Анатолий Емельянов - Разлив Цивиля Страница 47

— Скоро будет новый устав, и все это кончится, — сказал Владимир Сергеевич таким тоном, словно он сам и готовил этот новый колхозный устав. — Тогда все будут работать.

— Поскорее бы! — отозвался Трофим Матвеевич и, как бы посчитав деловой разговор на этом оконченным, перешел на другое: — Болтаем тут, а у меня, больного человека, с самого утра маковой росинки во рту не было. Чего доброго, так и опять можно свалиться. Павел тоже, поди, не больно сыт… Холостяк он у нас, пока еще некому обед варить, — это уже обращаясь к гостю. — Да и вы, Владимир Сергеевич, надо думать, успели проголодаться. Чуваши не зря говорят: перешел поле — поешь вволю. Словом, все идем на обед. А то у нас, как у того дурака, одна песня: мясо да посевная, молоко да яйца. Будто на одном этом и свет держится…

Втроем они вышли на правленческое крыльцо.

Поднявшееся в зенит солнце заливало ярким ослепительным светом улицы села, отражалось в бесчисленных лужах, и казалось, что солнечным блеском пропитан весь этот влажный и духовитый весенний воздух. На возвышенных местах уже появляются просохшие тропинки, на южных склонах пробивается первая зелень. В лужах в драку купаются воробьи, а на теплых крышах, под коньками влюбленно воркуют и целуются голуби.

— Весна! Чуете, землей пахнет… Не знаю, как вы, а я весну люблю больше всех других времен года. Весной жить хочется!..

Трофим Матвеевич подхватил Павла и Владимира Сергеевича под руки, и они втроем зашагали вниз по улице.

4

И у себя дома Трофим Матвеевич был таким же оживленным и веселым.

— Проходите, дорогие гости, садитесь, — широким жестом радушного хозяина распахнул он дверь в горницу, и, как бы уточняя, кто из гостей ему особенно дорог, добавил: — Из обкома гости к нам не часто жалуют… Городские — народ избалованный всякими деликатесами, но мы и деликатесы найдем.

Трофим Матвеевич выставлял из буфета уже приготовленные закуски: севрюгу, шпроты, зернистую икру, ветчину.

— Гостя бы надо накормить ухой из свежей рыбки. Колхоз-то как-никак носит имя реки, а Цивиль — река рыбная, жаль, время для лова неподходящее. Приходится довольствоваться выловленным в магазине.

Павлу видно, как на кухне за ситцевой занавеской готовит еду Марья. Огненный отблеск очага падает ей на лицо, и оно от этого выглядит неестественно красным. Работает Марья быстро и успевает и свое дело делать, и к гостям выйти словом перемолвиться. А еще Павел удивляется, как она свободно, естественно держится. Он чувствует себя стесненно, неловко, ему кажется, что об их связи знает все село, а Марье хоть бы что, и глазом не моргнет.

Пока накрывался стол, Павел успел оглядеться. Горница просторна и обставлена богато, на широкую ногу: посредине стоит дубовый стол в окружении мягких стульев с удобными спинками, у одной стены диван, у другой — кровать, рядом с кроватью шифоньер, а в простенке меж окон — ножная швейная машинка. Есть и книжный шкаф, но книг в нем мало, полки завалены газетами и журналами.

Проходя к столу, Павел почувствовал, как толстый ковер под его ногами мягко пружинит. Ковер был подозрительно новым, будто только сейчас из магазина, — уж не в честь ли высокого гостя хозяева постлали его?..

Должно быть, желая сказать гостеприимному хозяину что-то приятное, Владимир Сергеевич, тоже усаживаясь за стол, проговорил:

— Повезло тебе, Павел Сергеевич! Поработаешь бок о бок с Трофимом Матвеевичем — какой богатый опыт приобретешь. Таких умелых хозяйственников, как он, не только в районе, а и в республике раз-два и обчелся…

Павел все еще не мог взять нужного тона с обкомовским гостем. Да и пи разу не приходилось ему сидеть с партийными работниками вот так близко и запросто за обеденным, уставленном питьем и яствами, столом. Для Павла партийные работники всегда были людьми особыми, может быть даже идеальными. Он перебрал в памяти книги чувашских писателей, героями которых были партийные работники, и не вспомнил ни одной повести или романа, где бы они выпивали или вообще сидели за таким вот столом. Потому он поначалу был уверен, что и Владимир Сергеевич поднять стопку поднимет, может даже и пригубит для приличия, по пить, конечно, не будет. И каково же было удивление Павла, когда он увидел, как гость мало того, что выпил до дна, да еще и, понюхав кусочек черного хлеба, с похвалой отозвался о выпитом:

— Нет, человек, придумавший эту штуку, был определенно не дурак!

Хозяин по-своему понял слова гостя и то и дело подливал в его стакан и в стакан Павла, хотя Павел пил очень мало, вот именно разве что для приличия.

— Чуваши говорят: пока лысый голову мыл, свадьба кончилась, — балагурил Трофим Матвеевич. — Выпьем по единой да и закусим, пока курочка не остыла… Работе — время, застолью — час…

Трофим Матвеевич слегка захмелел, на щеках у него пробился нездоровый румянец, какой бывает у больных чахоткой. И, глядя на этот румянец, Павел вспомнил одну невеселую новость, которую узнал нынче утром.

Молодой парнишка Генка Арсюков еще в десятом классе что-то занемог. То ли с желудком у него вышло какое-то обострение, то ли с почками, а может, то и другое вместе. Парня положили в больницу. Там его немного подлечили, но для окончательного выздоровления нужен был курорт или санаторий. Генка обратился в райком комсомола. Там ему сказали, что путевок у них бывает раз-два и обчелся, и послали его заявление в обком комсомола. Из обкома пришел ответ, что письмо его направили в министерство здравоохранения республики.

Время шло, а из министерства ни ответа, ни привета. Парню же опять стало хуже. Тогда Генкина бабка взяла да и увезла внука в дальнюю лесную деревушку к какой-то своей то ли троюродной сестре, то ли двоюродной тетушке, которая слыла в округе ведуньей. Старушка «ведала» всевозможные травы и пользовала ими от самых разных болезней. Начала она поить настоем из трав и Генку. Ну, и понятно, не просто поить, а еще при этом всякие колдовские заговоры, молитвы читать. Генке стало легче. А вчера парень заявился в Сявалкасы и вовсе бодрым и веселым. Володя, рассказавший Павлу эту новость, добавил от себя: «Генке-то стало легче, а каково теперь будет мне: комсомолец у знахарки лечился! Да и меня не то что из секретарей — из комсомола вместе с Генкой вытурят. Александру Петровичу Завьялову это же такая зацепка…»

Для зоркого, хоть и пьяненького Трофима Матвеевича, видно, не осталось незамеченной молчаливая сосредоточенность Павла, и он, легонько хлопнув его по плечу, сказал:

— О чем задумался, детина? Ешь, пей, веселись!

И Павел не удержался и рассказал про Генку. Он и понимал, что рассказывать обо всем этом за столом некстати, ни к чему, и все же не нашел в себе силы удержаться.

Трофим Матвеевич делал ему недвусмысленные знаки, мигал, качал головой, под конец даже указательным пальцем покрутил у виска: соображай, мол, что говоришь. А Владимир Сергеевич сразу оживился, даже еду отодвинул и, вытащив блокнот, стал записывать.

— А в райком сообщили об этом? — спросил он у Павла, дослушав его рассказ.

— Нет еще.

— Почему же так плохо информируешь вышестоящие организации? Такие факты про себя держать не полагается. Хуже будет, если райком узнает всю эту историю не от тебя, а от какой-нибудь тети Дуни…

Трофим Матвеевич не скрывал, что ему неприятен весь этот разговор. И чтобы как-то замять, загладить его, он попросил Марью:

— Спой-ка нам что-нибудь веселенькое.

— Может, куму позовем, — предложила Марья. — Уж она бы спела, так спела.

— Ничего, на этот раз обойдемся и без нее. Тебя тоже бог голосом не обидел.

И Марья запела звонким грудным голосом:

Наш, да, атте большой мастерВырезать узоры на воротах.В своем деле обогнали мы атте —На дне рюмки и капли не оставляем.

Поначалу Марья, должно быть, волновалась, и голос у нее временами срывался, но постепенно-постепенно вошла в песню, и она полилась легко, свободно.

Наша, да, анне большая мастерицаТкать ковры всеми цветами радуги.В своем деле обогнали мы анне —В кошельках и копейки не оставляем…

— Ну, нашла же ты песню, — недовольно проворчал Трофим Матвеевич. — Нечего сказать, веселенькая песня!

Марья обиделась, покраснела то ли от смущения, то ли от обиды и, будто бы за каким делом, ушла на кухню. А Владимир Сергеевич, показывая свою воспитанность, сказал:

— Ну, зачем же так-то? И песня хорошая, и спела хорошо.

Он тщательно вытер замасленные руки лежавшим у него на коленях полотенцем, с удовольствием закурил и, раз-другой всласть затянувшись, уже другим, деловым голосом заговорил:

— Вот что я еще хотел бы — по секрету или как — сказать тебе, Трофим Матвеевич. Ну, а поскольку дело касается полей, агрономии, и твое слово, Павел Сергеевич, здесь тоже будет не лишним…