Александр Винник - Приметы весны Страница 46

Что произошло? Это то, о чем думал все эти дни Коваль. Что произошло с Шурочкой? Она бросила работу, целые дни и вечера ее нет… Истерика, которая произошла вчера… Она так и не объяснила, в чем дело.

— Она плакала, — вырвалось у Коваля.

— Когда плакала? — спросил Чернов.

— Вчера… Я пришел с работы… Она плакала.

— И она вам не объяснила почему?

— Нет, не объяснила.

Ковалю стало неловко перед этим чужим человеком, который знает о его жене больше, чем он сам.

— Мы вызывали ее на допрос.

— Зачем? Объясните, наконец, в чем дело.

Следователь снова сел за стол.

— К сожалению, я далеко не все еще могу объяснить. Может быть, вы мне поможете. Скажите, ваша жена никогда к вам не обращалась с просьбой об освобождении из тюрьмы цыгана?

— Какого цыгана?

— Осужденного за воровство.

Коваль развел руками.

— Ничего не понимаю… О каком цыгане идет речь? У нас работает цыган… Михаил Сокирка… Стахановец. Он кандидат в депутаты.

— Знаю. Не о нем речь… О цыгане Вайда…

— Вайда?… Стойте. Знаю. Со мной говорили.

— Кто? Жена?

Коваль пытался вспомнить, кто с ним говорил об этом цыгане. Нет, не Шурочка… Кто-то звонил… Коломиец.

Он снова замкнулся.

— А что такое?

— С вами говорили?

— Говорили.

— Почему?

— Начальник тюрьмы — мой товарищ. Меня просили поговорить, чтобы Вайду перевели на зачетную работу, чтоб день считался за три.

— Кто просил?

Коваль задумался.

— Я скажу вам, — сказал он. — Только мне хотелось бы перед этим поговорить с Сиговым.

— Хорошо. Поговорите… Но это не все.

— Что еще?

— Вы три тысячи рублей от гражданки Гусевой Веры Павловны получили?

— А какое вам дело до этого? — возмутился Коваль.

— Если бы это не имело отношения к делу, — Чернов положил ладонь на папку, — я бы вас не спрашивал… Получали три тысячи рублей у Гусевой?

— Получил.

— Лично?

Вера Павловна дала деньги Шурочке. У Коваля тревожно забилось сердце. «Не говорить о Шурочке».

— Какая разница!

— Разница, конечно, есть… За что вам Гусева дала три тысячи?

— Как за что? Взаймы.

— Вы так близки с ней… или с мужем, что прибегаете к займам v них?

— Да говорите наконец, в чем дело, — не выдержал Коваль. — При чем эти деньги, цыган?.. И зачем вызывали мою жену?

— Даже если бы я хотел и имел право вам все объяснить, я не смог бы это сделать. Нам самим еще не все ясно. Но кое-что я могу вам сказать.

Он раскрыл папку и перелистал несколько бумажек.

— Гражданка Гусева обвиняется в разных спекулянтских махинациях через цыган. Замешан в этой истории и тот самый цыган Вайда, о котором вас просили. И другие цыгане тоже; повидимому, потому, что ходатаем за него была не жена его — сестра Михо Сокирки, а почему-то совсем другая цыганка — Полина Чурило… Это еще все выяснять нужно… А ваша жена часто бывала с Гусевой, видела эту Полину… Ну и три тысячи эти примешались сюда.

— Кто вам сказал о них? — спросил Коваль угрюмо.

— Гусева… Думаю, что она хочет навести нас на ложный след и поэтому старается запутать в это дело побольше людей… Хорошо, если вы поможете нам и расскажете все, что знаете.

— Хорошо. Я расскажу.

Шло заседание парткома. Коваль потоптался в приемной, невпопад ответил что-то на вопрос управделами и, чувствуя, что обращает на себя внимание, отправился домой.

Его пугала встреча с Шурочкой. Он хотел было уже повернуть в переулок, ведущий к заводу, но потом передумал. «От кого бежать? От себя?»

Когда Коваль вошел в комнату, Шурочка испуганно взглянула на него. Но в глазах ее был не только испуг. Ковалю показалось, что Шурочка о чем-то просит его.

Он не знал, что сказать. Резкими движениями снял пиджак и повесил его на стул, потом подошел к письменному столу и взял какую-то книгу. Он чувствовал на себе неотступный взгляд Шурочки.

— Ты была в милиции? — спросил он.

— Была, — не выговорила, а прошептала Шурочка.

— Почему не сказала? — укоризненно спросил Коваль.

Взглянув на Шурочку, он встретил полные слез глаза.

— Не знаю… Боюсь…

Шурочка упала перед ним на колени.

— Мишенька!.. Прости меня, Мишенька… Прости… Я ничего не понимаю.

Коваль хмуро свел густые черные брови. На какой-то миг мелькнула жалость в его глазах, но вот они опять стали сосредоточенными и рассудочными.

— Встань, Шура, — сказал он властно.

Шурочка покорно встала и испуганно взглянула на мужа.

— Ты почему прощенья просишь?

— Мишенька… милый, не спрашивай.

Шурочка прильнула к Ковалю, он ощутил ее слезы на своих щеках. И знакомый запах духов, которые подарил ей к именинам.

— Я все знаю… Только почему от других?

Глаза Шурочки были полны слез. Она закрыла их, и слезы текли по щекам.

Коваль прикусил губу и сказал сурово:

— Если каешься, должна сказать в чем… Я все равно знаю.

Шурочка не открывала глаз, точно боялась взглянуть на Коваля.

— Не могу… боюсь… — шептала она.

— Говори.

— Прости… Запуталась… Я и сама не знаю, как получилось… Я скучала, а он так ласков был со мной…

— Кто?

— Коломиец…

Шурочке показалось, что невыразимо страшное обрушилось на нее, что стены дома рушатся… весь мир рушится. И среди огромных глыб камня, острых, вонзающихся в тело, в сердце, в мозг, — что-то совсем маленькое… Крохотка. Капля… Она…

Шурочка раскрыла глаза. Комната повернулась вместе со всем, что было в ней, и стала на место. Коваль стоял у стола. Она услышала, как кто-то сказал:

— Вот так!

И как будто кто-то другой сказал:

— Вот так, значит, дорогой товарищ.

Она долго не могла понять, кто произнес это. Потом увидела Сигова, стоявшего рядом с домработницей у двери.

Сигов что-то сказал Клаве. И она ушла. Потом Шурочка увидела, что Сигов направился к ней. Она хотела подняться, но не могла и осталась лежать на полу. Меркнущее сознание запечатлело обрывок фразы:

— Чего же ты стоишь?

…Шурочка тут же очнулась. Первое, что она увидела, был солнечный луч, забившийся в угол комнаты. «Уже поздно, вечер», — подумала она. И увидела встревоженное лицо Коваля. Он склонился к ней.

— Успокойся, Шура…

Он бережно поднял ее и усадил на диван.

— Ты лучше ложись, сейчас я принесу подушку.

— Не надо, — прошептала Шурочка, хотя ощущала страшную слабость. — Я посижу. Уже все прошло.

Потом Сигов что-то рассказывал, но Шурочка не могла уловить нить разговора. Какое-то давящее безразличие сковало всю ее с головы до ног. Только когда Сигов вдруг поднялся и сказал: «Ну, я вижу, теперь все в порядке. Пойду», — она испуганно воскликнула:

— Не надо, Иван Петрович… Сидите… Сейчас обедать будем.

Он поблагодарил и хотел все же идти. Но Шурочка принялась его уговаривать. Ей страшно было оставаться одной… с Мишей.

— Останьтесь… Я уже совсем хорошо себя чувствую. Пообедаем.

Она взяла себя в руки, встала с дивана и пошла на кухню.

Сели за стол. Шурочка выглядела совсем спокойной.

Клава подала колбасу, сыр, жареную рыбу и тоже села за стол. Она оказалась рядом с Сиговым. Не обращая внимания на ее смущение, Сигов принялся расспрашивать ее:

— Из Марьевки, говоришь? Под Воронежем? Знаю, знаю. Не под Воронежем это, дорогой товарищ. От Воронежа это далеко, к Украине ближе. Ольховатский район. Знаю. Там по-украински все разговаривают.

Клава обрадованно кивала головой.

— И справди. У нас вси по-украинскому говорять.

— Знаю, знаю, бывал там. Ну, а ты что дальше думаешь делать?

— Не знаю.

— А кто же знает? Подумать надо. Всю жизнь не будешь в домработницах, у чужих людей.

Клава смущенно прикрыла рот уголком косынки.

— Или хозяева такие хорошие, что бросать не хочется?

— А чого ж, и справди хороши.

— А бросать их все-таки надо. Ты девонька молодая, здоровая. Пошла б на завод, специальность получила бы. Специальность, она пригодится, когда замуж выйдешь тоже. А специальности не будет — от мужа будешь зависеть. Сейчас от хозяйки, а потом от мужа… А муженек, небось, уже на примете есть. Так?

Клава покраснела.

— Ну, раз краснеешь, значит есть. У нас на заводе парней много хороших. Как на подбор.

— Та знаю! — сказала вдруг Клава бойко.

— Кого же это ты, интересно, знаешь?

— Земляки тут.

— Кто?

— Чернов, Рыжов… Гнатюк.

— Саша Гнатюк?

— Он самый. Мы ж з одного села.

Она снова покраснела.

Сигов сделал вид, что не заметил ее смущения.

— Это парень хороший. Ты с ним поговори насчет работы. Он тебя сразу сагитирует на завод пойти. Он вот целый табор хочет сагитировать. Люди сейчас нужны. Сидеть без дела грех.