Джамиль Алибеков - Планета матери моей (Трилогия) Страница 5

Мне не приходилось раньше торговать на рынках. Шум и гомон оглушали. «Пшеничка белая, каравай желтый, пахнет так, что душу отдашь!» — кричал один. «Пшеничные зерна с гранат величиной!» — похвалялся другой. Покупатели упорно спорили, взяв горсть, пересыпали в ладонях: «Сору больно много», «В сырости, верно, держали?»

Я продал свою торбу первому, кто подошел.

— Какая цена, малец?

— Как у других, так и у меня.

Деньги запрятал в карман и отправился побродить по рядам. Каких сладостей только не было! Пахлава сплошь в имбире. Леденцовые петушки на палочках, такие же, как в детстве. А у самых ворот на расстеленных паласах переливались бусы и разноцветные перстеньки. Я справился о цене нитки бус, похожих на алые гранатовые зерна, и не раздумывая купил их. Когда перекидывал торбу за плечо, из рупора на столбе донесся голос. Он пел:

Отца и матери любимая дороже…

Мне стало совестно: о наказах матери забыл вовсе. Невидимая певица, должно быть, хотела предостеречь меня. Хорош сын! А ведь я не расставался с матерью еще ни на один день в своей жизни, и неизвестно, как перенесу разлуку. В детстве я очень боялся, что она может умереть, готов был броситься в могилу за ней. Ночами натягивал одеяло на голову, приучал себя к духоте и беспросветному мраку могилы. Думал, ангелы пожалеют меня и оставят нас обоих на земле.

Ангелы представлялись мне в виде простоволосой красотки на граммофонном ящике дяди Селима. Пухлые щечки, ротик величиной со сливу и отливающие голубизной белки глаз, как у Халлы.

Я бродил по городу, глазея по сторонам. Из подвалов, где помещались мастерские жестянщиков, неслись удары молотков по наковальням. На стенах чайной висели расписные тарелки. Вот бы и у нас с Халлы завелась в доме такая посуда! Белыми пальчиками она берет кусок пахлавы с блюда, подносит мне: «Ешь, Замин. Иначе и я в рот не возьму». Не отрываясь смотрю на ее родинку-перчинку. Лицо Халлы наклоняется все ближе…

На городских улицах, под тенью чинар, меня еще сопровождали наивные юношеские мечты. Остановившись у одной из витрин, я долго смотрел на обложки книг с удивительными рисунками: разъяренные звери, всадники с обнаженными мечами. После школы за два года почти отвык от вида книг. Мать постоянно твердила: «Сынок, возьми у дяди Селима газету, почитай вслух. Хоть буквы из памяти не уйдут!»

Мне всегда хотелось учиться. Я только скрывал это желание от других как неисполнимое. Представлял, с какими глазами мать будет просить помощи у других, если я перестану зарабатывать. Разве не скажут ей: «У тебя сын — детина под потолок, кулаком орех без труда разбивает. Или он хочет сохранить свои руки чистенькими?»

Мать жила одной заботой о нас. Однажды дядя Селим упрекнул ее: «Зачем так убиваться? Все равно сыновья подрастут и покинут тебя, едва их поманят девчонки». Мать покачала головой: «Лишь бы добрые вести от них приходили».

Солнце стало клониться к закату. У прохожего спросил, как мне найти общежитие педагогического техникума. Тот бросил на ходу: «Рядом с сиротским приютом». Пришлось остановить второго:

— Где тут сиротский приют?

— В конце улицы.

Халлы словно поджидала меня. Едва я постучал во входную дверь, как раздался топот ее проворных ног. К стеклу прижалось лицо, по-детски расплющив нос.

И вот она стоит передо мною в красном коротком халатике, которого я никогда на ней не видел. Она сделала шаг, подол взметнулся и приоткрыл на мгновение белое колено. Халлы тотчас одернула халатик, придерживала его, чтобы не распахивался снова.

Мы даже забыли поздороваться. Просто стояли и смотрели друг на друга.

— Как хорошо, что ты пришел, Замин!

— Ты ведь сама велела. Надо с тобою посоветоваться…

— Конечно, конечно! Пойдем наверх. Подруги еще не возвращались. Мы теперь в школе пробные уроки ведем, отметки ученикам ставили.

— Неудобно, если меня застанут.

— Почему? Здесь таких вещей не стесняются.

— Каких?

— Ты же всегда хотел быть моим братом? Забыл? Вот мы и есть брат с сестрой.

Она схватила меня за руку и повела по лестнице. От ее прикосновения пальцы мне обожгло.

Сняв с моего плеча торбу, Халлы вытянулась, будто тетива лука, и легко дотронулась ладонью до моего плеча.

— Вот ты и в городе!

Она ни секунды не могла усидеть на месте. Поправила подушку на кровати, выдвинула и задвинула ящик тумбочки, провела гребнем по волосам, схватила с подоконника чайник, белый в красных розах, убежала с ним.

На тумбочках и подоконниках — везде громоздились стопки книг.

Халлы с тем же лихорадочным оживлением впорхнула в комнату.

— Я тебе так рада! Ко мне ведь никто не приходит. Раньше навещал отец. Но сейчас мы в ссоре.

— Он хочет жить по-старинному, распоряжаться тобой! — вырвалось у меня с ожесточением. — Женщина для него низшее существо!

— А для тебя?

— Да я для своей матери на все готов!

Она задумалась на мгновение и вдруг со смехом сдернула с меня кепку, растрепала волосы, ухватила за чуб и притянула к себе. Я едва не потерял равновесия.

— Не балуйся. Какая ты стала озорница!

— Не хочешь, чтобы я свою силу показывала? А я все могу, вот тебе! Захотела учиться — учусь. Надо было — отца ослушалась.

— Ты не сама все это придумала. — Я невольно нахмурился.

— А кто мне помог, братец Замин?

— Не называй меня братцем.

— У-у, бука. Думаешь, испугалась твоих насупленных бровей? Теперь я ничего не боюсь. Ты сам меня бойся.

Она шутливо замахнулась. Я перехватил ее руки, и маленький сжатый кулачок потерялся в моей раскрытой ладони.

— Вот и все твои силы кончились.

Она тихонько освободила руку, отошла к окну. Оглянулась — выражение лица изменилось.

— Я хочу подарить тебе книгу.

Обложка показалась знакомой, я видел такую же за стеклом витрины: богатырь борется с тигром.

— Вот какие юноши бывают, Замин. Убил свирепого тигра и надел на себя его шкуру.

— Я не знаю этой истории.

— Он сделал так ради любви… Знаешь, со мною рядом живет девушка, у нее есть жених. Возвращаясь со свидания, всякий раз хвалится, что он покорно сносит все ее капризы. «Больше любить будет», — повторяет она.

— Но ты ведь так не будешь поступать со своим женихом?

— Нет, братец. Обещаю. Я возьму веревку, обмотаю своего милого, взвалю себе на спину, как вязанку дров, и понесу хоть на край света…

— Опять «братец»!

— А как?

Я не ответил. Молча полез в карман, поднес к ее глазам сверкающие бусы.

— Это тебе.

Она вспыхнула, покраснела до корней волос. Даже по лбу и шее разлился огонь. Отступила на шаг, словно в испуге:

— Не надо.

— Значит, у тебя уже есть нареченный?! — В ярости я сжал бусы и хотел швырнуть их на пол. Она вцепилась в запястье.

— Никаких нареченных. Ты мой братец, мой гага, и все. Больше мне никто не нужен. Я вообще не выйду замуж.

— А как же Селим? Ведь он писал тебе письма.

Она опустилась перед кроватью на колени, достала плоский деревянный чемоданчик, открыла его и выложила передо мною бумажный сверток.

— Читай, гага.

На одном листке было написано: «Я все узнал. Техникум трехгодичный. Дают койку в общежитии. Есть столовая». На втором: «Почему ты не решаешься? Время уходит. Если сама не можешь вырваться в город, передай документы, я отвезу их». Третий листок уговаривал: «Отец твой колеблется, потому что боится расходов? Успокой его: ты будешь получать стипендию. Неужели наши девушки так беспомощны и трусливы? В других селах уже трактористки есть, ходят в брезентовых штанах, никого не боятся…»

Последнее письмо было более длинным. Я читал его медленно. «Все складывается для нас хорошо. Скоро я получу повышение, фаэтон будет в моем распоряжении. Тогда смогу подвозить тебя в город и обратно хоть каждый день. Можем и еще кого-нибудь брать по дороге, чтобы отец твой не подумал ничего худого. Не печалься, все уладится. О тебе могу говорить только с Замином, он мой верный помощник. Что бы мы делали без него? Будешь учиться в городе, побеседуем обо всем спокойно. Я многое должен сказать тебе. Сожги письмо, не надо, чтобы оно попало в чужие руки. Хотя душа моя чиста и я ничего плохого не замышляю». Подпись была странная: «Соловей».

Я поднял голову и встретил пристальный, изучающий взгляд Халлы. Несколько секунд наши взгляды скрещивались. Наконец я выдавил с кривой усмешкой:

— Больше вы в Замине не нуждаетесь? Скажи правду, он часто приходит сюда? И почему ты не сожгла письмо, как он велел? Пепел смешала бы с водой, а воду выпила, как святую…

Тут я понял, что издеваюсь над дядей Селимом. Поспешно добавил: