Михаил Аношкин - Мой знакомый учитель Страница 5

Но вот скрипнула дверь, вошла Люся. В пальто, в клетчатом платке, с авоськой в руках, из которой торчал острый угол хлебной булки. От ходьбы раскраснелась, глаза радостно поблескивали. За последнее время она подурнела, лицо стало каким-то уж очень округлым, а на щеках появились характерные коричневые пятна. Пополнела, конечно.

— Владимир Андреевич! — воскликнула Люся. — Здравствуйте! — Она поставила авоську на плиту, сняла пальто и повесила его на гвоздь.

— Коля, ты чего сидишь? — упрекнула она мужа. — Помог бы Владимиру Андреевичу раздеться, вперед бы пригласил. Ах, какой ты в самом деле…

Коля вылез из-за стола, хотел помочь Владимиру Андреевичу раздеться.

— Спасибо. Я ненадолго, — отказался Глазков.

— Хоть стаканчик чайку?

— Нет, нет, Люся. Я пришел проведать тебя, посмотреть, как живешь.

— Живем вот. Коля в ночной работает. Я теперь выходная надолго, — она улыбнулась, взяла мужа обеими руками за левую руку чуть повыше локтя.

— Занятия бросила, вот что плохо. Отстанешь, — сказал Глазков. — Можно ведь еще тебе ходить в школу.

— И я ей об этом же, — вмешался Коля, — я ей то же самое говорю. Ходи в школу пока, ничего ж особенного.

— Ты, Коля, как маленький, — возразила Люся, не отрывая от него влюбленных глаз, но возразила не очень настойчиво, лишь бы не молчать.

Коля вдруг улыбнулся, посадил жену на стул, а сам потянулся к портсигару, который кое-как разыскал между книгами на столе. Закурил.

— Стесняется, — как бы оправдывая жену, проговорил он.

— Что же стесняться? — тоже улыбнулся Владимир Андреевич. — Не ты первая, не ты последняя. Дело житейское.

— Конечно, — почему-то зарделась Люся. — Только в школу я все равно не пойду. Догоню потом. — Она положила на плечо мужа руку, легонько толкнула его: — Ты вот, Коля, по болезни сколько пропустил? А догнал. И я догоню.

— Где же ты учишься? — спросил Колю Владимир Андреевич.

— Он у меня металлург. На втором курсе института.

— Сколько учиться?

— Шесть лет.

Люся вскочила, загремела чайником, наливая воду, включила электроплитку.

— А я, признаться, шел с уверенностью, что удастся убедить тебя ходить в школу, — сказал Глазков, поднимаясь. — Да не удалось, — и улыбнулся застенчиво.

— Куда ж вы встали, Владимир Андреевич! Чай сейчас будет готов.

— Нет, Люся, спасибо, — отказался Владимир Андреевич. — Как-нибудь в другой раз. А вот насчет школы советую тебе еще подумать. Потом тебе будет труднее. — И немного помедлив, добавил: — Да и квартиру просить надо.

— Хлопочем, — угрюмо отозвался Коля, — не получается. Я на металлургическом заводе, Люся в «Металлургстрое». Начальство разное, один на другого кивает.

— Понастойчивее.

— Господи, — вмешалась Люся, — для других у него настойчивость, а для себя боится лишний шаг сделать.

— Ладно тебе!

— Что ладно? — возразила Люся и к Владимиру Андреевичу обратилась: — Сами подумайте: зимой холодище, мы прошлую зиму намаялись, думали, нынче не будем. Грянут морозы, у нас все углы куржаком покроются. Спать одевши ложимся. Заниматься никакой возможности — руки коченеют. А маленький будет? Мы ж заморозим его в первый же день…

— Ничего, Люся, все образуется, — успокоил ее Глазков. — Все хорошо будет.

— И я ей тоже говорю!

— Счастливо оставаться, друзья!

— Чего ж вы торопитесь? Чай сейчас готов будет.

Люся посмотрела на него умоляюще, а он улыбнулся, на прощанье пожал им руки.

Домой возвращался той же дорогой. Пестуны ему понравились… Да, Люся, была счастлива, она не скрывала этого. Николай же стеснялся, прятал от постороннего взгляда бьющую через край вот эту солнечную энергию счастья. Чего греха таить, Владимир Андреевич завидовал им, что-то такое шевельнулось в сердце. И не потому, что у него не было своего счастья. Было уже устоявшееся и по-особому прекрасное, но чужое всегда немножечко заражает, имеет притягательную силу. Вот такой силой была у Пестунов их молодость, свежесть чувства. Ему сейчас показалось даже диким, что такое счастье ютится в невзрачном бараке, в крохотной комнатке, тогда как место ему на ярком солнечном свете! Был бы он каким-нибудь начальником по жилищным делам — обязательно бы каждому молодожену вместе с брачным свидетельством выдавал и ордер на светлую квартиру. А что? При коммунизме так будет, обязательно будет!

Размечтался Владимир Андреевич и чуть не угодил под автобус. Спасибо какой-то мужчина в черном драповом пальто, в кепке, с маленькими усиками на продолговатом морщинистом лице схватил Глазкова за рукав пальто и оттянул в сторону.

— Что же вы! — упрекнул мужчина. — Жить надоело, что ли?

Шофер автобуса, перепугавшись, свирепо погрозил Глазкову кулаком, ругаясь. Ругани не слышно, видно было только, как он перебирал губами.

— Извините, — смущенно проговорил Владимир Андреевич. — И спасибо.

Уже потом, на порядочном расстоянии от места нечаянной встречи, сработала зрительная память, и Владимир Андреевич остановился. Погоди! Кто же это был? Раньше — а когда именно, невозможно было сразу припомнить — где-то с ним виделись, нет, не виделись, а жили бок о бок и не один день! Ну, конечно.

Усики тот носил уже и тогда, левая бровь чуть рассечена, шрамик заметен и сейчас. Жаль, поздно спохватился, а то бы можно было спросить, завязать разговор…

Весь остаток дня эта встреча никак не забывалась. Нет-нет да отвлекал от всех дел надоедливый вопрос: «Кто же это, интересно, был? В госпитале вместе лечились? А может, кто из кыштымских, там ведь я многих знал, только позабылись? По-годи, погоди! А не старшина ли это? Тот, который забрал меня от тетки Марфы? Нет. У того усы пшеничные вразлет, а у этого — черные с рыжинкой».

Случается ведь такое в самом деле. Навязнет на зуб какое-нибудь знакомое слово, и ты помимо воли своей твердишь его: обедать спешишь — твердишь, идешь куда-нибудь — твердишь, засыпаешь тоже с ним, и никак не можешь выкинуть из головы.

Домой вернулся поздно, но Лена еще не спала, проверяла школьные тетради. На столе горбились две стопки: та, что поменьше, еще ждала своей очереди. Владимир Андреевич подошел к жене, обнял ее худенькие плечи и сказал:

— Устрой перерыв. Может, помочь тебе?

— Нет, я скоро закончу.

— Знаешь, сегодня у меня была встреча… — и он рассказал ей про Пестунов. Этот рассказ произвел на нее неожиданное впечатление. Она проговорила озабоченно:

— Можно подумать, что ты завидуешь, Володя.

— Почему завидую? — пожал плечами Владимир Андреевич. — Ведь счастье-то у них настоящее.

— А у тебя? Нет, в зимние каникулы обязательно поезжай в дом отдыха. Ты летом как следует не отдохнул, поезжай зимой.

— Ох, Ленка, Ленка… — замотал головой Владимир Андреевич, улыбаясь. — Все ты перевернула. Я тебе про Фому, а ты про Ерему. Они молодые, понимаешь?

— Я лучше знаю, что тебе надо. Глаза-то у тебя ввалились, щеки подтянуло. Что, я не вижу?

— Ладно, хватит об этом. Ужинала?

Она кивнула головой.

— Ничего, со мной еще поужинаешь.

Любила Лена поздние ужины с мужем. За окном шуршит в темной ночи ветер. На стене бодро чакают часы. В другой комнате спокойно спит Танюшка.

А они вдвоем. И будто во всем мире никого — только они вдвоем. Больше молчат — ведь не всегда разговор лучше молчания! Иногда Владимир Андреевич рассказывает ей что-нибудь, иногда она. Порой вспоминают студенческие годы, своих общих друзей-приятелей. И никогда в такие часы они не касаются обыденных хлопотливых дел. Есть на то другое время. Вспомнив про тетради, поспешила в комнату. Владимир Андреевич, примостившись сбоку, чтобы не мешать жене, записал в дневник:

«Вспомнил Ивашку Кудряшкина, который нашел горячий волшебный камень. Хотел Ивашка пожалеть старика — колхозного сторожа и вернуть ему молодость. А сторож отказался начинать все сначала, потому что он прожил большую красивую жизнь и считал себя самым счастливым человеком. Мне особенно нравится концовка. Хотел автор рассказа ударить по камню, сделаться молодым, но подумал: «Э-э! — скажут, увидев меня помолодевшим, соседи. — Вот идет молодой дурак! Не сумел он, видно, одну жизнь прожить так, как надо, не разглядел своего счастья и теперь хочет то же начать сначала».

Я тоже не хочу начинать заново, чтобы не слыть дураком…

Кто же все-таки был тот мужчина?»

6. Сближение

На последнем уроке по расписанию должна быть география, но Анна Львовна попросила Глазкова:

— Миленький Владимир Андреевич! Вот так до зарезу, нужно уйти. Что хотите обо мне думайте, а выручайте. «Узурпатор» и слышать ничего не хочет, я же погибаю. Ну, миленький, ну, добренький!

Он засмеялся и согласился ее заменить. Когда пришел в класс, ученики уже собрались уходить: они не ждали его. Женька Волобуев разочарованно свистнул: