поняла, что все, происходящее с ней, и все, что еще должно случиться, надо принимать так, как оно есть, потому что ничего изменить она не сможет. Нечего и пытаться. В ее состоянии рабского бесправия только одно и остается — все выдержать, вынести, не позволить себе сломаться и помочь не сломаться таким же, как и она сама. И это не покорность, не бессилие, — думала она, — это безмолвный бунт, вызов судьбе. Безмолвный бунт! Никогда прежде такое и в голову не могло прийти — тюремные нары, этапы, встречи и разговоры сделали свое дело: ее мысли теперь уже не беспокоили ее. Они стали привычны, как старая заношенная одежда — мелкие угольки от костра могут ее прожечь и даже добраться до живого тела, но вряд ли они доберутся до ее живой души.

Только подумала о своей сиротливой, но живой душе, как услыхала чьи-то тяжелые шаги. Приближалась еще какая-то живая и, скорее всего, неприкаянная душа. Загородившись от света ладонью, Таисия Никитична увидала, как из черного небытия возникает неясное пятно, медленно приближается к ней, приобретая цвет, форму и даже запах. Цвет красный, запах махорочный. Рыжий плотник. Только его не хватает для полного спокойствия! Ее собственная душа возмутилась…

Окрашенный неровным светом, рыжий стоял по ту сторону костра и рассматривал ее скорбными глазами. Потом тихо, чтобы не потревожить спящих, спросил:

— Как оно, дело-то?

Она еще не придумала, что можно ответить на такой вопрос, а он уже обошел костер, сел на песок неподалеку от нее и сразу же сообщил:

— Одурел я от этой проистекающей жизни. Видишь, какой стал — неизвестной породы зверь?.. — Он простодушно улыбнулся, обнажив желтые зубы, и Таисия Никитична подумала, что он и в самом деле похож на большого рыжего зверя, тоскующего среди ночной тайги.