Эльмар Грин - Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана Страница 50

— Я к тебе по делу, Николай Васильич. Не приютишь ли вот гостя на несколько дней? За счет фонда, конечно. Приглянулся ему, видишь ли, твой дом.

Хозяин кивнул, взглянув на меня приветливо, и сказал негромким голосом, в котором как-то странно менялись низкие и высокие ноты:

— Пожалуйста. Милости просим. Разместимся как-нибудь. Места у нас хватит. А гостюшка-то из далеких ли мест будет?

Парторг почему-то помедлил с ответом на этот вопрос и как-то по-особенному пристально взглянул прямо в глаза хозяину, когда произнес:

— Из Финляндии.

Тот медленно отвел от нас взгляд и стал смотреть в пол. Потом переглянулся с матерью и женой и опять уставился в пол. Парторг сказал ему:

— Ты не думай! Это настоящий человек, из трудового класса, самый что ни на есть беднейший пролетарий — сельский батрак. И отзыв о нем есть хороший. Надо уметь видеть разницу в людях.

Хозяин ответил, не глядя в нашу сторону:

— А я разве что говорю? Я же и говорю: пожалуйста, милости просим. Хорошим людям мы всегда рады. Почаще просим к нам наведываться. Всегда готовы принять. И фонд нам ни к чему. Обойдемся. Чем богаты, тем и рады.

Он говорил это спокойно и негромко. Но каждый раз, когда в низкие ноты его голоса врывались высокие, казалось, будто он вскрикивал от неизвестной причины. Продолжая говорить, он двинулся от стола к печке. И едва его руки выпустили стол, как одна из них мелко затряслась, будто бы отмахиваясь от кого-то, попавшего ему под ноги, а другая вскинулась вверх в таком движении, какое делает оратор, призывая к вниманию своих слушателей.

Проделав это, он засунул руки в карманы брюк, все еще подвигаясь к печке. Однако не печка была ему нужна. Он двинулся к ней, чтобы обойти нас. Только это ему не сразу удалось. Вначале его ноги сделали несколько крупных и ровных шагов, а потом принялись почему-то ступать вкривь и вкось. По движениям его плеч можно было подумать, что человек очень быстро куда-то идет, едва ли не бежит бегом, а на самом деле он все еще не мог миновать печку и как бы топтался на месте. Но затем ноги его опять сделали несколько прямых и верных шагов, донеся его до двери. У двери он обернулся к нам и, высвободив руки из карманов, повторил:

— Хороших людей почему не принять? Для них у нас всегда двери открыты. Кто добрым гостем к нам идет, тому мы всегда рады. Побольше бы их нам, добрых-то гостей. Пожалуйста! Заходите, живите, будьте как дома!

Взявшись одной рукой за ручку двери, он другой рукой хотел сделать какое-то подходящее к слову движение, но далось оно ему не сразу. Сперва он ткнул себя пальцами в подмышку, круто изогнув для этого кисть руки, потом дернул вверх локтем и только после этого широко и плавно повел рукой в сторону всего того, чем был полон его дом, как бы отдавая все это нам. Сделав нам такой подарок, он вышел в сени, мягко прикрыв за собой дверь. Парторг проводил его взглядом и сказал, обратясь к старшей хозяйке:

— Вот и ладно. Договорились вроде. Так мы вечерком придем, Василиса Терентьевна, если не возражаешь.

Та ответила:

— Вечерко-ом? Да что ж это вы так-то? Пришли и ушли. А обедать? Обед у нас готов. Вот соберем сейчас на стол, покушаете, что бог послал, и пойдете. До вечера-то еще ой как далеко. Намаетесь, ходивши по эдакому хозяйству.

Но парторг сказал:

— Ничего, Василиса Терентьевна, не беспокойся. Мы в Кряжине пообедаем.

И мы пошли в Кряжино. На пути туда парторг свернул к реке и поднялся на высокий холм, прилегающий к береговому обрыву. На этом холме высились развалины какого-то огромного строения. Два старых человека отколупывали молотками от остатков стен этого строения цельные кирпичи и укладывали их тут же рядом в небольшие штабеля. По одну сторону от этих развалин были устроены ряды сидений из длинных струганых досок, набитых на врытые в землю поленья. По другую сторону открывался вид на реку Оку и на лесные дали, раскинувшиеся позади нее.

Река здесь не подступала вплотную к берегу, как там, где я переправился через нее на лодке. Здесь между обрывом и водой тянулась ровная полоса луговой низины, шириной в полкилометра и длиной в несколько километров. Следуя изгибу реки, эта низина выше и ниже по течению уходила за пределы видимости, заслоняемая крутизной берега. Парторг сказал:

— Это наша господствующая высота. Отсюда видны почти все наши владения. Вон там, по ту сторону от Корнева, находятся деревни Чуркино и Кривули. А по эту — Кряжино, Веткино и Листвицы. Еще совсем недавно это были мелкие самостоятельные колхозы. Теперь они объединились в один укрупненный колхоз.

Я спросил:

— А дерево получилось?

Он не понял:

— Какое дерево?

— А такое: вы собрали все кривули, чурки и ветки к одному корню, то есть дерево собрали.

Он закивал:

— А-а, да, да, верно. Действительно, дерево собрали. И дереву этому название «Заря коммунизма». Да, это интересная мысль. — Он подумал немного и добавил: — Что ж, выходит, нам самими законами развития было предопределено создать из всякой древесной мелкоты цельное, стройное, жизнеспособное дерево.

— Но все ли у него есть, у этого дерева, чтобы жить и расти?

— А почему бы и не быть? Все есть, конечно. Вот посудите сами. Корнево и Кряжино славились хорошими пашнями и лучшими породами скота. Но им не хватало пастбищ. Кривули внесли эти пастбища. Кривулям недоставало земли для посева зерновых. Теперь они стали общими владельцами всех пашен. Веткино приложило к общему хозяйству вот эти сенокосные угодья и удобные земли под капусту. От Чуркина мы заполучили дружную рыбацкую артель, а от Листвиц — большой старый сад. Как видите, мы имеем теперь многоотраслевое хозяйство. И если дождь или засуха повредят одной отрасли, то нас вывезут другие. Нынешнее лето всему благоприятствует: и хлебам, и овощам, и фруктам. Да и травы хорошо поднялись. С этой низины опять снимем два укоса за лето. А это стогов пять-шесть лишних. По всему видно, что нынче на трудодень получим больше прошлогоднего. И государству продадим больше.

— А в будущем году как? Еще больше?

— Обязательно.

— А еще через год?

— А там еще больше.

— Значит, с каждым годом больше? А когда остановитесь?

— Никогда. Такое уж это могучее дерево получилось. У него безграничные возможности для роста.

Я промолчал на всякий случай. Как-никак, это говорил парторг. А у него уж такая, видно, была обязанность, чтобы превозносить свое. Но мне трудно было втереть очки. И ты можешь быть спокоен, Юсси, я не потерял способности видеть все в доступных пределах. Кому он вкручивал насчет бесконечности? Мне ли не знать, сколько можно требовать от земли! Рано или поздно она непременно заставит поставить точку. Даже такой железный человек, как Арви Сайтури, и то уперся в тупик на своих сорока трех гектарах. А ведь он был способен выколотить прибыль даже из мертвого камня. Но и он в последнее время топтался на месте, выжимая без конца одну и ту же мочалку. А здесь говорили о безграничном росте. Но пусть говорят, конечно. Кому это вредит? Говорить все можно. Я не мешал ему говорить, разглядывая с высоты обрыва их огромную Россию, где верили в такие странные вещи. И он продолжал выкладывать то, к чему его обязывало звание парторга:

— На этой новой кормовой базе мы теперь можем удвоить и утроить поголовье скота, а потом, немного подумавши, еще раз удвоить и утроить, не забывая, понятно, и об удойности.

Я сказал:

— Ого! Так у вас получится стадо в несколько тысяч. А молоко будет литься рекой.

Он согласился:

— Да. К тому все идет.

Я опять промолчал. К тому ли? А не в обратную сторону? Я вспомнил то, что мне говорил злопыхатель там, на перемычке между двумя большими дорогами. Если верить ему, то выходило, что их стада убывают по мере того, как укрупняются колхозы, а земли пустеют. И только при старой власти человеку не запрещали приобретать сколько он хотел и не отнимали у него земли. Потому она и была всегда обработана, а не зарастала кустарником. Так я понял того злопыхателя. Правда, он, кажется, упомянул только трех таких удачников на три деревни. И надо полагать, что доходы от своих богатств они оставляли при себе. Но деревни состояли, пожалуй, не только из них. Деревни у русских всегда состоят из многих людей и дворов. Как там обстояло дело с остальными? Я спросил парторга:

— Если стадо у вас прибавится, то как с оплатой за трудодень? Тоже будете прибавлять?

— А как же! Ради чего же мы и стараемся?

— Всем?

— Всем. Кто работал, конечно.

Я помолчал немного. Да, тут к умножению стада толкали другие побуждения. Но тогда могла появиться и другая забота. Я спросил:

— Оплата тоже будет расти безгранично?

— Он ответил:

— Выходит, да.

— Но что они будут делать с этой оплатой? Возить на пароходе в Москву?

Он развел руками:

— Да, эта проблема рано или поздно всплывет. Она и сейчас дает себя знать. Придется, может быть, перейти на чисто денежную оплату.