Михаил Булгаков - Том 3. Собачье сердце. Повести, рассказы, фельетоны, очерки. Март 1925 — 1927 Страница 48

Ответа от тов. Фрунзе еще нет.

Эмма Б.

«Гудок», 30 сентября 1925 г.

Горемыка-Всеволод

История одного безобразия

Отчим Всеволода — красноармеец командного состава. Поэтому ездил пять с половиной лет Всеволод из одного города Союза в другой вслед за отчимом, в зависимости от того, куда отчима посылали.

Однако Всеволод был хитрый, как муха, и во время путешествий цеплялся то за одно, то за другое учебное заведение.

Таким образом, сумел Всеволод выучиться в Одесской школе судовых машинистов, затем в школе морского транспорта в г. Баку и даже в образцовой профтехнической школе в г. Киеве.

Помимо этого, не последний человек был Всеволод и в слесарно-механическом ремесле (следствие трехлетнего стажа в школьных мастерских).

Всеволод был любознателен, как Ломоносов, и смел, как Колумб. Поэтому Всеволод явился к отчиму и заявил:

— Дорогой отчим командного состава, я поступаю в политехникум путей сообщения в городе Ростове-на-Дону.

— Шпарь! — ответил отчим.

Местком отчима написал учку про Всеволода: «Так и так. Всеволод учиться желает». Учк написал дорпрофсожу: «Желаем, чтобы Всеволод учился». Дорпрофсож написал политехникуму: «Будьте любезны Всеволода принять».

Политехникум принял документы Всеволода и все их потерял.

Всеволод в этот год в политехникум не попал.

Умудренный опытом, Всеволод заранее послал все документы в копиях в учк. В этих копиях между прочим находилась рекомендация Всеволода:

«Всеволод хороший парень, а отчим его ведет полезную работу».

Все это под расписку было сдано ответственному работнику учка.

И ответственный работник все документы Всеволода потерял.

Всеволод стал избегать ответственных работников учков и прятался от них в подворотни. Ответственный поехал в отпуск, и Всеволод нырнул к его заместителю, но и заместитель уехал в отпуск, а у заместителя был помощник, коему Всеволод вновь вручил свои документы. Помощник посмотрел документы Всеволода и по неизвестной причине вернул их через местком Всеволоду.

Так что по неизвестной причине кандидатура Всеволода рухнула.

Всеволод получил из учка обратно документы, а вместе с ними и шиш с маслом.

Всеволод кинулся в учк с воем.

— Бедный Всеволод,— говорили учкисты, рыдая Всеволоду в жилет,— мы тебя понимаем и тебе сочувствуем, юный красавец.

И в знак сочувствия написали Всеволоду записку в политехникум:

«Так и так, примите Всеволода».

Всеволод бросился в политехникум с запиской.

— Арифметику проходили, молодой человек? — спросили Всеволода в политехникуме.

— Проходил,— ответил почтительно Всеволод.

— Так вот, решите задачку: в политехникуме свободных мест Х. А записок на эти свободные места написано Х × 3; плюс еще одна записка, ваша. Спрашивается, попадете ли вы в политехникум?

— Нет, не попаду,— сказал Всеволод, который был очень способен к математике.

— Удалитесь, молодой человек,— сказали ему в политехникуме.

И Всеволод удалился.

Безобразия творятся у нас на белом свете.

Эмма Б.

«Гудок», 1 октября 1925 г.

Ликующий вокзал

В одной московской газете появилось дословно следующее объявление:

«Новость!» (с левого боку). «Новость!» (с левого боку). «Новость!» (с правого). «Новость!» (тоже с правого).

— Четыре сбоку.

— Какая такая новость? — заинтересовался гражданин.

Новость оказалась следующего сорта;

Все в буфет Александровского вокзала!

Дешево и хорошо.

Обеды, порционные блюда и дежурные.

Вина, водки 40°. Коньяки 60°.

Ликеры 60°.

Наливки разные рюмками и в графинах.

Тверская застава.

— Однако! — воскликнул гражданин,— хоть бы во сне увидеть, что теперь творится на вокзале после такого объявления.

Вокзал грохотал, как фабрика. У подъездов стояли прокатные автомобили, лихачи с ватными задами, таксомоторы и извозчики.

Места в буфете не хватало. Поэтому столики расставили в багажном отделении, на телеграфе и в кабинете помощника начальника станции. В воздухе стоял туман от паровой севрюжки.

Двести лакеев порхали, взмахивая салфетками, а из телеграфа доносился вой скрипок. Там пятнадцать пар танцевали фокстрот.

Поперек окошка в кассу висела надпись:

«Поезд на Смоленск не пойдет, но зато есть свежие раки.»

И был нарисован красный рак в фуражке начальника станции с позументом.

На почте красовался плакат:

«К дьяволу с письмами, сегодня блины.»

Начальник станции в белом колпаке и в фартуке сидел в своем бывшем кабинете и говорил по телефону.

— Восемь раз стерлядка кольчиком. Салат Оливье шесть раз!

Дверь поминутно хлопала, влетали лакеи, бросали начальнику медные марки, вскрикивали:

— Осетрина Америкен! 5 раз! 8 бутылок очищенной, 7 единиц рябиновки!

Из дамской уборной доносились вопли. Там кого-то били бутылкой «Напареули» и чей-то голос взвизгивал:

— Я покажу тебе, как к чужим дамам приставать! Это тебе не кабак, а Большая Александровская Стрельна!

— Пст!.. человек! Пять рюмок полынной!

— Счас подаю. Сей минут!

Гражданин с чемоданом ввалился на вокзал и ошалел.

— Что ж это у вас делается такое? — робко спросил он у помощника начальника, который во фраке метрдотеля возвышался посредине зала.

— Пропадаем, гражданин! — ответил ему метрдотель.— После этого проклятого объявления вся Москва к нам хлынула. Все бросить пришлось. Сами видите, у нас теперь как в бывшем «Яре» на бывшей масленице.

— А мне в Витебск надо!

— Какой тут Витебск! У нас на витебских путях пиво лежит. Все завалили. Поезжайте, гражданин, домой. Может, с какого другого вокзала уедете, где сухо…

Это, конечно, сон, но все-таки.

Александровский вокзал, уйми своего 60-градусного буфетчика!

Эмма Б.

«Гудок», 14 октября 1925 г.

Сентиментальный водолей

В основе фельетона действительная бумага, сочиненная на ст. Воронеж-Товарная Юго-Вост. и сообщенная нам рабкором 1011.

Иван Иваныч, Деес товарной станции, вошел в свой кабинет, аккуратно снял калошки, поставил в уголок и уселся за свой стол.

Тут его глаз заметил на столе служебную бумагу. Деес развернул ее, прочитал и немедленно начал рыдать от радости.

— Оценили Дееса… Вспомнили…— бормотал он.

Он позвонил.

— Позвать моего помощника, Сидор Сидорыча,— заявил он курьеру.

— Идите, Сидор Сидорович, к Ивану Иванычу,— сказал курьер помощнику.

— А что? — спросил помощник.

— Рыдают они,— пояснил курьер.

— Какого лешего рыдает?

— Не могу знать.

— Вот, черт его возьми,— гудел помощник, направляясь в кабинет по коридору,— минутки покою с ним нету. То он смеется, то рыдает, то бумаги пишет. Замучил бумагами, окаянный.

— Что прикажете, Иван Иванович,— сладко спросил он, входя в кабинет.

— Голубчик,— сквозь пелену дождя сказал Деес,— радость у меня нежданная, негаданная,— при этом вода из Дееса хлынула в три ручья,— получаю я назначение новое. Недаром, значит, послужил я социалистическому отечеству на пользу… Церкви и отечеству на утеше… Тьфу, что я говорю! Одним словом, назначают меня. Ухожу я от вас…

«Слава тебе, Господи, царица небесная, угодники святители, услышали вы молитвы мои,— думал помощник,— послал мне Господь за мое долготерпение, кончилась каторга моя сибирская»,— а вслух заметил:

— Да что вы говорите! Ах, горе-то какое! Как же мы без вас-то будем? Ах, ах, ах, ах, ах, ах, ах, ах! — «Зарыдать надо, шут меня возьми, а я не умею. С четырнадцати лет не рыдал, ах, чтоб тебе».— Он вытащил платок, закрыл сухие глаза, и наконец ему удалось взрыдать несколько ненатуральным голосом, напоминающим волчий вой.

— Кульеров зовите прощаться,— заметил совершенно промокший именинник.

— Вот уходит от нас Иван Иванович,— искусственно дрожащим голосом заявил помощник и, пырнув курьера пальцем в бок, добавил тихо: «Рыдай!»

И курьер из вежливости зарыдал.

Из той же вежливости зарыдала через пять минут вся контора Дееса.

Отрыдав сколько положено, она успокоилась и приступила к своим занятиям. Но дело этим не кончилось.

— А знаете что, Сидор Сидорыч,— сказал несколько просохший Деес,— ведь я со всеми не могу попрощаться, ведь мне сегодня ехать надо. Как же я расстанусь с дорогими моими сослуживчиками: конторщичками, телеграфистиками, машинисточками, бухгалтерчиками.