Сабир Азери - В тупике Страница 49

— Да нет, голова моя тут ни при чем, никогда еще она так хорошо не работала, никогда еще я так отчетливо не представлял себе все до конца… Значит, на — всякий случай готовишь себе могилу рядом с. Джабаром? Ты, наверно, побоялась, что когда умрешь, тебе и места не найдется, верно?

Лицо Фариды побагровело.

— Что это ты меня хоронить взялся? Я пока умирать не собираюсь. Откуда только, интересно, у тебя взялись такие идиотские мысли…

— Откуда? Ну что ж, могу и это сказать. Твой сын сообщил. Твой любимый сын Гасанага. Показал даже место твоей будущей могилы, которая будет рядом с могилой ювелира Джабара. Поздравляю тебя, Фарида-ханум, без могилы не останешься.

И засмеялся каким-то деревянным смехом. — Ха-ха-ха!

Фариде стало не по себе. А что, если он сошел с ума? Сошел с ума и в любой момент может броситься на нее, начнет душить… Она хотела встать, уйти от него куда-нибудь подальше, но Кафар закричал не своим голосом:

— А ну, сядь на место!

Но тут же ему самому стало стыдно своего крика: а что, собственно, ему еще от нее надо? Нет, ему нужно сейчас пойти в комнату… Так, что он должен взять?.. Очки? Очки он только что положил в карман пиджака. Ага, вот трость… Очень кстати ее купили, ему без нее никак не обойтись на первых порах. Одежда — она все равно никому здесь — не понадобится, ее даже продать нельзя. И все. Кроме одежды, он ничего с собой не возьмет. Ничего не возьмет… Вот разве что диссертацию? Да, ее он прихватит. Правда, теперь и она ему не нужна будет, но в любом случае — это его многолетний труд, память о юношеских мечтаниях…

Фарида изумилась, когда увидела Кафара, выходящего из комнаты с чемоданом в руках.

— Это еще что? — начала было она, но осеклась, спросила упавшим голосом: — Куда ты?

— Ухожу. Ухожу отсюда, ясно?

— Но почему, Кафар, что случилось?

— Что случилось? — усмехнулся он. — Случилось то, что я в этом доме больше не нужен. Случилось то, что я презираю тебя. Да, да, презираю! Ты погубила мою жизнь, источила ее, как червь, Я презираю тебя! Презираю! Теперь поняла, что случилось?

Она кивнула.

— А… А заявление? В милицию?

— Заявление! — снова горько усмехнулся он. — Можешь не волноваться, все написал, что нужно, и оставил на столе. Так что ты свободна — трать спокойно те деньги, за которые продавала мою кровь!

Фарида замерла, боясь встретиться взглядом с его страшными глазами, не произнесла больше ни слова.

Но когда стук его трости послышался во дворе, Фарида не выдержала, подбежала к окну. «Мужчина называется, — шипела она, глядя ему вслед, — обиделся! Ну ничего, ничего, дней через пять-шесть вернешься и еще умолять будешь, чтобы простила! Нет, вы послушайте только, что он мне наговорил… — все больше распалялась она теперь, когда муж совсем скрылся из виду. — Презираю! Ты меня источила! Да что там было точить-то — и без того весь насквозь трухлявый был, с молодости! Ай, горе какое — муж мой обиделся и ушел от меня! Да пошел ты к черту! У меня есть дом, есть Дети, есть деньги на черный день — чем меня презирать, лучше бы себя пожалел! Что ты будешь делать в этом возрасте один-одинешенек? Кому ты нужен? Ну, я еще тебе припомню, как ты здесь мужчину изображал! Придешь, придешь еще в ногах валяться, приползешь!»

Ворча, она ходила из, комнаты в комнату и не знала, за что взяться. В доме словно бы все опустело, и пустота эта — странное дело — нестерпимо давила на нее…

Махмуд и Чимназ заявились домой одновременно — встретились где-то случайно в городе — и оба сразу сунулись на кухню. Чимназ с ходу заглянула в кастрюлю и простонала:

— Мама, умираю с голоду, что у тебя покушать?

— Яд змеиный!

Чимназ живо подхватила, решив, что это шутка:

— Могу и змеиный яд съесть, такая голодная! Покажи только, где он у тебя лежит.

Махмуд схватил кусок хлеба, пошел в спальню.

— Мам, а где папа?

— К чертям ушел! — Фарида кивнула в сторону окна. — Вот по этому самому тупику отправился прямо в преисподнюю.

— Да ну, я же серьезно спрашиваю… Где папа? В первый раз в жизни Фарида подумала о том, что боится сына, боится его гнева. Что с ним будет, когда он обо всем узнает? Ведь он так любит отца… А вдруг и он ее бросит?.. Но молчать больше было нельзя, и она ответила ему печально;

— Ушел твой папа…

— Что значит — ушел? Куда?

— Не знаю. Ничего не знаю. Сказал только, что ноги его здесь больше не будет. Больше, говорит, я вам не нужен.

Из кухни послышался беззаботный голос Чимназ, жевавшей что-то:

— Ну вы даете! Опять, небось, что-то не поделили, да? А ты его как всегда обидела. Да ладно, ты так не переживай — у папы сердце отходчивое, по-обижается и вернется…

— Нет, дети, не вернется… Вы плохо его знаете… — грустно сказала Фарида. — Ну и что? Жизнь, что ли, кончилась?

— Если он не вернется, — угрюмо сказал Махмуд, — я тоже здесь жить не стану. Слышишь, мать?

— Ну ладно, хватит болтать глупости! — Фарида потянулась, чтобы обнять сына, но Махмуд решительно отстранился.

— Я не болтаю, а говорю серьезно. Если он и впрямь совсем ушел из дома, то это только из-за тебя! Это ты довела его! — Фарида замахала на него руками: «Что ты, что ты говоришь, сынок!» — И я уйду. Я его не оставлю одного на старости лет. — Махмуд вдруг заплакал и, устыдившись слез, выбежал вон.

Чимназ так и застыла с недожеванным куском.

— Махмуд! — не на шутку встревожилась Фарида. — Куда ты, Махмуд?! — Она бросилась за ним, но догнать не смогла, а выбежав на улицу, увидела, что сын уже садится в такси.

Тогда она вернулась домой и разрыдалась. «Господи, ну за что ты создал меня такой несчастной? — причитала она, воздевая руки к небу. — Что плохого сделала я тебе? За что ты наградил меня такой злой судьбой? За что я терплю все эти муки, о господи?!»

Чимназ утирала слезы с ее щек и плакала вместе с ней.

Махмуд возвратился только в половине первого ночи. Мать и Чимназ не спали — стояли на веранде, ждали. Обе тут же радостно повисли у него на шее, не спрашивая о том, где он был до сих пор, что делал. Мать еще долго не выпускала его из своих объятий, только все шептала, шмыгая носом:

— Свет очей моих, украшение этого дома… Дыхание мое, сынок.

Махмуд отстранился от нее.

— Весь город обошел, на вокзале был, даже последний поезд весь проглядел — нигде его нет.

Сказал — и ушел в свою комнату.

А Фарида еще долго бродила по квартире, не решаясь войти в спальню: не могла она сейчас видеть ни пустой кровати, ни костылей, прислоненных к стене, сердце ее сжимала такая тоска, что спать она решила на веранде. Но все равно всю ночь снился ей Кафар, с которым она непрерывно спорила, доказывала что-то, а сердце и во сне заходилось от тоски.

Кафар распахнул маленькие деревянные ворота и ему показалось, что сейчас он, как когда-то, снова услышит мычание Краснухи или увидит отца, идущего навстречу со скребницей в руках, и отец радостно скажет: «Приехал, сынок…»

Но никого не было во дворе, кроме кур и цыплят, клюющих зерна, отсюда ему была видна распахнутая дверь хлева, но и там было пусто, только запах навоза говорил о том, что когда-то здесь держали животных… Непривычно пустой выглядела и крыша хлева — не громоздился на нем обычный стог сена, крыша теперь была покрыта шифером, уже изрядно ветхим;, некоторые плиты растрескались, кое-где видны были дыры. И ни звука, одно озабоченное квохтанье кур, беспрерывно тюкающих клювом по земле.

Только когда он уже совсем подошел к дому, до него вдруг донесся откуда-то голос матери, а следом за ним тихий детский смех. Он обошел дом и понял, что и голос, и смех доносились со стороны черного инжира.

Поставив на землю чемодан, положив на него трость, Кафар, крадучись, пошел к дереву. Ребенок говорил:

— Ты не бойся, бабушка, я тебе обязательно построю дом…

А мать отвечала:

— Только двухэтажный, ладно?

— Конечно, двухэтажный. Что ты смеешься, думаешь, не построю? Не веришь, да?

— Верю, сердце мое, верю. Почему не верить. Ведь ты мужчина, а у мужчины слово всегда твердое.

— И папа говорит, что я мужчина. У меня даже усы растут, вот посмотри.

— О, и правда растут, я даже палец оцарапали Молодец, аи да молодец! Настоящие мужские усы растут! Вырастут — будут густые, черные, как у дедушки Махмуда.

— Папа тоже так говорит… Вот, смотри, вот здесь я тебе построю двухэтажный дом, на месте старого, ладно? Двухэтажный с шестью комнатами… Три будут на нижнем этаже и три наверху. Мы с тобой будем вместе жить, ладно? Мы с тобой на верхнем этаже будем. И еще я тебе корову куплю. Или лучше буйвола. Мама говорит, что у нас в Гяндже самые лучшие буйволы…

— Да, сердце мое, если купишь, не прогадаешь. Во-первых, буйволиное молоко и простокваша гораздо вкуснее, чем коровьи. Во-вторых, корову-то теперь и пасти негде, пастбищ не осталось. Где ты будешь ее пасти? А корова, как и овечка, любит побродить, самой попастись, поискать траву повкуснее. Ну, а буйвол — совсем другое дело, совсем другое… Ты его накорми, дай выспаться, поухаживай за ним — вот и все, и он уже доволен. Накормишь его, загонишь в хлев — пусть стоит, если работы нет. Дашь раз в день ему напиться — вон, из арыка, что там, в саду… Пусть из арыка пьет.