Аркадий Бухов - Жуки на булавках Страница 5

– Я лично остановлюсь вот на этой цепочке… Покойный так любил ее носить с белым жилетом. Я дам ее на сохранение в какое-нибудь такое место, где бы мне поручились за ее целость небольшой суммой и квитанцией…

– А вы что же? Берите. Хорошенькие вещицы… Ты даже возьми себе еще вот эту статуэтку… Не понравится, дорогой разобьешь… Ну, тронулись…

– Прощай, Доня… Прощай… В первый раз плачу… Не стесняйтесь и вы – разве можно стыдиться слез любви и дружбы… Прощай, родной… Скоро все там будем… Платок нужно пальцем поглубже…

– Надевайте пальто скорее… Готовы? Девушка, хозяин просил никого-никого не принимать… Он хочет мечтать об уходящих в ту синюю даль, где легкие цикады… А вас он просил зайти сейчас же…

С Доней мы больше не встречались. Кто-то мне передавал, что в его характере произошел крутой перелом: он стал серьезнее, мрачнее и совершенно избегает шуток.

В первых числах апреля почти ежегодно уезжает за город…

1915

Потомки

Много лет тому назад, выходя из дому, Пушкин вспомнил, что не захватил с собой чистого носового платка.

Вернувшись домой и, после тщетных поисков, не найдя этого платка, великий поэт оставил на столе записку. Так как Пушкин писал только стихами, то даже эта скромная записка была написана звучными строками автора «Евгения Онегина»:

NN! Когда б ты приволокМне носовой один платок!Тебе я благодарен будуИ сей услуги не забуду.

NN, к которому была обращена эта записка, платка не нашел, но сверху приписал и свою просьбу, тоже стихами, так как в пушкинский период даже прозу все писали стихами:

О Пушкин, друга пожалейИ оставь у прислуги семь рублей.

В течение двух дней, пока бумажка валялась на столе, на ней появлялись новые и новые фразы:

«Был у тебя. Поедем завтра к Д. Ладно?» – писало на ней какое-то незнакомое лицо.

«Хорошая тема, – набросал на уголке сам Пушкин. – Грозный. Опричники. Лес. Большой монолог. Народ. Музыка».

«Был я. Приду завтра», – писало другое незнакомое лицо.

На обратной стороне скучающий гость нарисовал козу. Бумажку вымел лакей. Потом поднял ее и вместе с другими бумажками отдал прислуге на растопку.

Коза, нарисованная опытной рукой, привлекла внимание простодушной женщины. Она взяла бумажку и положила ее к другим бумажкам, так или иначе заслуживающим внимания.

Судьба играет человеком. Кухарка вышла замуж. Через восемьдесят лет ее внук, ветеринар в одной из глухих провинций, разбирая архив бабушки, аккуратно сложенный в коробке из-под карамели, нашел бумажку, на краешке которой стояла подпись гениального поэта.

Через две недели ее вертели в руках два исследователя Пушкина, которых многие осторожно звали пушкинианцами. Это ремесло перешло им по наследству; к этой профессии они приучали и своих детей обоего пола.

– По-моему, Пушкин, – уверенно сказал один из них, прочитав бумажку, – и фамилия похожая: Пушкин, и год подходящий…

– Опять же по козе видно, – согласился другой, – кто, кроме автора «Полтавы», мог так нарисовать это простое животное?..

– К тому же этот ритм в стихах:

Был у тебя. Поедем завтра к Д.

– Это, кажется, проза…

– Это проза? Ну, знаете… Тут даже не поэт окончание припишет: сегодня я, а завтра ты в беде… Слышите?

– Что ж я, не пушкинианец, что ли?! Слышу.

– Дополним?

– Воспроизведем.

– Издадим?

– Может быть, вы думаете, что я миллионер, что у меня по особняку в кармане, чтобы я стал спорить?..

Приблизительно через месяц в одном из журналов, печатавшем большей частью варианты ненаписанных стихов гениальных людей, появилось новое неизданное стихотворение Пушкина. Из уважения к автору оно было названо посмертным.

Стихотворение имело, после тщательной обработки его, приблизительно такой вид:

NN! Когда 6 ты приволокМне чистый носовой платок.О Пушкин, друга пожалейИ оставь у прислуги (вариант: – прислуге) семь рублей.Был у тебя, поедем завтра к Д.И будем оба мы везде.Опричник. Грозный. – Тема вот.Лес, монолог большой, народ.Был я. Приду к тебе опять.Играть. Кидать. Пытать. Шагать.

Споров по поводу стихотворения почти не было. Некоторые пытались из упрямства приписать его Лермонтову, ссылаясь на нарисованную козу, так как Лермонтов был на Кавказе, где коз очень много, но пушкинианцы не выпускали добычи из зубов, и пришлось им уступить.

Когда неизданные стихи увидел режиссер большого идейного театра с повышенной платой на места, он побледнел, схватил себя за сердце и упал на стул.

– Бедные мы, – успел простонать он, – другие возьмут и сделают…

– Успеем, – успокоил его близкий человек, притворяя дверь, – инсценируем за один присест… Это не энциклопедический словарь в четыреста двух полутомах в кожаных переплетах… Сядем вместе, и пьеса будет…

Инсценировали стихотворение для большой обстановочной пьесы. Сначала хотели переделать в комедию, чему сильно способствовала развязная поза козы, нарисованной на обороте, и история с носовым платком, но для памяти Пушкина это показалось неудобным. Решили остановиться на вполне законченной исторической драме.

– Декорации-то нетрудно сделать, – хмуро думал режиссер, – художника только хорошего надо позвать: в первом действии все на фоне носового платка, во втором можно завтрак в сукнах, в третьем монолог зеленой краской с желтыми переливами… Вот четвертое… Не то козу эту самую живую поставить, не то в духе Грозного…

Пьесу писали заново, придерживаясь пушкинского замысла. Содержание получалось довольно яркое и, как об этом не раз высказывался в интервью с репортерами сам режиссер, выдержанное в духе творчества гениального поэта.

Молодой опричник во время чтения монолога теряет носовой платок. Появляется незнакомец в маске, который говорит, чтобы ему за платок выдали семь рублей, иначе он грозит уехать к Д. За сценой настоящий мотор гудит в настоящий рожок. Для реальности в первых рядах даже пахнет бензином. Опричник не соглашается на такую трату и уходит в лес, собрав пред этим громадную толпу народа и объявив ей, что эти семь рублей он оставляет своей прислуге, так как у него прислуги нет, то эти деньги берет с собой коза. Кончается пьеса выходом NN, загримированного под Пушкина, с последней краткой фразой: «Был у тебя, приду опять…»

Так как слов для всех действующих лиц не хватило, пришлось их заимствовать из других неизданных произведений разных авторов.

Диалоги получались хотя и красивые, но часто не соответствовали развитию фабулы.

– Была та смутная пора, – горячо говорил герой пьесы, – когда Россия молодая, в бореньях силы напрягая, мужалась гением Петра…

Героиня, не давая ему докончить фразы, возражала уверенно и сердито:

– Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь, так воспитаньем, слава богу, у нас не мудрено блеснуть…

Ссора кончалась только благодаря вмешательству третьего лица, введенного в пьесу режиссером для заполнения пустого места у настоящего розового куста с чудными плодами, причем это третье лицо давало резюме, мирившее всех:

– Зима. Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь.

В одном месте, где пушкинские неизданные стихи были слишком неуместны, а нужно было все же брать что-нибудь из пушкинского материала, герой пьесы читал большой монолог из ежедневной газеты о необходимости устройства лечебницы для алкоголиков имени великого поэта.

Пресса в своих мнениях о пьесе раскололась на две неравные части. Большая, не получившая контрамарок на премьеру, укоряла декоратора и вторые персонажи в чрезвычайно долгих антрактах; меньшая часть, уступившая свои контрамарки родственникам жен, наоборот, пьесу выдвигала, сравнивая ее даже с «Крейцеровой сонатой» по звучности стихов…

И только один экстерн, прочитав к экзамену «Капитанскую дочку» и сделавшийся внезапно поклонником Пушкина, – скопил от продажи старых учебников семнадцать рублей, поехал на могилу великого поэта и выразил свое мнение по поводу пьесы. Взял бумажку, прикрепил ее ржавым гвоздем к ограде и вывел большими кривыми буквами:

«Здесь плевать воспрещается».

1915

Из сборника «Тихие неприятности»

1915

Путь к здоровью

I

Она с любопытством и с некоторым сожалением посмотрела на меня.

– Вы какой-то городской. Затхлый. В вас нет природы… Понимаете?

Я не был заинтересован в отсутствии ни самой Ариадны Сергеевны, ни природы, поэтому сказал, что хочу есть и чтобы меня отвели домой.

– А сами-то вы дорогу не знаете? – И она иронически усмехнулась. – Два шага – четыре версты от вашей дачи… Тем более лесом.

– Я не привык так шагать, – нехотя сказал я, – и тем более вашим этим… лесом…

– Ну, я вами займусь, – погрозила она пальцем, – я заставлю вас отдохнуть… Вы такой городской, затхлый…