Евгений Фёдоров - Шадринский гусь и другие повести и рассказы Страница 5

Вышли из-за стола, царица подала послу руку. Засиял он весь: такая честь не всякому приводилась. Идя по дорожке, государыня пошутила:

— Я вижу: вам, господин посол, русский гусь понравился…

— Осмелюсь спросить, ваше величество: откуда сию дивную птицу вы получаете?

— Ну, уж и дивная… Такой птицы у нас в Сибири премножество…

На том и покончилась царская аудиенция послу. Два дня спустя министр коммерц-коллегии доложил императрице:

— Аглицкое посольство сильно заинтересовалось, ваше величество, шадринским гусем и строит решпект об открытии торговли сей птицей… Коммерц-коллегия полагает, с сего большая польза купечеству и торговле российской пребудет…

Царица на то изволила распорядиться:

— Изъявить согласие на доступ того гуся в Англию… А шадринского мужичину, что на конюшне выпороли, наградить ста рублями, дать офицерский чин и отпустить с миром в Сибирь.

Вернулся Епишка в Шадринск к воздвиженью. Уже пал с березы золотой лист, и голая березка стояла погашенной свечкой. На Епишке был новый офицерский мундир и медная медалька.

Именитые шадринские купцы наказали попам звонить по церквам во все колоколе, от души ставили пудовые свечи. — Еще бы, шадринский гусь нашел дорогу в торговую аглицкую землю. Купцам дела будут!

Глава шестая

о том, как пошли в гору дела шадринского купечества и как сделался купцом Епишка

Подлинно дела шадринского купечества быстро пошли в гору. Коммерц-коллегия, по высочайшему повелению, дала указ о гусином торге с аглицкой торговою землею. В том указе прописано, что гусь шадринский пойдет в иноземщину в живом и мороженом виде. Тушки гусиные чтоб были доброго изготовления, и коммерц-коллегия наставляла, как готовить их, дабы англичанам любо было и тушки те быстро раскупались. Из аглицкой земли в Шадринск приезжали торговые гости, и хотя дорога на Урал им издавна известна, однако поражались они дорогам и раздолью российскому и, больше того, диву дались богатствам сибирским.

Проворный Епишка, хотя аглицкого языка и не ведал, однако быстро снюхался с теми торговыми людьми. Возил Епишка англичан по селам и посадьям и показывал, сколь гусей можно поставить в аглицкую землю. Был Епишка непоседлив, егозлив и ловок; торговые гости учли то дело и доверили ему поставку шадринского гуся в иноземщину. Чтобы знали Епишка и шадринские купцы, какой гусь нужен на аглицком торге, торговые гости пожелали учинить испытание. Самый главный аглицкий гость сэр Уокерт попросил шадринских купчишек сготовить знатно гусиное блюдо. Купцы обрадовались тому случаю — показать товар лицом. Епишка созвал со всего Шадринска знатных стряпух, и те двое суток били птицу, потрошили и готовили ее. Той самой порой аглицкие гости своим людишкам препоручили изготовить птицу по аглицкому манеру. В памятный день, в который сошлись шадринские и аглицкие купцы, было показано гусиное диво. Столы ломились от гусей жареных, пареных, копченых, гусиной потрохи, заливного — кругом были тучность и изобилие. Шадринские купчишки носом водили: боже, твоя воля, какое благорастворение воздухов! На славу постарались шадринские стряпухи. А аглицкие гости своих людишек-кухмистеров стребовали, и те свои гусиные блюда приволокли.

Аглицкие гости через толмача поведали, что англичане любят, чтобы сало не текло по губам, а чтобы оно растекалось по мясу, как прожилки белые, и тогда мясо на мрамор походит. Звалось то «беконным» откормом…

После того гусиные торги пошли на ярмарках Шадринска, Далматова, Мехонской слободы, в Стери, что у села Маслянского, и в прочих местах. Торжки те были весьма оживлены, крестьяне навозили гуся живьем и битого; сюда же наезжали купцы и прочий торговый народ; были тут екатеринбургские, камышловские, верхотурские, ирбитские, шадринские, курганские, ялуторовские, тюменские, туринские, ишимские, челябинские и ордынцы (ордынцами шадринцы прозывали татар, башкир, киргизов и бухарцев). На торжках лавки и балаганы строились, в коих всякая всячина продавалась: кожи, овчины, шкурки, холсты, красный товар, железный, женское рукоделие мехонских мастериц, кои обладали редким искусством ткать ковры браные, красить шерсть в цвета разные с тенями. Ковры те бухарцы и то хвалили: хороши больно выходили по рисунку, прочности и мягкости. Холст и белье мехонские рукодельницы ткали не уступающие фламандским полотнам. На торжках сплошной гусиный крик: навозили крестьяне гусей десятками. Купчишки подворья понастроили, конторы и скупали шадринского гуся за бесценок. Хороший гусь стоил три алтына.

Чтобы мужик от рук не отбился в трудную минуту — в зиму, — купчишки давали ему в долг из понастроенных по селам и посадьям клетей муку, крупу, горох и соль, а потом гусем долги получали. А сами в долг гуся брали, а в уплате не горазды были. Купчишки быстро в гору пошли от торгов гусиных. Строили палаты каменные, выезды завели — жили прибыльно и сыто. А у мужика, который гуся растил-пестовал, на столе всегда пища постная; холодное из тертой редьки с луком, картофелем и огурцами, — капуста, грузди, щи из толстой ячневой крупы, репные паренки, морковь да квас…

Епишка в Шадринске от торгов гусиных в три года разжирел, каменные хоромы воздвиг на самом видном месте. Купчишки уважали бывшего воеводского писца: ловок и проныра, прохвост. Никто лучше его не мог обстричь мужичка. При гусином торге Епишка — теперь подобревший, с расчесанной бородкой, при медальке — охулку на руки не клал. Язык у него был складный, быстрый.

Забирая у крестьянина гуся, Епишка говорил ему:

— Три алтына за гуся хошь?

— Хочу, купец, стоит того гусь, — откликался, понуря голову, продавец.

— Что же, верно, стоит гусь три алтына, — ухмылялся в бороду Епишка.

А мужик радовался: вот-де купец-удалец и не торгуется.

— Ладно, гони сюда, — показывал Епишка на подворье, — за расчетом к вечеру приходи…

Гнал хозяин гусей на подворье, сдавал на руки Епишкиным приказчикам. А вечером Епишка отсчитывал продавцу:

— Так-то, десять гусаков, говоришь. Считай по алтыну, всего десять алтын, — получай, сударь…

— Как так? Да ты сказал: по три алтына гусь.

— Верно, — улыбался Епишка, — от своих слов не отрекаюсь, говорил я, что гусь три алтына стоит… Ты вот мне скажи: что гусь твой жрал-пил? Известно что: траву, воду. Так. Трава — алтын, а чья трава? Богова. Скащиваю алтын на господа бога. Вода — другой алтын, а чья вода? Богова. Скащиваю другой алтын на господа бога. Третий — тебе остается. Получай, хозяин…

Гусиный хозяин кричать:

— Караул! Разор, купец грабит!..

— А ты помалкивай, — спокойно грозил Епишка, — где это видно, чтобы честный человек за божье добро деньгу брал? Проваливай, пока приказчики по шее не накостыляли!

Спасибо и на алтыне, а то с Епишки, статься, и ничего не получишь, особо когда в долг возьмет. Тогда поминай как звали!

Глава седьмая

о том, как богатели и гуляли купцы шадринские и как потерял один купец во сне свою бороду

Молва о шадринском гусе и торговле с аглицкой торговой землей по рекам и дорогам быстро разнеслась в Поволжье и Прикамье. Татары-купцы — и те разохотились на сем гусином торге руки погреть. У купца нет родимой сторонушки: где можно урвать, зажилить, поднаграбить, там купцу и родимая сторонушка. Из Казани, из славна Нижне-Новгорода, из Перми великой наезжали в Исетскую провинцию ловкие купчишки. Рассылали бойких, тароватых приказчиков по весям и скупали у мужичков шадринских гусей. По селам те сторонние, не сибирские купцы, завели гусиные подворья, немалые склады пух-перья, коптильни, в коих копчению гуся предавали, а больше гусь в иноземные царства шел живьем. Купцы те крестьянам под гусей ссужали немалые суммы денег, и оттого крестьяне не выбивались из кабалы. Сторонний купец был оборотливей, смекалистей, и шадринскому купцу оттого в грабеже стеснение стало и убыль в барыше. «Где это видно, чтобы сторонние, не сибирские купцы, изо рта изобильный кус выхватывали?»

Собрались шадринские и челябинские купчишки на совет и порешили бить челом перед сиятельным ликом императрицы Катерины Алексеевны на сторонних купцов, которые в шадринских палестинах скупают гуся и тем местному купечеству чистый разор творят. А так как всему голова и затейщик был Епишка, сын Амбросиев, ныне именитый купец, то и порешили просить его написать царице ту челобитную, и по знакомой купцу дорожке вновь съездить в далекий Санкт-Петербург, и вручить в державные руки прошение шадринских купцов.

Купецкий съезд был тот в Шадринске в самый мясоед в лето тысяча семьсот семьдесят четвертое. Стояли январские крутые морозы. Шадринские улицы и проулки завалило снегом, однако же сие не мешало именитому купечеству гонять сибирские тройки с гиканьем и великим шумом. Сколько посадского люду было подавлено, перекалечено, но не в том корысть. Пировало-гуляло купечество неделю, немало было перепито-переедено. Гуртами купцы ездили в бани и до упаду с похмелья парились, после того лохани квасу вылакали. Известное дело, купецкая утроба — что прорва. Епишка с похмелья в самую стужу в Исети окунался, со всего Шадринска народ сбежался. Диву дались: как это купец в Иордани на мясоеде да в сибирский мороз в реку полезет. Епишку на тройке к реке подвезли, он голый из бобровой шубы выскочил, юркнул в прорубь, трижды Окунулся и опять в шубу. А тем часом ему поднесли кружку шпирту выпить… После того купцы еще три дня гуляли: пили, обжирались, богатством хвалились…