Вячеслав Сукачев - У светлой пристани Страница 5

Ушла и Таисья, пожелав Светлане ночи без конца и радости без счета, а дамский вальс все продолжался, и неугомонная Сонька-Бубонька уже отхлопывала себе, наверное, десятого по счету партнера.

И вдруг сиротливо и неуютно показалось Светлане среди веселых, танцующих людей. Она тряхнула короткой прической и пошла к выходу, и когда уже спускалась с крыльца, услышала, что кто-то вышел следом.

Ночь была удивительной даже для лета, для июня. Узкой полосой прочертили небо облака, и у самой их кромки величаво покачивался красный диск луны. Был он необычайно огромным, властно приковывающим взгляд, и Светлане, как в детстве, показалось, что это злой волшебник, подглядывающий за делами людей. И, может быть, поэтому они долго шли молча и Светка уже боялась и своих чувств, и самое себя.

Как и в прошлый раз, он вплотную подошел к ней и тихо спросил:

— Я провожу тебя, Света?

И она ничего не ответила, повернулась и пошла, по не к дому, а к пристани, и Сергей пошел рядом. В свете луны его волосы холодно серебрились, а глаза были темными, далекими, и в них Светка хотела и боялась заглянуть. И еще она удивлялась тому, как легко и радостно ей было с Сергеем, даже без слов и без мыслей даже, и она, еще не сознавая этого, потянулась к нему. Тайно даже для себя, доверилась светло и чисто.

Она знала одно место, над самой пристанью, куда бегала по вечерам и подолгу сидела в одиночестве, провожая глазами огни катеров и громадных самоходок с углем. Здесь можно было удобно сидеть на камнях, и Амур был под самыми ногами, и если прикрыть глаза, а потом быстро открыть их, то на минуту представлялось, что сидишь ты среди громадного моря и тени погибших кораблей проносятся под облаками.

Они устроились на камнях, и смотрели на Амур, и одновременно слышали приглушенную расстоянием музыку из клуба.

А внизу привычно и покойно покачивался на мелкой волне плашкоут, и красным светились сосновые бревна избушки Савелия. Сам он стоял на корме, хорошо видный отсюда, и по временам загоралась его папироса огоньком.

— Светлая, — сказал Сережа, и Светка вздрогнула и зябко повела узкими плечами, — ты любишь того парня?

— Не знаю… — ответила она не сразу и заметила, что луна теперь словно бы катилась по черной кромке туч, вздрагивая и подпрыгивая на ухабах, и тихо повторила: — Не знаю я…

— Ты похожа на мальчишку, тебе говорили?

— Нет… Но я знаю.

— У тебя нос курносый и губы толстые. — Сережа тихо засмеялся. — И вообще непонятно, кто ты? Когда я подошел к тебе в прошлый раз, ты мне показалась Аленушкой, а сегодня, на танцах, Наташей Ростовой.

Светка загрустила. Сидела на камне и грустно думала, почему Сергей не приехал в деревню раньше. Она бы его встретила по-другому, и разговор у них, наверное, другой бы получился. А теперь ей было как-то неловко и перед Володей, и перед Сережей тоже, и казалась она себе непостоянной, дурной девчонкой. И впервые почувствовала Светлана, что она уже успела что-то потерять, что-то такое, чего не вернуть и чему нет объяснения, а просто возникло томительное чувство потери, от которого пусто и неуютно становится на земле.

— Ты здесь часто бываешь? — спросил Сергей.

— Часто, — одними губами ответила Светлана.

— Я тебя именно такой и представлял.

— Какой?

— Девочкой-мальчиком. И когда увидел на плашкоуте, сразу узнал. Понимаешь, я тебя уже словно бы сто лет знаю. — Сергей сидел чуть ниже, переламывая в руках сухую ветку, и смотрел на нее радостными глазами. — Ты не думай, это я говорю не ради того, чтобы заполнить вакуум. Так я еще никому не говорил…

— А почему?

— Для тебя берег.

И Светка чувствовала, понимала, что он говорит правду, что все так и есть, и она ему нравится, но уже не могла обрадоваться этому и загрустила еще больше.

— Странно все… — сказала она задумчиво, — сидим мы, совсем посторонние люди, а уже вроде бы и не чужие. Только знаете, Сережа, вы больше не подходите ко мне. Не надо. Мне с вами хорошо, но лучше не надо. Я ведь неправду сказала, я Володю люблю, а с вами мне просто как-то спокойно.

Сережа отвернулся и посмотрел на плашкоут. Он был темным и мрачным, а мимо него струилась светлая вода, и небо до горизонта было светлым, и там уже обозначался едва видимый рассвет. Он отцепил от куртки значок, протянул Светлане.

— Возьми на память и прости меня. — Сережа встал и опять посмотрел на плашкоут, и ему хотелось взять Светлану за руку и поцеловать ее, но он лишь вздохнул и пошел белой тропинкой.

В какой-то момент Светлане хотелось окликнуть его, вернуть и доверчиво прижаться к нему, и заглянуть в большие, добрые глаза. Но он уходил так спокойно, такой высокий и решительный, с серебристыми волосами в лунном свете, что она не решилась и тихо заплакала.

Она плакала и понимала, что прошла сегодня мимо чего-то главного в своей жизни, чего ни вернуть, ни повторить никогда больше.

У самой кромки воды, рядом с плашкоутом, ровной стеной стояли кусты черемухи. И Светлана сидела на берегу до тех пор, пока не рассвело окончательно и плашкоут не потонул в белой черемуховой дымке.

Утром, перед работой, забежала Вера.

— Ты почему удрала? — начала она и осеклась, увидев припухшее, заплаканное лицо Светланы. — Что это с тобой, Светка?

— Да ничего. — Светлана, так и не раздевавшаяся с вечера, лежала на кровати поверх одеяла.

— А плакала-то почему?

— Так…

— Рассказывай. Ты уж не замуж ли собралась?

— Нет, Вера. Замуж я никогда не выйду.

— Рассказывай. Плачут-то бабы почему — замуж хотят. А их не берут. — Верка рассмеялась и толкнула Светлану в бок. — Хватит реветь, дурочка. Слезы-то паши впереди. А я ведь к тебе прямо от стюдентика. Только переодеться домой забежала, и то зря — там Ар-кашка с Нинкой грелись, а я их и вспугнула.

— Ох, Верка, хорошо тебе, — вздохнула Светлана.

— А тебе-то чем плохо? Я небось видела, как на тебя белогривый заглядывался. И капитан у тебя за пазухой — выбирай любого, чем плохо? Одного не пойму, что они в тебе находят? Ну была бы ты баба в соку — мне понятно, а то ведь прижаться не к чему. — Верка опять захохотала, по всему было видно, что у нее сегодня хорошее настроение и она страшно довольна и прошедшим вечером, и собой. — Вас бы с моим стюдентом свести, в аккурат бы сошлись.

— Никого мне не надо… Вера, ты ведь не знаешь, я с Сережей была.

— Каким Сережей? — насторожилась Верка.

— Ну тот, что беловолосый.

— Мамоньки, — округлила глаза Верка, — когда же ты успела? Он ведь у них за комиссара, староста ихней группы. Флюгер-то мой о нем все уши прожужжал. Говорит, что он по бабам не шляется. А тут видишь ты как…

Верка, в аккуратно пригнанной спецовке и резиновых сапожках, от чего казалась еще круглее, села на стул и удивленно смотрела на Светлану.

— Не надо так, — попросила Светлана, — он и правда хороший.

— Хороший, пока спит, — уже тише сказала Верка и с интересом спросила: — Ну и что у вас, как?

— А никак. — Светлана уже жалела о том, что завела с Верой этот разговор. Не надо было.

— И он к тебе не приставал?

— Отстань, Верка! — вспыхнула Светлана.

— Подумаешь, и опросить нельзя, — обиделась и Вера, — пойду я, а то машины в лес уйдут. Вечером, может быть, забегу.

Ночь была светлой, томной, и светлые мысли пришли к Савелию. Он стоял на корме плашкоута, и вместе с черноватыми струями воды проносилась перед его глазами вся жизнь. Порою замедленная и тихая, как скрытая зарослями тальника безымянная проточка, а порой шумная и сердитая, с сумасшедшими раскатами и таинственными крутяками. И чего только не выпадает на долю человека. Какими только вихрями его не крутит, в какие омуты не затягивает. И когда приходит время подводить черту, трудно поверить человеку, что столько дел и бед на его жизнь приходилось. И как там ни говори, а если подумаешь, что еще раз этак-то, и откажешься от жизни такой. И не от страха откажешься, экое дело, страх пересилить можно, а от усталости, от великой человеческой усталости, когда и жить-то уже не хочется, а она тут в самый раз и прет на тебя, и захватывает, и вертит, словно щепку в половодье. Да ведь щепка-то не с ядреного дерева, а с трухлявого пня, вот и покрутит ее немного, по волнам потаскает, а потом враз как ударит о порожек — и труха во все стороны. Так-то вот и заканчивается все, как и начинается. Жизнь случаем начинается, и кончается она опять же им, случаем.

Выпивка, Аркашина пляска вконец растревожили Савелия, тронули какие-то потаенные струны, коснулись чего-то, почти запретного с давних пор. И Савелий, отцепив от притомившейся култышки закостеневшую от времени деревяшку, стоял на одной ноге, тяжело навалившись на перила, и смотрел на воду, на красноватую, подсвеченную невидимым солнцем луну и потирал рукой колючий подбородок. Теперь, поостыв слегка, Савелий с неудовольствием вспоминал прошедший вечер и свое поведение на вечере считал глупым и смешным.