Евгений Рожков - Осень без любви Страница 5

Ушел он в кусты, снял резиновый сапог, налег левым боком на заряженную двухстволку и надавил пальцем ноги на спуск. Пять дней пролежал труп в кустах (это потом медэкспертиза установила), а на шестой день прибежал в поселок голодный палевый пес покойного, и тут люди поняли, что на перевалочной базе случилась беда.

Разные слухи ходили по этому поводу. Одни говорили от одиночества, другие считали, что причина в жене, которая уехала на материк и завела там хахаля, третьи — иное. Как бы там ни было, а занять освободившуюся должность заведующего перевалочной базы желающих не было.

Вот тут-то и пришел в маленький домик на краю поселка сам председатель колхоза. Остановился у порога, огляделся. В домике чисто, стены побелены, пол вымыт, тепло и, хотя кроме стола да железной кровати ничего не было, а уютно. Понравилось это председателю. Прошел он к столу, сел на предложенный стул и сказал:

— Тут такая закавыка у нас получилась. Слышал, что заведующий перевалбазой того?.. Так вот, человека нам там держать необходимо. Оленеводческие бригады мимо базы кочуют, охотники туда за продуктами ездят и даже, бывает, геологи. О характере твоем мы знаем и вот решили предложить такую должность. Там пить нечего и не с кем, а так парень ты старательный. Ну как?

Степан с радостью согласился. Он любил охоту, рыбную ловлю, и вообще ему давно хотелось пожить в тиши на природе.

Так Степан Мячиков неожиданно для себя оказался вдали от поселка, на берегу большой рыбной реки Катакваам, в роли начальника и материально ответственного лица.

Работы по наведению порядка на новом месте предстояло много, и это Степан понял сразу, как приехал на базу на вездеходе с членами комиссии по передаче товаров.

Вчера, уж поздно вечером, после оформления соответствующих документов члены комиссии уехали назад в поселок, а Степан, утомленный пересчетом продуктов и товаров, лег спать пораньше.

Сегодня Мячиков проснулся чуть свет, долго лежал в темноте и все думал о перемене в своей жизни и, когда рассвело, когда выглянуло на востоке маленькое солнце и осторожно, будто виновато, заглянуло в дом, он поднялся и вышел почти раздетый на улицу. Взволнованный, размякший стоял он на крыльце, смотрел на осеннее, уже остывшее, погрустневшее, будто женщина, разуверившаяся в любви, солнце, ощущая в себе сладковатую, липкую радость.

Осень, короткая и холодная прошла так быстро, что ее Степан и не заметил. С раннего утра и допоздна он работал — чинил сараи, обивал толем, утеплял дом, строил угольник и ловил рыбу в реке. Рыбы нужно было много: для ездовых собак охотников, для подкормки песцу, да и так, для себя. Ловить одному было тяжело, несподручно, но Степан — сметливый мужик, наловчился. К сети он привязывал два длинных конца веревки, один закреплял на колу, прочно вбитом в берег, укладывал аккуратно в лодку сеть и греб вверх против течения. Веревка натягивалась, и сеть потихоньку сползала в воду. Когда она вся оказывалась в реке, Степан разворачивал лодку, некоторое время плыл по течению и потом греб к берегу. Рыбы в реке было так много, что в сети всегда оказывалось пятьдесят, а то и сто крупных жирных гольцов. Рыбу Степан для себя солил, а для собак квасил в земляных ямах.

В первые месяцы жизни на перевалочной базе у Степана хлопот было так много, что тосковать по людям и-выпивке не приходилось. Он даже вечерами не играл на балалайке, которую возил с собою всюду с тех давних дней, когда был призван в армию из глухой маленькой деревеньки на Рязанщине. Висела балалайка преспокойно на стене, и Степан, намаявшись на работе за день, не притрагивался к ней. Ляжет в постель, посмотрит на инструмент и тут же засыпает. Балалайка в семье Мячиковых была любимейшим инструментом. На ней играл дед Степана, его родной отец, Даже мать и старшая сестра. Бывало, в доме Мячиковых по праздникам устраивались такие концерты, что слушать игру собиралась вся деревня. Маленьким семейным оркестром руководил отец Степана — Порфирий, жилистый и крикливый мужик. Он был таким заядлым и требовательным музыкантом, что не приведи господи. Когда сам дед Прохор, родной отец Порфирия, фальшивил, тот даже кидался на него с кулаками. Всем остальным и подавно спуску не давал.

В начале ноября выпал сухой, уже не таявший на промерзлой земле снег, реку затянуло толстым льдом, дни стали короткими и яркими, а ночи длинными до одури. Все, скованное холодом, стало другим, даже звезды в ночном небе поблескивали по-особому, отражая в своем свете лютую стынь Севера.

С приходом зимы кончилась у Степана и работа. Днями он слонялся как неприкаянный по двору в поисках дела, а темными и длинными вечерами до изнеможения играл на балалайке, пел хриплым голосом выученные еще в детстве частушки и разговаривал с палевым псом, который всегда лежал у порога, сытый, одуревший от хозяйской ласки, внимания, помахивал хвостом и поскуливал, будто понимал все.

— Давай, давай, голуба, подтягивай, — кричал Степан. — В два голоса веселее.

Оленеводы и охотники пока не приезжали на перевалочную базу. У охотников только начался промысловый сезон, и они не нуждались ни в продуктах, ни в одежде. Оленеводы же со стадами оленей совсем недавно стали перекочевывать с летних пастбищ на зимние, и потому ждать их нужно было лишь к январю.

В короткие морозные дни Степан выходил на крыльцо дома, подолгу стоял, смотрел на бесконечные, безжизненные, заснеженные дали, на небо, еще хранящее в себе легкую синеву долгой полярной ночи, и вспоминал родной дом, березовую рощу за деревней, в которую бегал мальчишкой собирать летом землянику, и тоска, солоноватая, горячая, подкатывалась к горлу. В такие минуты Степану нестерпимо хотелось к людям. Хотелось увидеть их лица, улыбки, услышать их голоса. И велико для него было теперь желание посидеть за столом у открытой бутылки, поговорить о пустяках, послушать душевные рассказы о мужских мытарствах, самому рассказать о своей нелегкой, обделенной судьбе. В такие дни, стоя на крыльце дома, Степан начинал сердцем понимать и даже принимать смерть своего предшественника. «Ну нет, нас, деревенских, этим не возьмешь, — пугаясь, говорил он сам себе. — Мы народ рязанский, крепкий, работу любим, и такая нота нам ни к чему».

К великому огорчению Степана, по непонятной причине на базе не было ни одного капкана на песца. Видно, предшественник его и охотой не интересовался. Степан же не умел сидеть без дела, принялся мастерить из досок и проволоки всевозможные петли и загоны. Вначале дело у него не клеилось, песец был таким умным, что приманку съедал, а попадаться не попадался. Мячиков не расстраивался, без устали модернизировал и улучшал свои приспособления. Наконец праздник пришел и на его улицу, песец хоть изредка, но стал попадаться.

Однажды Степан поймал живого зверька, но убивать его не стал, жалко было. Рыбы на перевалочной базе было заготовлено много, и Мячиков, потехи ради, решил оставить зверька. Как-никак кроме палевого пса было теперь еще за кем ухаживать.

За день он смастерил добротную клетку и поместил туда пойманного зверька.

Два дня песец ни к чему не притрагивался. Видно, не по нутру пришлась ему неволя. Степан за эти дни извелся, жалко было, живое существо мучилось. Потом песец начал есть снег, а уж позднее и рыбу.

— Это другая нота, — заглядывая в клетку, где на фанерке лежали остатки съеденной рыбы, вслух говорил Степан. — Давно бы так. Чего стесняться, тут все свои. Теперь дело пойдет. Главное начать. У людей тоже так бывает, попервой тяжело новую жизнь начинать, а потом катится она и катится.

Пойманный зверек оказался самочкой. Теперь Мячиков думал о том, как поймать самца. «Случу их, — думал он, — к весне самочка ощенится. Щенята подрастут и тоже принесут потомство. Так ведь можно целую ферму занести. Рыбы в реке много, ни одну сотню зверьков прокормить можно. Завалю я тогда колхоз шкурками. Вот потеха-то будет! В газетах напишут про такую работу».

Ночью, когда песец начинал бегать по клетке, отчего та громко скрипела, Степан просыпался и, улыбаясь в темноте, говорил вслух:

— Давай бегай, бегай, нагуливай аппетит. Вот погоди, поймаю жениха, оно совсем другая нота будет.

Но не суждено было сбыться мечтам Степана. Самца он так и не поймал, а ближе к весне почему-то издохла самочка. Степан закопал ее в кустах, и, погоревав, потому что успел привыкнуть к зверьку, решил летом привезти на базу кроликов. Он слышал, что один любитель разводит их в райцентре.

— Кролик, он что русский мужик, везде приживается, — сказал сам себе Степан.

В конце декабря, веред самым Новым годом, на перевалочную базу заехал охотник Аляно. По возрасту он был стар, но еще крепок и подвижек.

Степан так обрадовался охотнику, что не знал, куда его и усадить… Он угощал старика чаем, разговаривал с ним о погоде, охоте, сожалел, что в этом году у Аляно плохо ловился песец и всячески старался угодить гостю… Старик, кроме пяти-десяти слов, ничего не знал по-русски, да и Степан не понимал по-чукотски, но заговаривать друг с другом им страшно нравилось. «Проговорив» весь день и всю ночь, охотник собрался уезжать. Степан принес ему со склада мороженой рыбы, сахару, спичек. Хотя все это у охотника было в избытке на охотучастке, но отказаться от подарков он не посмел. Разве можно обидеть нового друга?! Потом Степан завел Аляно в магазин и велел выбрать что-нибудь в подарок жене. Старик выбрал шерстяную кофту в горошек. Такие кофты старуха его никогда не носила и носить не будет, но кофта Аляно понравилась. Уж больно она была пестрая и мягкая.