Галина Башкирова - Рай в шалаше Страница 49

Сегодня Петя ушел в школу счастливый.

Обед у Тани остался со вчерашнего дня, она попробовала немного вздремнуть. Но Валентин снова сел за телефон. Утро началось все с того же Овсянникова.

— Ты меня слышишь? — энергически вопрошал муж из-за стены.

Когда он успел отдохнуть? Мы забыли упомянуть, что Таня слышала, как Денисов ходил ночью по квартире, щелкал зажигалкой; слышно было, как он ставил чайник, звякнула чашка, и он, должно быть, видел, что в Таниной комнате горел свет...

— Сечешь, что я тебе говорю? Аграновича вводим в режим хронической командировки, полгода будет сидеть в Питере. Ты с ним с утра поговорил? Я же тебя просил! Ах, у него жена беременна! Крупно удивил! У всех жены беременны.

...Пришлось снова вставать и одеваться: теперь было уже не заснуть.

— Извини, я на секунду, — Таня зашла к Денисову в кабинет, он сидел за столом, рисовал какую-то свою схему — свежевыбритый, пахнувший лавандой, в старых джинсах, которые особенно любил, в серенькой джинсовой рубашке, подаренной женой (Фалалеева принесла в «Ботсад», доставала для своего Фролова, оказалась велика). — Я ухожу в институт, — сказала Таня.

Воспитанный человек, муж вынужден был сделать перерыв в актуальных своих телефонных переговорах. Он вышел в прихожую и наблюдал за женой, пока та собиралась. Лицо у Тани было бледное, припухшее после бессонной ночи, круги под глазами делали ее похожей на маленькую испуганную собачку.

— Ты плохо выглядишь, — сказал Денисов с некоторым, как показалось Тане, удовлетворением, — оставайся дома, я тебе не буду мешать.

Но ушла она, а он остался.

В задней комнатенке «Ботсада» еще раз благословила Таня судьбу за то, что дано ей место, куда можно забиться. Голова была ясная и пустая. Следовало немедленно занять ее делом. Таня перечитывала готовую к сдаче редактору статью, хладнокровно перечеркивая целые страницы. Выводы казались ей узкими, далекими от реальности, лишенными живого психологического содержания, отдельными от тех людей, с которыми она проводила эксперименты, так складно в статье изложенные. Статью надо было либо резко сокращать, либо не сдавать в печать вовсе.

...Как мышка затаилась в предбаннике Верочка. Она ни о чем не спросила, лишь тихо обрадовалась Таниному приходу: «Вот хорошо, чай будем скоро пить, работайте, детка, я вас позову». День за окном стоял на редкость ясный, в их темной комнатенке было светло, солнце пробивалось сквозь заросли винограда, подсвечивало желтые лакированные поверхности новых столов, шарило по стенам, нащупывая коровушкинские подарки. За последние недели заметно прибавилось голубков и белокурых девиц, появился (Таня впервые заметила) набивной коврик-клеенка «Красная Шапочка и Серый Волк»: коврик аккуратно висел возле стола, куда Коровушкин прятал свои книжки. К его настольной лампе привязан пышный зеленый бант и такой же — к спинке стула. Нет, Вера Владимировна права, шеф у них человек редкий: не у каждого старика хватило бы размаха на доморощенно оскаленных волков и зеленые бантики... Верочкины подопечные, бросая вызов осени, цвели на подоконниках яростным фиолетом.

...Денисов с трудом оторвался от своих дел, когда Таня уходила, некогда ему. В обычной ситуации он не отпустил бы Таню в «Ботсад» — ни за что. Похоже, муж физически страдал, когда Таня там бывала: из-за убожества комнатенок, примитивности оборудования; еще бы, после стеклянных кубов его института, растянувшегося на два квартала, все они, дети «Ботсада», казались ему бедными приживалами Большой Академии. Он не прочь был бы посмеяться над их нищетой, если бы частью этой нищеты не была его собственная жена. И тем не менее Таня догадывалась, что Денисову импонировали ее занятия, вернее, так — не занятия, а сопутствующая им роль (та самая роль, из которой Таня сейчас выбыла). Денисову нравилась ее роль человека, который в силу одной уже профессии (в обывательском ее понимании) должен владеть секретом, как жить, а исполнения именно этой роли ждали от Тани не только ее подруги, но и близкие денисовские друзья. Образованные как будто бы люди, вдоволь веселясь над беспомощностью самой науки психологии, они полагали, однако, что для Тани можно сделать исключение. Так или иначе, но, ироничные, тонкие люди, здесь они охраняли себя, свой шанс, если понадобится, прибежать к ней выговориться, не испытывая при этом чувства неловкости: Таня специалист все-таки, как ни крути...Так обстояло дело с его друзьями, даже с Димычем, похоже, он тоже держал Таню в резерве...

Но, с другой стороны, Денисов, как никто, знал (может быть, только он один и знал), что Танино умение дать трезвый совет и практически все рассудить — ничтожно. Ему была известна ее беспомощность в вопросах, так сказать, примитивно-бытовых, он знал доходившую до абсурда ранимость самой Тани — от неловко сказанного слова, от неоправданно резкой интонации голоса, знал, как терялась Таня, когда ситуация резко менялась... Спрашивается, что такой человек мог посоветовать?.. Однако же что-то такое она советовала, что привлекало к ней людей... И Денисов гордился этим.

Танина детскость, с которой все для него началось, трогала его до сих пор — манера говорить, тонкий голос в минуты особенной к мужу близости, слезы, легкие, как у ребенка... факт нераздельного с женой существования позволял ему действовать, не особенно задумываясь, во имя чего, собственно, вся эта круговерть. «Во имя чего» — это был Танин вклад в их семейную жизнь, Денисов миролюбиво позволял ей размышлять и осмысливать, соглашаясь при этом действовать в реальной жизни за двоих.

Ах, как далека до сих пор Таня от понимания этого простого факта! А может быть, накануне понимания, кто знает? А может, она никогда не простит Денисову, что он полжизни действовал за нее? Неизвестно!

Но у Денисова, по-видимому, все-таки был свой секрет, иначе его поведение не понять. Возможно, он втайне от себя считал, что у него особенная жена, — только этим можно объяснить множество не сходящихся друг с другом фактов. В таком случае почему в это утро он вел себя так странно? Обиделся? Как же он успел тогда оправиться так быстро?

Но когда нынешним утром он пришел проводить Таню до дверей и по многолетней привычке потянулся поцеловать, ворчливо поучить, запретить нести тяжелые сумки, узнать, когда она вернется, и по глазам ее понял, что делать этого не следует, лицо его приняло выражение независимой силы. И тотчас замкнулось. Но ритуал прощания был доведен до конца. Денисов закрыл за Таней дверь, по традиции вышел на балкон помахать рукой, пока она не скроется на углу Калашного переулка.

Тане показалось, что лицо у него грустное.

Вера Владимировна, деликатно не входившая в комнату, позвала Таню к телефону. К тому времени от плановой статьи остались рожки да ножки, Таня лихо с ней расправилась. Звонил Костя: телепатия в действии, к вопросу о каравеллизме. Терпеливо выслушав его новости, Таня предложила:

— Я сегодня к тебе приду, зарос небось грязью о уши. Нет-нет, мне удобно, Петя с бабкой идут вечером в цирк. Что делаю? Чай собираемся пить с Верой Владимировной. Сегодня у нас никого нет, Вера Владимировна тебе кланяется.

Верочка в самом деле энергично затрясла челкой, улыбнулась Тане жалостно...

В последние недели она развела вокруг Тани похоронное бюро: «Детка, вы плохо выглядите, ешьте яблоки, у вашей мамы садовый участок, пользуйтесь, в этом году такой урожай! Детка, всю осень вы ходите в одном и том же свитере, это на вас не похоже». А сейчас попросила вдруг:

— Танечка, сделайте одолжение, улыбнитесь, на вашу мрачность обращают внимание в институте.

— Ну и пусть, — ответила Таня.

— Как это ну и пусть! Зачем вам любопытные взгляды? Я не о нашей лаборатории говорю, вернее, не только о нашей, — поправилась она. — Нет-нет, я молчу, но согласитесь, ваши семейные обстоятельства не могут не вызывать кривотолков. К тому же профессор Цветков слишком заметная фигура,

Таня наконец очнулась и вслушалась в Верочкино щебетанье.

— А почему Цветков?

Вера Владимировна внимания не обратила на смешное Танино возражение.

— К тому же он одинок, детка. Это возбуждает к нему повышенный интерес.

— У нас все замужем.

— Боже, Таня, детка! — «Таня, детка» Вера Владимировна произносила обычно на одном дыхании, получалось нечто длинное и неубедительное: «таньдетка, танкетка, конфетка» — тягуче-сладкое на слух. — Как вы трогательно наивны! — Серые глаза в мохнатых ресницах театрально закатились под самую челку.

Вера Владимировна была необычайно для нее откровенна и настойчива, — видно, впрямь на Танином лице отражалось то, чему бы лучше не отражаться, и Верочку выпадение Тани из общего благополучного фона начинало беспокоить.

— Таня, детка, меня даже шеф вызывал: «что с Татьяной Николаевной?» — так прямо и спросил. Как нам всем повезло! Такой чуткий, милый человек! — Верочка прикрыла глаза и слегка покачала головой, очевидно готовя Таню к долгому нравоучительному и, скорее всего, тщательно подготовленному разговору, в процессе которого не ворвется с очередной бронзовой собачкой или полуметровой чернильницей, найденными на помойке, Коровушкин, не заморозит их серьезным своим видом Виктор и Ираида сладко не закудахчет, рассказывая о внучке, — никто сегодня не помешает, до конца дня суждено Тане пребывать в Верочкиной власти.