Евгений Петров - Том 5. Рассказы, очерки, фельетоны Страница 48

– Тоже… через час… И куда это только страхкасса смотрит, – горестно вздохнул Дыркин, – вот при старом режиме… Эх, да что говорить…

Дыркин с кошачьей ловкостью вскочил на подножку отходящего трамвая. Раздался свисток. Через минуту Дыркин, окруженный толпою зевак, стоял перед милиционером.

– Православные, – злобно кричал Дыркин, – убивают! Караул!..

– Что ж это вы, папаша, несоответственно выражаетесь, – укоризненно говорил милиционер, искренне сожалея, что милицейские правила ставят его в слишком узкие рамки «предупредительного отношения к гражданам», – это вы, папаша, зря. Платите, папаша, полтинник за неисполнение уличного движения, а вовсе вас никто не убивает.

– Православные, – захныкал Дыркин, – грабят бедного старичка среди бела дня! Спаси…

– Да ладно уж, – со вздохом сказал милиционер, – уходите, вредный старичок, исполняйте в другой раз правила…

– Тоже… сполняйте, – прошептал Дыркин побелевшими губами, – вот при старом режиме-то… Ах! И квартальный же был!.. Не квартальный – ангел был!.. Ах, царица небесная… Вспомнишь – слеза прошибет!..

Остаток дня старый Дыркин провел в воспоминаниях о близком его старому недоброкачественному сердцу – старом режиме. Заснул Дыркин, обливаясь слезами умиления…

Здесь автор должен заметить, что юбилейный фельетон (а настоящий фельетон – юбилейный) писать очень и очень трудно. Все сюжетные приемы уже использованы. Автор должен сознаться, что сперва он хотел посадить старого Дыркина на уэльсовскую «машину времени» и отвезти глупого старика в «старый режим», но потом вспомнил, что об этом уже писал некий современный фельетонист в один из предыдущих юбилеев. Автор долго мучился. Ему не хотелось так нагло обкрадывать собрата по перу. А посему автор решил воспользоваться очень простым приемом, который преемственно выкрадывается работниками печати друг у друга еще со времен древних греков.

Утром Дыркин встал пораньше и отправился в жилтоварищество.

– Что же это, господа товарищи, – начал Дыркин привычную речь и осекся.

На месте председателя сидел бывший хозяин, генерал Доппель-Кюммель, и курил сигару.

– Батюшки! Отец родной! – воскликнул Дыркин. – Неужто старый режим наступил? Ах ты господи!.. С праздничком вас, ваше высокопревосходительство.

– Молчать! – рявкнул генерал. – Вот я тебя, сукина сына!.. За десять лет с тебя за квартиру, стервь болотная, причитается. Восемь тысяч как одна копейка. Я т-тебя, рассукина рассына…

– Ребеночка крестили у меня, Маркела, – рискнул Дыркин, – крестные отцы-с…

– А вот я тебя к крестной матери сейчас!..

В учреждении действительный статский советник Бородавка, который в течение десяти лет революции с честью выполнял обязанности швейцара, увидев Дыркина, сообщил:

– Дыркин, Модест Ипатьевич, увольняется за выслугой лет. Уходи, старик, не люблю… Не благодари… Швейцар! Выведи его.

В амбулатории врач, поковыряв в зубах у Дыркина крючком, сказал:

– Можно пломбировать. Можно рвать. Приходите завтра… Мы еще гм, гм, посмотрим… Может, и нельзя будет рвать… А может быть, и можно…

– Так точно-с, – прошептал Дыркин, – премного благодарен. Прощевайте, господин доктор.

– А кто же мне заплатит деньги? – прищурился доктор.

– Я же по страхка…

Оставив весь наличный капитал в амбулатории, Дыркин, шатаясь от незаслуженных обид, побрел по улице.

– Э-е-е-э-п-п-п!!!

И Дыркин, опрокинутый лихачом, уже лежал на мостовой.

Когда Дыркин поднялся, потирая ушибленное плечо, перед ним стоял квартальный и зловеще улыбался.

– Отец родной! Ангел!.. – заплакал Дыркин.

– Осади!! – гаркнул городовой. – Почему скопление? Ты что здесь делаешь?

– Я-то? Батюшки! Ангел!.. Отец родной… – зашамкал Дыркин.

– Вот я тебя за общественное нарушение в часть сведу! – недружелюбно сказал городовой и ударил Дыркина тяжелым кулаком по морде.

Ночевал Дыркин в участке…

Дальше, как и следовало ожидать, когда Дыркин проснулся, он с удовольствием заметил, что лежит в своей постели…

Звонили юбилейные колокола.

1927

Проклятая проблема*

Хорошо ранней весной, когда пахнет фиалками и кошками, когда отвратительный вой трамваев становится похожим на вздохи эоловой арфы, когда наглое фырканье автомобилей превращается в переливы пастушеской свирели, а вопли газетчиков в шорох молодой листвы, и когда даже ответственные съемщики становятся похожими на людей…

Ранней весной медик Остап Журочка влюбился в педфаковку Катю Пернатову.

– Я человек холодный, – говаривал о себе Журочка с гордостью, – и любовных штук не понимаю.

А тут вдруг взял да и втрескался.

– Ну, что я нашел в этой дурехе? – терзался Остап, ворочаясь на твердых досках своего студенческого ложа. – И росту чепухового, и волосы какие-то серые, и глаза странные: не то синие, не то желтые… А главное – дура. Только и знает – хи-хи да хи-хи. Хаханьки ей все… Тьфу.

Медик отлично сознавал, что он несправедлив к Пернатовой, что вовсе ей не «хаханьки все» и что Пернатова девушка серьезная и начитанная. Сознавал, но боролся.

– Тоже, – злорадствовал медик, зарываясь головой в подушку, – к педагогической деятельности готовится, дура, а сама небось о женихах думает. Сама книжки читает и на диспуты бегает, а у самой одеколоны на уме. Знаем мы этих женщин…

Всю ночь провел Журочка в деятельной борьбе с обольстительным образом Пернатовой, а наутро выяснилось, что борьба окончена полным поражением и что он, Журочка, лежит на обеих лопатках.

– Что же теперь будет? – ужаснулся медик.

Любовь, как известно, не картошка. Ее не сваришь на стареньком примусе в ободранной кухне студенческого общежития. Любовь – штука тонкая и требует подхода.

Целую неделю страдал медик в одиночестве, но наконец не выдержал и рассказал о своих страданиях соседу по койке Кольке Дедушкину.

Колька упал на садовую скамейку, заменяющую ему постель, и долго дрыгал ногами. Потом сказал:

– Что же ты, дурак, намерен предпринять?

– Жениться! – твердо сказал Журочка.

– Ну, и женись, если, конечно, тебя привлекает именно этот не особенно удобный способ самоубийства.

– А вдруг она меня не любит? – испуганно прошептал Журочка.

– Да ты спроси ее! – посоветовал Дедушкин.

– Неудобно как-то… Взять вдруг и спросить: а вдруг обидится?

– А ты попробуй.

– Попробуй, попробуй. Легко сказать – попробуй… А ты пробовал?

– Я? – нагло сощурился Колька. – Сколько угодно. К каждой девчонке нужно иметь особенный подход. Взять хотя бы, к примеру, твою Катьку. Чем интересуется Пернатова? Пернатова в данное время интересуется проблемой пола и брака. Я на днях видел ее на лекции «Здоровье и брак». Ясно. Напори ей что-нибудь на эту тему. Подготовь почву. Дело верное, старик. На эту темку Пернатова в два счета клюнет.

– Неужели клюнет? – оживился Журочка.

– Клюнет. Раз Дедушкин говорит, можешь быть спокоен. Дедушкин, брат, знаток в таких вещах. Это я тебе прямо могу сказать. Без всякого хвастовства.

– Здравствуйте, Пернатова, – робко сказал Журочка, подходя к Кате в университетском коридоре.

– Здравствуйте, Журочка. Что это вас так давно не видно? И бледный вы какой-то, будто всю ночь не спали… Ах… каким он франтом! Смотрите, смотрите… Галстук надел!.. Пойдемте гулять… Сегодня солнце… Дивная погода… Чудесно!..

Пошли. Катя взяла медика под руку.

«Нужно действовать», – думал Журочка, ступая прямо в весенние лужи.

– Что это вы молчаливый такой сегодня? – спросила Катя, когда они уселись на бульварную скамью. – Скажите же что-нибудь.

– Здоровье – это могучий фактор… – промолвил Журочка, подумав.

– Да? – рассеянно сказала Катя. – Это интересно. Смотрите, какие смешные тени от деревьев. Совсем кругленькие.

– Дерево, как и человек, нуждается в заботе. Дерево, например, поливают водой, и человек тоже… должен каждый день обливаться… Это укрепляет мышцы и нервную систему…

– Неужели укрепляет?.. Это интересно… Вы знаете, Журочка, как странно… Вы мне эту ночь снились… Будто бы вы женились на Зинке Татарчук…

– Брак без гигиены немыслим… Здоровье брачущихся – могучий фактор.

Катя слегка отодвинулась от медика и с возмущением посмотрела на его красные уши.

– Вы твердо уверены, что здоровье могучий фактор?

– Да.

– С чем вас и поздравляю. Ну, до свиданья. Не провожайте меня.

– Не клюет! – грустно сообщил Журочка.