Борис Пильняк - Том 6. Созревание плодов. Соляной амбар Страница 49

– Слышь, Иван Авдеевич, чего ты бузу трешь? – ты скажи по сердцам про эти самые эпизоотии, интеллигенты вы, черти, галстуки носите!.. – напутал Невельский – ты скажи по сердцам!..

Гроза ответил очень спокойно:

– Ну, сам посуди, ведь семьдесят процентов наших коров больны вагинитом, – в Голландии, в коровьей стране, и то и вагинит и туберкулез рогатого скота в громадном проценте, – возьми датскую статистику, если не веришь германской…

– Ты подожди наукой сыпать, – ты скажи кратко – останутся или не останутся? – и скажи про Невельского, – молвил Трубачев. – На, закури, Иван Авдеевич!

– Останутся, – твердо сказал Гроза и твердо добавил: – А о Невельском говорить ниже моего достоинства. До свиданья.

Иван Авдеевич перебрал вожжи.

– Ты постой, погоди. Ты куда едешь-то? – ты, может, что знаешь про Невельского? – ты, что же, ежели утверждаешь, что останутся, ты, может, и помогать будешь, чтобы остались? Почему я тебе верить должен?

– До свиданья, – сказал Гроза, – глупости говоришь. Еду на страховку.

В лугах лежали туманы. Трубачев проводил Грозу туманными глазами под гору. А на горе осталось российское место оседлости, при царях Иванах бывшее вспольною крепостью и сданное затем в заштат, базар и заколоченный собор на месте бывшей деревянной крепости. На юг, север, восток и запад – заштатные дома и местности. По осеням в дожди по заштатной этой местности шествовали обутые в ичиги мамаевы кочевья ночи и дождей, над заштатом дули ветры и метели… И, как подобает в природе вещей, весна сменялась летом, лето осенью. Зимой заметали снега. Так шествовали годы. Революция планами своими заштат обходила, советское межевание помещало в городе Рик. Снимали в городе в начале пятилетки с церквей колокола, – заштатцы говорили, – ничего не выйдет, народ взбунтуется за колокола, – но колокола сняли и забыли о них. Всколыхнулись деревни вокруг заштата, валом пошли в колхозы, – заштатцы говорили, – ничего не выйдет, – но единоличник исчез, вокруг ложились новые дела. За коллективизацией однажды весь заштат не спал ночи, мальчишки висли на заборах, а молодежь уходила навстречу, – встречали тракторы со станции, никогда не виденные здесь. Тракторы въехали в бесколокольный собор, в соборный гараж. Заштатцы шли за тракторами до собора с восхищением, дня три ходили переосматривать их, и в поле ходили смотреть, как они пашут, – а за тракторами от станции до заштата вместо большака легло шоссе, и по шоссе попер автобус. За колхозами в сумятице от тракторов под горой, на месте разбитой мельницы, зарыкала электростанция, и как должное затребовал заштатец в Рике к себе по домам провода. Многие заштатцы смылись из заштата подобру-поздорову. Многие новые поселились в заштате.

Так прошло четыре года.

В музее краеведения Полина Исидоровна намеревалась встретить порог Второго Пятилетия, был декабрь. Было забыто, но было известно, что эпизоотии в заштатных землях есть. Дом Грозы окна в окна стоял против дома Невельского. И совсем под Новый год, – в Москве тогда только что отошел процесс промпартии – совсем под Новый год, – по новому шоссе пришли в заштат два новеньких автомобиля. Из одного из них вылез, – в овчине, в треухе, в валенках, – бывший матрос, чуть-чуть стареющий, с замерзшим лицом, на котором побелел от мороза шрам, нанесенный некогда саблей. В музее краеведения, перед которым тщательно к празднику были разметены снега, зажгли большое количество электрических ламп, – там заседала комиссия, которая проверяла сделанное в пятилетие. Старый матрос медленно читал пожелтевшие стенографические листы. Рядом с ним над листами склонился, стоя, товарищ Трубачев.

– Эх, ты, – галстуки!., не дети же!..

Последним разбудили Ивана Авдеевича Грозу, сказали, чтоб сейчас же собирался в музей краеведения. В музейном зале от лампы под зеленым колпаком навстречу Ивану Авдеевичу пошел матрос, протянул руку, сказал:

– Не узнаешь меня, Иван Авдеевич?! – здравствуй, как поживаешь? – мы вот тут стенограммы читаем, – это, вот, помнишь, когда мы составляли первый пятилетний план, – ты тогда говорил, что эпизоотии останутся. Они и остались. Что можешь сказать в свое оправдание?

– Здравствуйте. Узнаю. Были и остались, как я и говорил.

– Ты нам посоветуй, что можешь сказать в свое оправдание? Ведь Невельский нам очки втирал, – его ведь арестовать следовало бы…

– Арестовать? – переспросил Гроза и улыбнулся всеми своими волосами.

– Арестовать, – ответил моряк. – Вот именно поэтому, что ты в свое оправдание скажешь? – ведь, если бы ты о Невельском четыре года тому назад рассказал, может, его б тогда арестовали – для пользы дела. Ты как думаешь, к тебе-то за укрывательство негодяев с уважением относятся, ай нет!.. – Товарищ Трубачев ведь по сердцам с тобой говорил!., тебе верить можно?

– Можно.

– Тогда – зачем негодяев покрываешь?..

В музее было очень тепло и светло. За музеем лежало российское место оседлости, заштат. В довспольные времена здесь ходили мамаи, была здесь вспольная крепость. Впрочем, когда снимали колокола с собора, заштатцы говорили, – ничего не выйдет, – но колокола сняли, забыли о них, и собор в просторечии стал называться «тракторным парком».

В рассказе повторялась та ж, примерно, ситуация, что и в рассказе Романа Архиповича: Невельский – Антон, Гроза – Роман. В рассказ были перенесены традиции «классического романа» и «классического мышления», те, когда «можно взять Льва Толстого, „Войну и мир“, положить слева от себя». Арбеков взял верную мысль, – мысль о том, что революции лгать и быть нейтральным в революции – нельзя, – но он описал такую революцию, таких большевиков, такую «композицию» (палехское слово!) отношений Невельского с Грозой и с партийцами, которых не было, не могло быть. – Палех и Роман Архипович, реконструкция пролетарского мышления тому свидетели. В революции была вся страна, революцию решал для себя каждый человек заштатов, где

«революция планами своими обходила заштат, – заштатцы говорили»

и ничего не делали, ибо революция проходила мимо них и делала за них – таких заштатов не было, они остались только в литературных приемах, перенесенных на социалистические дни от классиков, то есть они остались в ощущениях и мышлении, не дошедшем еще до социалистического. Роман Архипович побывал бы десять раз и у Невельского, и у Грозы. А Трубачев не просуществовал бы часу ни в партии, ни над Романом, – ни Трубачев, ни завкрайзу. Коммунистическая партия не была и не могла быть «сама собою», – она была в стране, она была страною. А для Невельского и для Грозы свидетели – сын Романа Архиповича, дорожный техник, – дети Вакурова, Дыдыкина, Зубкова, второго Зубкова, Чикурина, племянницы Буторина, – инженеры, врачи, агрономы, учителя. Племянницы Буторина не пойдут на свидание с Лавром Феодосовичем. Сын Чикурина – врач – не только насмех поднимает разговоры об эпизоотиях, но и протолкует просто предварительно их в комсомоле. Статистик из края на проект аэроэлектрификации… Дети Чикурина, Дыдыкина, Ватагина, – они сами отлично скажут, что им надо для Палеха. И дорога от станции до «заштата» не может пройти «незамеченной», ибо дорожный техник, сын Романа Архиповича, поднимает весь «заштат» и все окружные деревни во главе с отцом Романом Архиповичем на строительство дороги, на коно-часы. Казалось бы, – что может быть заштатнее заштата богомазства?! – нет, товарищ Трубачев, председатель райсовета, женатый на местной дочери дьякона, боящийся галстука, – нет, он не может существовать в реальности, застрявший в классической «композиции». Партия никак не – «сама по себе»!.. В Палехе, кроме предис-полкома Василия Васильевича Зимина, живет секретарь райкома Шестернин, живут комсомольцы, – и живет даже начальник милиции, который однажды (палехским законом «обратной перспективы»!) – однажды. –

В Палехе есть драматический кружок самодеятельности, который ставит пьесы в Доме соцкультуры, – ну, ясно, что – Полина Исидоровна была б «душой» этого кружка, – этот кружок однажды назначил день спектакля вывесил рукописные афиши, а потом спектакля не сыграл по недобору актеров – а местный начальник милиции в два часа ночи собрал у себя в отделении всех «артистов», – ну, ясно, в том числе позвал бы и Полину Исидоровну, – собрал со строгим вопросом – почему актеры нарушили пролетарскую дисциплину, крутили вола и надули собравшихся на наслаждение зрителей?! (Полине Исидоровне не перед кем было бы цитировать современную советскую литературу, издеваясь над нею!..)

То есть Палех и Роман Архипович, уча, доучивая Арбекова, на практике указали, как надо писать, – и они ж оставили в заштате заштатный рассказ Арбекова, неверный рассказ, хоть и написанный по поводу верной мысли о нелицемерии перед революцией, о гибельности «нейтралитета», которого в существе вещей не может быть.