Рустам Агишев - Луна в ущельях Страница 5

Выпили за благополучный исход очередной одиссеи. «За тех, кто в маршруте!» — добавила Дина, задумчиво разглядывая на свет свой бокал. Инженеры тихонько принялись выспрашивать о фосфоритном месторождении на Большом Пантаче.

Вместо ответа Вадим положил на стол перед ними пикетажку и, повернувшись к Дине, заговорил с ней вполголоса. Ее интересовали, конечно, не фосфориты, а обстоятельства его возвращения. Узнав, что поднят был на ноги весь район, Сырцов усмехнулся и коротко обрисовал путешествие на пробковом плоту.

— На пробковом плоту? Но ведь он легкий, как вы не перевернулись? — глаза Дины расширились.

— Из тебя наверняка не получится Тур Хейердал, — заметил Вадим.

Дина промолчала.

— Ну что, разве я вам не говорил, Ян Зигмундович? — Виктор Степанович торжествующе тыкал пальцем в пикетажку.

— Посмотрим, посмотрим, — Стырне не хотел сдаваться.

По мере углубления в беглые записи начальника поискового отряда, у них все более напрягались лица, снова и снова инженеры перечитывали данные шлихования и бороздовых проб, прямо тут за столом начерно прикидывали примерную глубину залегания рудного тела и ориентировочные цифры запасов.

Долго готовившиеся музыканты на эстраде наконец заиграли, и Дина потянула Вадима танцевать — ей хотелось побыть с ним наедине. Только теперь она поняла, как соскучилась. Почему-то Вадим сегодня двигался вяло, не так как всегда, и серые глаза были воспалены, — она это сразу заметила и решила, что его надо немедленно увезти домой.

— Привет, Динок! Ты еще не улетела? — раздался знакомый голос.

Стройный брюнет с густыми, почти сросшимися бровями пытливо смотрел в ее сторону.

— Привет, Лебедь! Нет, я еще не улетела, — ответила в тон ему Дина.

— Вот ты с кем! Вадька, здорово, старик! — Лебедь остановился, бесцеремонно оставил свою партнершу и хлопнул Вадима по плечу. — Не узнаешь в бородище тебя. Давно с поля?

— Только что.

На девушке, с которой танцевал Лебедь, было очень короткое лиловое платье и прозрачные дутые бусы того же ядовитого цвета. Густо накрашенные губы. Полные стройные ноги в черном капроне и черных остроносых английских туфлях. Коротко остриженные, крашеные оливковые волосы высоко начесаны. И неожиданно привлекали кротким выражением карие круглые, совсем ребячьи глаза. Они с любопытством обежали рослую фигуру геолога и остановились на Дине.

— Привет, Динок!

— Привет, Зойка! — отозвалась Дина, и Вадим недовольно поморщился.

3

Стырне вплотную придвинул к себе тетрадку с расчетами и насупился. Вяло постукивая костяшками пальцев по столу, он сумрачно смотрел перед собой и думал о том, какие еще сюрпризы хранит для него в своих недрах Алитэ-Каргинская тайга. Дьявол ее возьми! За четверть века работы он не первый раз из-за нее оказывался в дураках. Так было перед войной с пегматитами, когда развивающаяся промышленность особенно нуждалась в слюдах, потом с этим проклятым оловянным камнем — касситеритом, за который одни получили ордена и медали, другие — повышения, а он, Ян Стырне, скатился с поста начальника управления в главные инженеры, а потом еще ниже — до главного геолога, с которого, собственно, начинал.

Ну, начинал-то он, положим, не с этого и не здесь. В начале 30-х годов закончил в Москве с отличием Горный институт и пошел простым геологом в тундру. И, как первая любовь, тундра на долгие годы пленила его. Это и было начало. От природы наделенный мужеством и чувством собственного достоинства, он все-таки, что уж греха таить, иногда тушевался, робел перед начальством.

Конечно, не сразу это сталось. В памятном тридцать седьмом его самолетом доставили из Воркуты в Москву в НКВД и упорно допрашивали об отце, о его взаимоотношениях с Рудзутаком.

С тех пор, наверное, и поселилась где-то в глубине души эта проклятая робость. Поселилась и иногда проявляется даже помимо воли. Вот и совсем недавно опять это получилось, в последний приезд Вербина. Чем-то Вербин всегда обезоруживает его. Именно обезоруживает. И отлично ведь знаешь, что выскочка. На пять лет позже кончил Горный, и в поле почти не ходил, и всего-то сорок, а уж давным-давно руководит главком. Да, выскочка, а все-таки обезоруживает. Обезоружил и опять поставил в дураки.

Поехали тогда, как водится, в район Алитэ-Каргинской экспедиции по формуле: шеф спускается в низы, к поисковикам. Ну, на вертолете покачало изрядно, и похоже, Вербин трусил, а все-таки улыбался. Ну шут с ним. Потом тоже, как водится, залезли на сопку повыше и тайгу осматривали. Понравилось ему: тайга-матушка, говорит. Еще бы не понравилось: на сутки стал таежником, а там опять в столицу. Ну хвалил-хвалил Вербин тайгу, — дескать, и красотища тут, и простор, и клад для химии, зеленый цех страны, рыть не надо — все на виду. Еще Бабасьев тогда надерзил: выдвинулся вперед весь комарьем до крови искусанный и довольно невежливо говорит: «Красотища и матушка? Я бы не сказал. Обстановочка тут посложнее немножко, товарищ Вербин».

Сырцов, как начальник отряда, попытался затушевать неловкость, сразу перевел разговор на фосфориты. Есть, говорит, они тут где-то, обязательно должны быть, и это поважнее, чем бросовое сырье для химии. И надо, дескать, немедленно отпустить серьезные ассигнования на поиски. Он уже тогда располагал кое-какими данными, правда, предварительными, утверждал, что предполагаемые небольшие концентрации урановой смолки тоже косвенно подтверждают наличие фосфоритов. Заставил-таки Вербина самого отбить молотком кусок породы. Этакий бережок таежного ручья, весь в полосках, до смешного похож на слоеный пирог. Но ничего конкретного, правда, в тот момент не обнаружилось. Одним словом, получилось что-то вроде летучего митинга, этакая попытка непосредственного воздействия низов на верха.

Как и следовало ожидать, все это Вербину не понравилось. Хоть вечером у костра и изрекал всякие повторы насчет электрификации и химизации страны, но не понравилось. Он вообще не любит поднимать новые дела, это я точно знаю. Предпочитает не рисковать достигнутым. Так и получилось — все ждут, что я скажу. А сказал я, в общем, подлость. Иначе не назовешь. Опять тут эта робость взыграла или еще проще — выслужиться захотел. Образцов для подражания тому в свое время было предостаточно, да и сейчас еще не перевелись… Вот и выпалил, там же у костра:

— Думаю, что это пустая трата денег. Здесь сплошь древнейшие образования, вулканизмы. А фосфориты — не изверженные породы, а осадочные. В тайге фосфоритов нет.

Вербин, конечно, пожурил за чрезмерную категоричность, но в душе остался очень доволен. Почему же все-таки доставил я ему это удовольствие? Неужели выслужиться? Нет, пожалуй, нет. А вот что оробел, заранее устал от предполагаемого риска, — это, видимо, так. И еще, по правде, не верил в таежные фосфориты. А Сырцов, как и полагается одержимому, нашел их. Какой же ты коммунист после всего этого, Ян Стырне? А?

Уже тогда в тайге эта мысль появилась. Дождик пошел, мелкий, холодный и очень противный. Сырцов палатку свою гостям отдал, а сам всю ночь у костра сидел. Утром я его увидел. Сидит лицом к рассвету, брезентовый плащ на плечах от дождя коробом встал. Тихий такой сидит, думает… А сейчас лежат эти фосфориты перед тобой на столе. Добыл Сырцов своими руками с помощью ребят из отряда. Так какой же ты коммунист? Ведь из-за твоей, мягко говоря, близорукости или там упрямства огромный край переплатил на привозных фосфоритах миллионы рублей. Вот как, брат…

А музыка, оказывается, еще не кончилась. Думал-думал, вспоминал, вспоминал, а времени прошло всего ничего. Вон и Вадим с Диной еще танцуют.

Наконец они вернулись к столу, сели. Стырне вплотную придвинулся к Вадиму, посмотрел ему прямо в глаза и сказал, не то печалясь, не то торжествующе:

— Значит, твоя взяла?

Вадим сначала не понял, в воспаленных глазах его метнулось беспокойство, но когда смысл сказанного дошел до него, он с некоторым усилием улыбнулся и сказал:

— Я люблю вас, Ян Зигмундович, но, как говорится, истина дороже.

Главный геолог понимающе помотал головой и ничего не сказал, не вмешивался больше в обстоятельные расспросы Виктора Степановича.

4

Когда мужчины отправились оформлять на самолет отобранные Вадимом образцы, оркестр опять заиграл, и к Дине подсели Лебедь и Зойка. Зойка открыла сумочку и, явно кокетничая, принялась пудриться и прихорашиваться, а Лебедь, придвинув свой стул вплотную к стулу Дины, заглядывая ей в глаза, глухо сказал:

— Я рад, что ты не улетела, Динок.

Девушка оглянулась на Зойку и сердито сказала:

— Учти, это я сделала не ради тебя.

— Все хорошо. Ладно… Пройдем круг?

— Нет, не хочу.

Лебедь посидел некоторое время молча, слегка раскачиваясь, потом, хмуря брови, неожиданно спросил: