Александр Червинский - Шишкин лес Страница 49

— Честное сталинское — никому? — шепотом спрашивает Зиночка.

— Честное сталинское! — клянется Анечка.

— До самой могилы?

— Чтобы мне прямо сейчас сдохнуть.

— Хочешь, покажу настоящий клад?

— Где?!

— Вылезай.

— Ночью?!

— Клады всегда ночью. Ну, вылезай же!

— Мне попадет.

— Не хочешь — как хочешь.

— Подожди.

Анечка бежит обратно к своей кровати и начинает поспешно одеваться. «Робинзон Крузо» с кровати со стуком падает на пол. Макс в своей кроватке открывает глаза. Прислушивается.

Анечка начинает зашнуровывать ботинки, но, передумав, просто запихивает в ботинки шнурки. Спешит к окну.

— Анька, ты куда? — спрашивает Макс.

— Не твое собачье дело.

— Все будет сказано.

— Если наябедничаешь, — приблизив к брату лицо, яростно шепчет Анечка, — к тебе во сне придет черная кошка и выест твои глаза и язык, и ты будешь на всю жизнь слепой, без языка, ябеда-карябеда на костре вареная, засранец и фашист. Понял?

Макс испуганно икает.

Анечка вылезает из окна на балкон.

Макс, в длинной ночной рубашке, выбирается из кроватки, бежит к окну и смотрит ей вслед.

Анечка перелезает через перила балкона и, обняв столб, съезжает вниз.

Издалека доносится звук приближающегося поезда, потом вой немецких бомбардировщиков и грохот взрыва.

Стекла в окне дребезжат. Макс приседает на пол. Новые взрывы. Макс быстро ползет к двери и выскакивает из комнаты в коридор.

На лестнице темно. Макс топает вниз в гостиную. Здесь тоже совсем темно. Взрыв. Звякает в буфете посуда.

Из-под двери в мастерскую пробивается свет. Макс устремляется туда.

Окна мастерской плотно завешаны шторами. При свете керосиновой лампы Полонский работает у мольберта.

— Дедушка, я боюсь! — вопит Макс.

— А? Что случилось? — не сразу понимает Полонский.

На мольберте перед ним лист ватмана. На нем углем изображены развалины деревни, обгорелые трубы и дым пожарищ. Осенью сорок первого Полонский начал рисовать плакаты. Как я понимаю, это нас всех тогда и спасло.

— Что с тобой? — очнувшись от творческого транса, смотрит на Макса Полонский. — Ах, как хорошо... Очень хорошо... Послушай, друг любезный. .. Иди-ка сюда...

Ставит хныкающего от страха Макса на табуретку и начинает его рисовать. На листе ватмана, на фоне развалин возникает плачущий деревенский мальчик в рваной обгорелой рубашке.

Опять взрыв.

— Миша! — кричит из коридора Варя. — У тебя же свет горит! Бомбежка! Погаси немедленно свет!

— Да-да. Я сейчас. — Быстро работая углем, Полонский поглядывает на плачущего Макса. — Молодец. Умница. Еще чуть-чуть поплачь...

— А папин револьвер дашь? — сквозь слезы спрашивает Макс.

— Дам. Все дам, только постой еще так...

— Миша! — вбегает Варя. — Ты совсем выжил из ума? Что ты делаешь ночью с ребенком?!

Она задувает лампу и бросается к Максу:

— Идем к бабушке на ручки, солнышко! Ты испугался? Идем с бабушкой спать!

— А револьвер? — спрашивает Макс.

— Какой еще револьвер? Вы, господа, все спятили.

Подхватив хныкающего Макса на руки, уронив что-то в темноте и чертыхнувшись. Варя выходит из мастерской. Новые взрывы. Затем вспыхивает пламя спички. Полонский зажигает лампу и продолжает работать углем.

Русскому человеку свойственен фатализм. На случай бомбежек всем было приказано выкопать на участках щели, и у нас тоже была щель. Но бомбили пока не нас, а железную дорогу за лесом, и в щель мы никогда не прятались. У Левко в саду тоже была щель, он тоже не прятался в нее. Он использовал ее, как и многие наши соседи, по другому назначению.

Зиночка, прижав палец к губам, на цыпочках ведет Анечку через темный сад к щели. Вой самолетов и стук зениток разом прекратились. Тишина. За лесом разгорается розовое зарево пожара.

Щель в саду Левко вырыта за домом. Со стороны Николкиных ее не видно. Щель неглубокая, взрослому по грудь. На краю ее в лунном свете стоит чемодан.

Девочки заглядывают в яму. Луна высвечивает на устланном брезентом дне ее еще один чемодан и узлы с домашним скарбом.

— Дура, это же не клад, — шепчет Анечка.

— Сама дура, и больше ты никто. Это золото и драгоценные камни.

— Сама дура. Посуда это. Вон носик чайника торчит. Это твой папа трусит, что немцы придут.

— Мой папа никогда не трусит, — вступается за отца Зиночка.

— Трусит! Трусит!

— Это твой папа трусит, — переходит из обороны в нападение Зиночка.

— Мой не трусит! Мой папа на фронте!

— Твой папа с фронта домой убежал.

— Он не убежал!

— А мой папа говорит, что убежал! — сжимает кулаки Зиночка. — Твой папа трус! Трус!

— Это твой с войны убежал!

— Нет, твой убежал! Он трус! — распаляется Зиночка. — А ты фашистка!

— Сама фашистка! Вот сейчас по морде схлопочешь!

— Вот сейчас сама схлопочешь!

До мордобоя дело не доходит, потому что скрипит дверь в доме Левко, и девочки едва успевают отбежать в кусты и прижаться животами к земле, как появляется сам маршал. В руках его обернутый клеенкой портфель и рулон брезента.

Движение в кустах настораживает его. Он замирает, но девочки лежат тихо.

Убедившись, что никого нет, Василий Левко спрыгивает в щель, опускает на дно портфель и чемоданы, с трудом, скользя на мокрой земле, вылезает из ямы и возвращается в дом.

— А если докажу, что это клад? — спрашивает Зиночка.

— Не докажешь!

— Плюю в морду, если докажу?

— Плюешь, — говорит Анечка, подумав и взвесив шансы.

На втором этаже своего дома, в ванной, Левко при свете керосиновой лампы снимает со стены зеркало. Биде и раковина уже отвинчены и лежат на полу.

Девочки видят полоску света в окне ванной. Когда Левко ходит по комнате, полоска в окне то меркнет, то опять становится ярче. Убедившись, что он там, девочки возвращаются к яме.

— А обратно как мы вылезем? — спрашивает Анечка.

— Подставим чемодан и вылезем. Ну, прыгай.

— Глубоко, — смотрит в яму Анечка.

— Трусишь? Прямо сразу в морду плюю?

— Я не трушу. Только ты первая.

— Пожалуйста. — Зиночка прыгает в яму. Анечка прыгает за ней и смотрит вверх. Край ямы чуть выше ее головы. Сверху видно только небо. Луна выглянула из-за тучи.

— Смотри! Смотри! — шепчет Зиночка.

Она отгибает край клеенки и раскрывает портфель. В свете луны в нем что-то блестит. Зиночка запускает в портфель руку и извлекает оттуда золотые браслеты с драгоценными камнями и серьги, которые когда-то показывала Варе Вольская. Зиночка прикладывает серьги к ушам и хихикает:

— Ну, что? Клад или не клад? Анечка молчит.

— Плюю?

— Плюй, — кивает ошеломленная увиденным Анечка.

Зиночка старательно копит во рту слюни. Скрип двери. Девочки замирают.

Василий Левко выносит из двери зеркало, прислоняет его к столбу крыльца и возвращается в дом. Хлопнула дверь.

— Слышала? Он идет! — испуганно шепчет Анечка.

Зиночка раздумала плевать, торопливо прячет драгоценности в портфель и поправляет на нем клеенку. Теперь надо быстро вылезать. Зиночка повыше ростом, чем Анечка. Ей удается встать ногами на чемодан и, уцепившись за корни на краю ямы, быстро из нее вылезти. А Анечке вылезти никак не удается. Она соскальзывает с чемодана и, вскрикнув, падает на дно.

— Тише ты, дура! — шипит Зиночка.

— Сама дура! — шепчет из ямы Анечка.

— Ну, скорей же! Скорей!

Анечка торопливо влезает на чемодан и опять с него падает. Опять влезает. Всхлипывает. Она уже начинает паниковать.

— Ну, давай же, скорей! — шепотом умоляет Зиночка и протягивает Анечке руку.

Анечка хватается за нее и пытается выбраться наверх, но Зиночка не удерживается на краю и соскальзывает в яму, упав сверху на Анечку.

— Ой, мамочки! — уже всерьез пугается Анечка.

— Попробуй сперва ты, — говорит Зиночка. — Я тебя подсажу.

Анечка опять становится на чемодан. Зиночка держит ее за ноги. Анечка цепляется за торчащие из земли корни, отчаянно карабкается наверх и уже вылезает из ямы, когда в лицо ей ударяет луч электрического фонарика.

— Ты что здесь делаешь? — Василий Левко светит фонариком в яму и видит закрывающую ладонями глаза Анечку. — И Зинаида здесь? Понятно. За отцом шпионить? Соседям доносишь, мерзавка?

— Я больше не буду, — бормочет, скрючившись на дне ямы, Зиночка.

— Ну какое же ты ничтожество.

Василий наклоняется, хватает Зиночку за ворот и одним движением выдергивает из ямы.

— Я больше не буду, — говорит Зиночка. — Папочка, я не буду.

Речь ее, когда она говорит с отцом, сразу меняется, становится тупой, отрывистой.

— Это ты ее подучила отца предать? — спрашивает Левко у Анечки.

Анечка молчит.

— Конечно, ты. Это у вас национальное — шпионить и предавать. Зинка бы сама не додумалась. А ты знаешь, Анна, что делают с детьми, которые предают? Не знаешь? Зинаида знает. Мы с ней тебе сейчас покажем, что с ними делают. А то ведь и ты пойдешь, как она, повсюду языком трепать. А трепать языком нехорошо.