Аркадий Первенцев - Матросы Страница 50

— Отдал и в лабораторию. Застрянут там на два месяца. — Начальник повернулся к Чумакову. — Однако неважнецки сожительствует с водой твой любимый инкерман. Жадный, губчатый…

— Золотой камень, — возразил Чумаков, — никакой он хулы не боится.

— Ясно, золотой. Сам бы ел, да деньги надо, — соглашался начальник, — не спорю. Никому не опорочить инкерман.

— Без него не было бы и Севастополя, — сказал Иван Васильевич, не без умысла повернувшись к Хариохину.

— Был бы, только зачуханный, — нехотя выдавил прославленный каменщик и потянулся к папиросам начальника в заманчивой красивой коробке. — Ишь какие употребляешь, начальник!

Тот подвинул папиросы, предупредил:

— Только коробка богатая, Иван, а товар в ней обычный.

— Тогда я своих, без обмана. — И Хариохин закурил, не догадываясь еще, зачем его так скоропалительно вызвали, да еще устроили чуть ли не очную ставку с председателем городского Совета.

«Ладно, — думал он, — поживем — увидим. Нам тоже спешить некуда». Он недовольно поморщился, когда Катюша принесла материалы по его бригаде в знакомой лиловой папке, которую начальник, приняв из рук Катюши, положил слева от себя и придавил, локтем.

— В копеечку нам камень обходится, — продолжал начальник, обращаясь к Ивану Васильевичу. — Дерут бешеные деньги. Действительно золотой камешек.

— Будет дешевле, — успокоил Иван Васильевич. — Появилась новая машина, Зирберлейта, удешевила разработку. Киевлянам спасибо, выручили.

— Теперь самый раз полностью механизировать каменоломни, — сказал Чумаков, — только на Зирберлейта жалуются — не оптимальная. Говорят, машина Петрика пооптимальней будет.

Хариохин слышал о новых машинах, завезенных в каменоломни, да и сам чувствовал: материал улучшился, поступал без задержек. Знал примерно об участии в рационализации того же Гаврилы Ивановича. Но дальнейший разговор ему не понравился. Вероятно, в пику ему уж слишком расхваливали Чумакова, выставляли его не по ранжиру на первое место. А тут еще эти распроклятые сведения по бригаде, прижатые локтем начальника. Ведь вызывали-то не зря, не для того, чтобы поклониться ожившим мощам Гаврилы. Но промолчи в таком словоохотливом обществе — еще посчитают виновным, и тогда дело передвижкой на почетной доске не кончится, а только начнется. Перед глазами стояли, как живые, ехидные строки заметки пронырливого корреспондента. Будто все ее только и ждали. На что уж тихоня старший братан, но и тот возликовал.

— Чего вы Гаврилу без удержу расхваливаете, — вмешался Хариохин в беседу. — Что он, сам отважился вопросы ставить, письма писать? В контакте с нами расхрабрился, мозговали вместе. Чего же ты, Гаврила, пыжишься, как индюк на золе? Скажи…

— Верно, — охотно подтвердил Чумаков, — не только мозги людям сушил, подписи собрал всех, кому дорог город…

— Именно. Кому дорог город, — Иван Васильевич искоса из-под разлохмаченного чуба вгляделся в Хариохина.

— Что вы меня гипнотизируете, товарищ председатель? — спросил тот с ухмылкой.

— С меня гипнотизер неважнецкий. Для этого должен быть глаз черный, брови мохнатые, волосы — антрацит. Наши с тобой шевелюры для этой профессии не годятся.

— Мудруете. Нет чтобы прямо выразить свою мысль, а все с вывертом. Левое ухо правой пятерней чешете…

Начальник стройучастка неодобрительно покачал головой:

— Хариохин… Некрасиво… Действительно, много вузов сложил, а грамоте не научился. — И без обиняков, в упор спросил: — Что же ты? Уходить надумал? Заявление подготовил…

Бригадир промолчал, сердито потупился.

Говорить ему не хотелось, опасался. Всякое лыко вплетут в строку. Ишь, стоило ему вгорячах обмолвиться, уже чуть ли не комиссию собрали! Он понимал: бригада потеряла темп, слишком бурно пошло строительство, а с темпами работают энтузиасты; слова этого он терпеть не мог, какое-то странное, безусое слово, чужое и гладкое, как цветное стеклышко.

«Если трепанутся про энтузиазм, встану и уйду», — тяжело подумал Хариохин, сожалея, что нет близко возле него Аннушки: та бы шепнула, подсказала, не раз выскакивали на бугры в одном дышле.

Начинал действовать Иван Васильевич.

— Было трудно — красовался в первачах, стало легче — в шестнадцатую нестроевую? Обнародуем Доску почета, тебя на восьмое место, куры будут смеяться.

— Нашел кур в Севастополе, — буркнул Хариохин.

— На такой экстраординарный случай найдутся.

Услышав еще одно незнакомое, звонко проскакавшее слово, Хариохин дернул бровью.

— Как же? — теперь спрашивал сам начальник.

— Мы елецкие! Нам не привыкать кружева плести. Снимемся — и пошли вязать ногами узорье.

— И далеко?

— На Волгу уйдем. Большая Медведица и та на одном месте не висит.

— Ишь ты какой! Прямо астроном! — воскликнул Иван Васильевич. — Куражишься?

— Днем куражится, ребрится, а к ночи в угол ложится. Как просяной веник, — сказал Чумаков.

Хариохину и самому не хотелось уходить. Здесь его знали, приглашали в президиум на собраниях, выделили недавно отдельную комнату в рабочем городке. Работы хватит надолго, куда идти? Нигде сами не росли и в руки не давались золотые яблоки. Нигде не текли молочные реки в кисельных берегах. Где ни появись, надо становиться на подмости, в руки инструмент, на пояс фартук.

— Вы бы, Иван Васильевич, астрономов меньше вспоминали, — угрюмо сказал Хариохин. — Работал я в Симеизе, в обсерватории, там-то у них полный небесный порядок. А вы вот стройки развели, а простого дела — воды — у вас в обрез. Жители города терпят, а сколько можно? Мы у них отбираем последнюю каплю, и то иной раз на раствор не хватает. С харчами стало плоховато. Народ подгребает шибко, а на базарах картошка и капуста дороже апельсинов.

— Правильно, — согласился Иван Васильевич.

— Чего ж тут правильного? Или: ошибки признали, проголосовали — и снова за свое? Человек состоит из костей, хрящей и ошибок?

— Учтем критику снизу. Могу тебе доложить с условием: разъясняй всем, у кого возникают вопросы. Водоснабжение у нас по дебету выше, чем до войны. Но потребность выросла. Построим водохранилище на реке Черной. Не только городу дадим воду, а даже селам. Создаем две плотины: одну у Инкермана, вторую — у Старых Шулей. С продовольствием тоже выйдем из положения. Своя база будет в скором времени. Правительство отпустило по крупному счету, не жалеет, а вот ты… размагничиваешься. Ты должен гордиться, что здесь работаешь.

— Верно! — Начальник медленно поливал из кружки каменные бруски. — Вот, к примеру, новая Рига. За сколько лет ее построили?

— Не был я в Риге.

— Восемьдесят лет строили новую Ригу. И это считалось самым коротким сроком градостроительства.

— Долговато, — буркнул Хариохин, — не тот, значит, режим.

— Видишь, не тот режим! — вцепился Иван Васильевич. — А ты хочешь возродить не город, а старый режим…

— Ну, ну, председатель. Ты меня еще шпионом мировой буржуазии назовешь!

— Не шпион, а пособник, — выпалил раздосадованный Чумаков. — Раз смотаешься в тяжелое время, их обрадуешь…

— Их обрадую? Чем?

— Если с фронта ушел, как это назовешь?

— Приравнял, Гаврила Иванович! К дезертиру приравнял, так, что ли?

— Так, — бледный от волнения, продолжал Чумаков. — На обороне этого города насмерть люди стояли. Ни один не ушел… Сколько раз тебя убеждать, Хариохин? Перед нами постыдись! Ты уйдешь — не беда, затянется твое место. Но ты других мутишь! За тобой еще кое-кто потянется. Вчера на стройке кричал вслух… А ты думаешь, почему тебя вызвали сюда? Время с тобой теряют?.. Стыдно! Ты же на фронте был. Разве для тебя наше дело не общее? Или на фронте за тобой по следу трибунал ходил?

— Гаврила Иванович, что ты расходился? Себя пощади, — Иван Васильевич усадил Чумакова на стул. — А ты раньше обо всем этом не догадывался, Хариохин?

— Другого не видят, а дался вам исключительно Хариохин! Вчера опять: «Утрачена былая слава». А откуда они знают, что утрачена?..

Расталкивая людей, с жадным любопытством столпившихся у дверей, в кабинет протиснулась Аннушка. Кивнув головой начальнику, она подтянула концы платка и осторожно приблизилась к мужу.

— Что ты, Ванечка, кипишь, как двухтрубный крейсер? — спросила она его мягко.

— Как ты попала сюда? — Хариохин обернулся.

— На своем, на одиннадцатом, — воркующе доложила Аннушка. — От нас еще троллейбуса не проложили… Пойдем-ка, тебе отдых нужен… А вам тоже незачем под него щепки подкладывать.

— Пойдем отсюда, Аннушка, пойдем. Под меня не щепки, а уголья подсыпали, — толком не разобравшись в женином маневре, сказал Хариохин. — Что мы, себе в другом городе хомут не найдем?

Аннушка остановилась, и все ее наигранное благодушие сразу пропало.