Юрий Авдеенко - Дикий хмель Страница 49

— Не ходи по комнате голой! С улицы все же видно!

— Ну и что? Пусть любуются.

Однако он считал, что такое «действо» дозволено лишь ему одному. И погасил лампу. Тогда я нажала кнопку выключателя на стене. Ожил плафон под потолком.

Казалось, что Буров побьет меня. Такие у него были глаза. Но он только покачал головой. И сказал:

— Сумасшедшая.

Я не возражала...

Душ... Только душ успокоил меня окончательно.

— Есть люди, которые обладают способностью абсолютно не чувствовать настроения своего собеседника, не обращают никакого внимания на факты и высказывают свои мысли без всякого стеснения, не учитывая ни обстановки, ни времени. Такие люди рождены вождями, — процитировала я на ухо Бурову. И добавила: — Уверена, Бертольд Брехт имел в виду тебя.

«Комета» скользила легко, без качки. Но моторы гудели громко. То далеко, то близко за иллюминатором темнел берег, а солнце растекалось по реке. И она была желтой, как луг в ромашках.

Дома стояли прямо на берегу. От крыш, протянув жердочки, точно руки, уходили вверх ветряки. Колеса с ковшами — для забора воды — маячили возле каждого огорода. Проносились полоски островков, узкие, словно сосульки, голые и поросшие зеленым кустарником. Красные клювы буев появлялись над рябью и справа и слева. Устало плыли баржи, кургузые, похожие на сапоги буксиры. Возле берега паслись овцы, пили воду телята...

А на «Комете» ровно гудели моторы.

Мягкие кресла под белыми полотняными чехлами были удобны. В линиях салона, в его интерьере чувствовался комфорт двадцатого века и все такое прочее.

Буров посмотрел на меня, соединив во взгляде улыбку с хитростью. Сказал, качнув головой, резко, словно его укусила муха:

— Спасибо за комплимент, но, к сожалению, должен переадресовать его тебе. Я слишком ленив для столь высокого предназначения.

— Ты думаешь, у меня есть шансы?

— Гораздо больше, чем ты полагаешь.

— Не знаю, как реагировать на твой юмор. Но я не согласна с Брехтом. Мне думается, что вождем может быть лишь тот человек, который легко улавливает настроение людей. Способен угадать их чаяния, надежды.

— Вожди бывают разные, — равнодушно сказал Буров. — Спорить с этим все равно что обыскивать голого...

Рядом с Буровым сидел молодой мужчина, на коленях у него лежала кинокамера без чехла. Он вмешался в наш разговор. Что-то сказал Бурову. Они заспорили. Но потом все обошлось благополучно. Мужчина оказался оператором Астраханской телестудии, ехал тоже в Житное. Знакомство с оператором (забыла как его зовут) пришлось нам весьма кстати.

В Житном узнали, что Зинченко нет на месте — рыбачит на тоне.

Оператор, которому рыбинспекция дала глиссер, предложил подбросить нас на тоню: хлебнуть романтики вместе с ушицей. Я загорелась. Буров мялся, как стеснительный гость: может, пойти к семье Зинченко, обождать хозяина в доме. Я сказала:

— Когда у нас еще представится возможность побывать на рыбацкой тоне? К тому же тебе все равно нужно писать.

— Чего писать? — вяло поинтересовался он.

— Очерк.

— Ах, да. Очерк, — проговорил он как-то огорченно. И я поняла, ему смертельно не хочется писать, не хочется ничего делать. Он с радостью лег бы на берегу и продремал бы до самого заката.

— Ты не позабыл блокнот? — спросила я.

— Позабыл.

— Как же? — меня пощипывала досада.

— Обойдусь, — сказал он. — Запомню...

Голубой глиссер покачивался на мутной волне. Она хлюпала о его чистый борт, незлобно, словно похлопывая ладонью.

Оператор спросил:

— Ну, решили?

— Да, — ответила я. И пошла к дощатому причалу.

— Слушай, — сказал Буров. — Езжай одна. А я пойду в управление рыбколхоза. С председателем поговорю... Пусть для очерка человека порекомендует...

— Возьмите плащ, — сказал мне оператор.

— В такую жару?..

— Возвращаться вечером будет холодно. — У него густые светлые волосы и смелые глаза. Он подвинулся, я села рядом. Все-таки было тесно. И я чувствовала плечо оператора, руку. И он, конечно, чувствовал меня...

— С вами мне ужасно повезло, — сказал он.

Взвыли моторы. Глиссер дрогнул. И пенный хвост вытянулся за кормой желто-желто... Я обернулась. Буров шел по берегу, помахивая рукой. Оператор сказал:

— Муж доверяет вам?

— А вы доверяете своей жене? — спросила я.

— Нет, — сказал он и засмеялся.

— Значит, есть основания?

— Не задумывался над этим, — признался оператор. — Я не доверяю женщинам. Это мой принцип.

— Мужчина с принципами лучше, чем без принципов. Пусть это будет утешением для вашей жены. А теперь вы скажите, почему вам со мной ужасно повезло?

Оператор хитро сощурил глаза:

— Угадайте.

— Я не сотрудница угрозыска.

— Полагаете, они угадывают всё?

— Если верить книгам... Или не верить книгам — тоже ваш принцип?

— Моя любимая книга «Спортивная ловля рыбы». Я верю ей.

— Это хорошо, когда у человека есть хоть одна любимая книга.

— Любимая книга, любимая собака... Любимая женщина. Только не хмурьтесь, пожалуйста. Я не имею в виду вас.

Мне сделалось скучно. Привалившись к краю борта, чтобы хоть как-то отодвинуться от соседа, я стала смотреть на воду, которая живым крылом вздымалась под глиссером, вздрагивала, словно хотела сказать что-то и потом загасала, как усталое пламя.

Оператор взял камеру. Перебрался к водителю на переднее сиденье. Начал снимать меня или делать вид, будто снимает.

Сказал громко (надо было перекричать моторы).

— Мне с вами ужасно повезло, вы тема для телесюжета. Дочь героя войны приезжает к старому ветерану. Я сниму вас на пленку, а за это вы меня поцелуете. Правда?

— Если снимете очень хорошо.

— Буду стараться.

— Старайтесь.

Старожилы рассказывали, что когда-то, много лет назад, в этих краях водились птицы, которых люди называли мартынами. Потом птицы исчезли. Никто не знает почему. И в память о них рыбаки назвали свою тоню Мартышкой.

Тоня — это место, где ловят рыбу. Полоска берега, три-четыре домика, вешала, на которых разложен побуревший от сырости невод, заготпункт, красный уголок..

Солнце блестит на реке, как чешуя рыбы. Плещутся, будто-на что-то жалуясь, мелкие пугливые волны. Покачиваясь, друг за дружкой, словно утиный выводок, плывут поплавки невода. А надо всем — большое небо в белесой дымке без конца и края.

Мотор выключен. Глиссер по инерции скользит вперед. И со стуком, чуть шуршащим, изогнутым носом касается берега.

Водитель и оператор — люди ловкие. Поднялись. Раз — и уже хрустят подметками по песку. А глиссер покачивается подо мной. Неустойчивая посудина. Я, кажется, ойкнула. Оператор подхватил меня на руки. Вынес торжественно на берег. Правда, сам замочил ботинки. Шепчу:

— Поставьте меня.

Он смеется. Делает вид, что не слышит.

— Надорветесь.

— Я штангист.

— Прошу вас...

Наконец я на земле. Голова немного кружится. Но в теле легкость, словно я способна летать. Женщины в прорезиненных брюках и куртках, в широкополых шляпах выбирают, невод, комментируя наш приезд беззлобно и даже доброжелательно, однако, с большим набором пугающих меня слов. К концу дня я привыкну к этим словам, как и к запаху воды и рыбы. Но сейчас я, конечно, краснею... Смущение мое не остается незамеченным. Опять поток слов... Это все-таки игра. Нарочитость... Однако, клянусь, я не осуждаю рыбачек. Каждый развлекается, как может.

К нам навстречу идет молодой парень, приятный. Выясняется — бригадир.

Оператор бесцеремонно заявляет:

— Кормите! Умираем с голоду.

Теряется бригадир, разводит руками:

— Ничего нет. Ничего... кроме черной икры. И ухи из осетрины.

— Сойдет и это, — машет рукой оператор.

Бригадир советует:

— Попробуйте купите хлеба в лавке.

Оказывается, на тоне есть и лавка. Правда, сейчас там висит замок. Но продавец скоро находится. Оператор покупает буханку хлеба и бутылку московской. Нам приносят таз икры килограммов на пять. Чугунок осетровой ухи. Я столбенею от удивления. Хочется потереть глаза: уж не сон ли вижу?

Вместе с нами водку пьют бригадир и продавец. От закуски отказываются. Спрашивают:

— Это правда, что там, у вас черная икра большую ценность представляет?

— Правда.

Смеются. Говорят:

— Глаза бы ее не видели. Надоела. Мяса хочется.

Я ищу взглядом нож, чтобы намазать икру на хлеб. Бригадир советует:

— Вы ложкой. Ложкой...

И я ем осетровую икру столовой ложкой, словно рисовую кашу. На фабрике скажут: врешь. Я прошу:

— Сфотографируйте.

Зовут рыбака фотографа-любителя. Он велит взять мне таз на колени. Зачерпнуть ложкой икры.

— Только пришлите.

— Слово — закон.

Оператор говорит: