Виктор Конецкий - Том 4 Начало конца комедии Страница 47

Адам хохотал — он выруливал на крышу, в дневной свет, под ноябрьские небеса. А мне почему-то почудилось в голосе Пэн черненькие, как нотные знаки, тени. И даже показалось, что Пэн совсем не так уж железно уверена в защищенности своего мужа от мира и общества. Но, может быть, мне так показалось только от мрака бетонного гаража.

— Вот наше место! — воскликнула Пэн и захлопала в ладоши. — Я умираю от голода! Мы сейчас будем очень вкусно есть в итальянском ресторанчике! — Она выглядела при дневном свете как счастливая девочка, но это не была инфантильность кокетки, это была открытая радость от близкого вкусного обеда молоденькой и счастливой женщины.

— Какая жалость, что нынче они не носят подвязок! — сказал Адам, обнимая правой рукой жену. Левой он крутил баранку, загоняя машину в стойло. — Я носил бы подвязку Пэн как браслет, я бы никогда ее не снимал…

Из итальянского ресторанчика, где мы вкусили спагетти, я позвонил на судно. Оказалось, что груз уже выкинули раньше срока, и меня уже ждали, и окончание прогулки с Адамом и Пэн получилось скомканным. Был час пик — конец рабочего дня. Пробки на каждом перекрестке, но самая длинная — хуже, нежели в бутылке шампанского, — на подъезде к Бруклинскому мосту. Мы потеряли час, чтобы пропихнуться сквозь запутанные вензеля дорожной развязки. И мне стало не до разговоров о литературе. Нет ничего отвратительнее, нежели задерживать судно своей персоной.

Автомобили терлись друг о друга скользкими боками и дышали с хрипом, как собаки, когда они волокут хозяина по кочкам, пытаясь выскочить из ошейника. Только на самом мосту стало свободнее, и Адам припустил со свистом. В Бруклине я взял на себя функции проводника, ибо Адам уже забыл дорогу к причалу № 7. Мы свернули направо и темными ущельями неряшливых улиц выбрались к набережной Ист Ривера. Там показались причалы и склады, а от ударов встречного ветра машина стала вздрагивать и как-то подвзлетать, потом ударил по тонкому металлу машины зверский ливень.

— Пэн, почему ты молчишь и ничего не рассказываешь нам? — в последний раз поинтересовался Адам. И Пэн сказала, что она уже знать не знает, где мы едем и что такое вокруг нас творится.

Адам с великолепной наглостью промчался мимо охранников в ворота причала № 7, и я увидел над крышей склада трубу родного теплохода с подсвеченной прожектором эмблемой серпа и молота. На причале возле судна было уже по-отходному пусто. Ливень кружился вокруг палубных огней. Огромный черный борт вздымался над причалом, и трап на нем казался слабеньким, как ручка ребенка.

— Я не могу пригласить вас к себе, — сказал я. — Вы уж простите, ребята. Сейчас у меня будет много дел. Приезжайте в Ленинград. Я буду очень ждать.

Ливень расстреливал автомобиль крупнокалиберными очередями. Мы помолчали, вспоминая, что бы такое главное не забыть сказать друг другу на прощанье. И Адам вспомнил свое главное первым.

— Я тебя уверяю, — сказал он, — благодать вот-вот уже сойдет на Землю. А может, мы с Пэн иногда так думаем, она уже сошла и бродит совсем близко от всех нас. Да, Пэн?

— Да, дорогой, она ждет нас в Найроби, — сказала Пэн.

— Давайте-ка сюда мою шубу! — вспомнил я свое главное.

— Тебе придется взять еще вот это, — сказала Пэн, выщелкивая из ушей сережки. — Подари их от меня той женщине, которая никогда не поет.

— Спасибо, ребята, но если эта штука дорогая, то она не впишется в таможенную декларацию.

— Тогда отдай сережки дельфинам, — сказала Пэн. — Нагнись, я тебя поцелую.

Я нагнулся, и она меня поцеловала.

— Сейчас покачнулось здание Организации Объединенных Наций! — пробормотал Адам.

Я открыл дверцу в ливень и ветер. Бумага на пакете с шубой сразу затрещала под натиском стихии.

Сложное дело — подниматься по корабельному трапу в сильный ветер, когда руки заняты. И не очень-то эстетично это выглядит со стороны. Но никто не смотрел мне вслед со стороны: Ад задним ходом отпрыгнул от трапа и исчез за углом пакгауза.

И мне показалось, что им уже здорово начал мешать третий лишний, им хотелось остаться одним, им не терпелось домой, чтобы любить друг друга.

Пожалуй, я давно уже никому так не завидовал, как Адаму и Пэн в этот момент.

А в Балтиморе купил «Четверг верхом на мотоцикле». Это странная и грустная книга. Промышленный шпион обречен на разоблачение. Он знает об этом и знает, что на допросах его ждет мучительство. И вшивает себе ампулу с ядом. Она сработает, если на клапан подействуют определенные звуковые частоты и мелодия — «Реквием» Моцарта. И вот когда герой засыпался, то говорит мучителям, что откроет все секреты, если ему дадут послушать «Реквием». И ему дают…

1966-1976-1978

НА ОКОЛОНАУЧНОЙ ПАРАБОЛЕ

Парабола — кривая, каждая точка которой равно удалена от одной точки и одной прямой. Еще — иносказание, притча, небольшой иносказательный рассказ нравственно-поучительного содержания.

Словарь иностранных слов

Профессор Сейс и судьба Альфы Ориона

Любая сверхистина обязательно должна поместиться в мозгу отдельного человека вместе с ее началом и концом, то есть вместе со всем ее доказательством. Не может быть так, чтобы сознания отдельных людей, объединившись, создали нечто вроде высшего «интеллектуального поля», где будет сформулирована истина, которую каждый мозг в отдельности вместить не способен.

Вскоре после возвращения из морей я получил предложение выступить перед читателями Дома ученых сибирского Академгородка.

Я был польщен и растроган. Городок этот с самого момента рождения окутан покровом таинственных истин и откровений. Это своего рода Мекка, куда нет входа неученым неверным. Потому я решил потянуть с ответом на приглашение. Будучи кристально честным человеком, я всегда помню, что все мною написанное есть «пасквиль по невежеству». Теперь следовало невежество закамуфлировать. Я подписался на журналы «Знание — сила», «Наука и жизнь» и приобрел кучу сборников «Человек и Вселенная». Кроме этого я запретил себе чтение художественных книг. Из зрелищных мероприятий в меню был оставлен только телевизор.

Я ушел в науку.

Я ушел в науку, как уходят в море.

В научном рейсе мне помог Адам Незуагхнюм. Когда-то я перевел рассказ этого автора. Необузданность веры в светлое будущее человечества, мужество, с которым он глядел вперед, — все это ставило Адама на одну доску с ведущими просветителями. Лем в «Трибуна люду» называл Незуагхнюма «лучшим из новых». А Бредбери в «Вашингтон пост» определил его талант как «искрометный».

Помню, что я работал над переводом новеллы «Профессор Сейс и судьба Альфы Ориона» с увлечением, хотя язык Адама не всегда казался мне идеальным. Я думал, что некоторая скупость и сухость языка — это специальный прием, при помощи которого автор доносит до нас атмосферу жизни и умственный уровень людей эпохи «теплового голода».

Чем дальше и стремительнее развивается научно-техническая революция, тем меньше человечество бросает слов на ветер. С этим фактом мы сталкиваемся каждый раз, когда читаем современную газету. Этот факт подтверждает и новелла Незуагхнюма, ибо он написал ее за десять лет до начала топливного кризиса.

1

Профессор Сейс вышел на веранду, чуть покачиваясь. Семисуточная ночь тяжело действовала на него. Слабый свет искусственного спутника «Денер» заливал окрестности серебристым туманом. «Денер» заметно двигался на фоне совершенно черных облаков поглощающего газа. Облака клубились. Изредка в них мелькали синие бесшумные молнии.

«Очевидно, еще не включили отводящую систему», — подумал Сейс.

Искусственную ночь создавали при помощи мощной пелены газа, который аккумулировал энергию Солнца, сохраняя ее для будущих поколений.

Сейс посмотрел на датчик силоса и присвистнул. Контрольные огоньки не горели.

— И когда это кончится? — со вздохом спросил из комнаты женский голос.

— Это ты, Мэйв? — спросил Сейс. Он вздрогнул, но не обернулся на голос.

— Да.

— Почему ты не спишь? — сурово спросил Сейс.

— Ты позавтракал? — сквозь соблазнительный зевок спросила Мэйв.

Сейс не ответил. Через сорок минут он должен был выступать на Кольце Выхода из Теплового Тупика, а датчик силоса 606 не сработал. Голодное животное, когда предстоит проехать на нем тысячу двести миль за полчаса, — не самый безопасный вид транспорта.

— Наши предки были чрезвычайно недальновидны, — пробурчал Сейс.

— О чем ты?

— Спи, ради Разрушения Времени и Пространства! — выругался Сейс. Это ругательство разрешалось применять только членам Кольца. Жена раздражала Сейса. Мэйв отбилась от рук после того, как он добился для нее внеочередного омоложения. Сколько раз он давал себе слово не использовать связи в Большой Науке для родственников! И вот опять…