Юозас Пожера - Рыбы не знают своих детей Страница 50

Ты, друг, не обижайся, но я тогда подумал, что Север — это что-то вроде последней пристани для обманутых и разочарованных мужей. Сколько я видел их! Приезжают сюда, чтобы забыться, зализать душевные раны, начать новую жизнь… Вот именно. А в полночь Коля велел нам устраиваться на ночлег, а сам куда-то исчез, заговорщицки подмигнув мне на прощанье. Когда он удалился, Янгита рассказала мне, как неласково встретили ее родичи Бена. В дом зайти и то не предложили. И жена Бена, и старики на нее покосились и — хоть бы слово вежливое молвили. А Бен? «Что — Бен?» — печально улыбнулась Янгита. Они и Бена встретили не лучше, бедняга даже не смел признаться, что гостинцы куплены за наши деньги… Мы с Янгитой лежали на узкой железной койке, слушали, как за окном шуршит нескончаемый дождь, как шумит вода, падая с водостока на металлическую палубу дебаркадера, и совещались — стоит ли вообще продолжать это унылое путешествие. Ведь теперь на нашем пути будут попадаться почти необитаемые места. «Как ты скажешь, так и будет, а я с тобой хоть в самый ад пойду», — сказала Янгита. Она лежала, тесно прижавшись ко мне. «Приклеилась, как почтовая марка», — со смехом говорила она о себе в такие моменты. Однако пришлось встать — мы услышали, как загудел металлический настил под тяжелыми шагами, как жалобно заскрипела железная дверка и что-то грузно рухнуло в тамбуре на пол. Первой мыслью было: вернулся вдребезги пьяный дядя Коля. Не оставишь же человека в жалком положении, на грязном полу, в холоде… Однако, выйдя в тамбур, я увидел Колю на ногах — он стягивал с головы мокрую кепку, вытирал мокрое от дождя красно-кирпичное лицо, а у ног его валялся до половины полный мешок картошки. Из брошенного мешка малость высыпалось его содержимое, и я разглядел, что картошинки были мизерно-мелкие, облепленные черной, мокрой землей, величиной они были не крупнее лесного ореха. До меня дошло, что картошка эта — краденая. Прямо с поля. Ей бы еще расти да расти, а тут… Дядя Коля, растерявшись под моим вопрошающим взглядом, как-то виновато и жалко улыбнулся, попробовал лихо подмигнуть, но не было в его лице ни веселости, ни смелости. Грустное у него было лицо, измученное, по узким бороздкам морщин текли струйки пота, перемешиваясь с дождем, и он знай вытирал да вытирал их тыльной стороной ладони. Его широкая ручища была в грязи, жирная, черная земля набилась под ногти. Я помог ему дотащить мешок и засунуть его под койку. Ясно было, что оставлять мешок в сенях было опасно, в камбузе — тоже, так как в любую минуту сюда могли войти. А назавтра, когда у дебаркадера пришвартовалась идущая вниз «Ракета», когда все пассажиры сошли и переобулись в оставленные у дяди Коли сапоги и разошлись кто куда, дядя Коля снова позвал меня на подмогу, и мы с ним вытащили из-под койки мешок и отнесли на судно, где его приняли речники и похвалили дядю Колю за то, что он человек слова, выполняет обещания. А кассирша судна пристала, как банный лист: сделай да сделай и ей мешочек картошечки. Я видел, как на мгновение помрачнело Колино лицо, но он тут же покладисто кивнул: будет сделано. Речники по-свойски хлопали его по плечу. Потом принесли опорожненный мешок и вручили дяде Коле две бутылки пива, а кассирша еще шепнула, что в конторе дают зарплату. Это известие особенно обрадовало дядю Колю. Целый день он был в приподнятом настроении, ему не сиделось в камбузе, он без конца поглядывал на часы, а под вечер, когда мы ждали «Ракету», идущую в город, попросил: сделайте милость, ребята, похозяйничайте тут одни, а я слетаю в город за получкой, вернусь утречком. В камбузе он умылся до пояса, нарядился в белую сорочку, повязал черный галстук. В кителе речника он выглядел не хуже какого-нибудь капитана дальнего плавания. Мы проводили его, помахали на прощанье, условившись, что утром первой же «Ракетой» дядя Коля вернется назад. Мы с Янгитой даже немножко обрадовались: можно побыть наедине в теплой комнате. Дождик поливал без передышки. Казалось, все моря на свете испарились и сейчас низвергаются на землю в виде однообразного, унылого осеннего дождя, которому никогда не будет конца. Земля промокла, точно губка, под ногами хлюпала вода, сапоги увязали в густой жиже, не было ни малейшего желания куда-то идти, что-либо осматривать. А нужны были дрова. Хорошая штука — уголь, но без лучинок его не разжечь. Я обошел длинную полосу берега, но сушняка не нашел. Весь его подобрал и давно спалил дядя Коля. Пришлось собрать сырых и тяжелых сучьев, наломать чуть привядших веток с кустов. Я уложил их вокруг раскаленной, день и ночь топящейся чугунной печки, чтобы хоть малость просушить. Потом мы с Янгитой трудились до самого вечера — натягивали клеенчатый верх над нашей каютой, вставляли стекло в разбитый иллюминатор. Откровенно говоря, о дальней поездке нам и думать не хотелось. И Бен исчез, как в воду канул: сам не появлялся и никакой весточки о себе не подавал. Мы решили: если он и завтра не объявится, бросим все и поплывем на «Ракете» обратно в Якутск, а оттуда махнем домой. Мы бы в самом деле так поступили, но все карты нам смешал опять-таки дядя Коля. Мы с Янгитой приготовили отличный завтрак: начистили злополучной картошки, не пожалели мясных консервов, чеснока, лука, перца, отменно все стушили, и поплыли дразнящие запахи из тесного камбуза над широким простором полноводной Лены. Мы заварили свежий чай, поставили все на горячую печку, накрыли на стол, подмели в камбузе, затем прошваркали шваброй и полили водой палубу дебаркадера. Янгита еще сбегала на луг и принесла пучочек почти увядших цветов, а дяди Коли все не было. «Ракета» прибыла, пассажиры сошли, отобрали свои сапоги, переобулись и отправились по своим делам, но Коли с ними не было. Капитан «Ракеты» осведомился, куда мы подевали хозяина, и я ответил, что мы ожидали его именно с этим рейсом. Узнав, что Коля отбыл в город за получкой, капитан вздохнул и сообщил, что не скоро мы увидим славного хозяина, ой не скоро: шутка ли сказать — за получкой человек выехал! Наш восхитительный обед как-то сразу утратил и вкус, и запах, чай показался горьковатым. Мы понуро сидели, не понимая, на каком мы свете, и почему-то еще ждали чуда. Ближе к обеду появился Бен вместе со своей Любой. Та не слишком ласково покосилась в нашу сторону, и в ее взгляде можно было прочесть: вы, именно вы сводите с пути истинного моего драгоценного муженька. А Бен попытался тайком сунуть Янгите пару огурчиков, но та громко произнесла: «У тебя своя жена есть, о ней и заботься». Нарочно сказала, чтобы слышала Люба. Бен был похож на затравленную собаку, привычную к ругани и побоям. Он попытался разглагольствовать насчет прижимистости местного люда — у них-де и бензина не раздобудешь, но Янгита прямо объявила ему: можешь не беспокоиться и не доставать, все равно мы дальше не поедем, лучше позаботься о своей несчастной лодке, как бы не угнали. Бен нимало не огорчился и не обиделся, выслушав сказанное. Он даже повеселел, словно избежав наказания. Он и не спросил, что мы намерены делать, а лишь заверил нас, что лодке ничего не грозит — никто на нее не польстится. Так мы и расстались — небрежно, с прохладцей. Такие расставания обычно приносят облегчение и тем и другим. Люба гордо выступала впереди, а Бен, опустив голову, плелся сзади. Честное слово, ему определенно не хватало поджатого хвоста. Таким вот пришибленным он и остался в моей памяти. А мы с Янгитой стали думать, как нам быть. То ли немедленно отбыть на «Ракете», то ли дождаться нашего беззаботного дяди Коли. Но когда под вечер мы разглядели вдали светлое пятнышко «Ракеты», когда услышали пронзительный ее гудок, Янгита вдруг сказала: «Знаешь что, Юлюс, давай все-таки подождем. Иначе… что подумает о литовцах дядя Коля…» И мы остались. Вот тогда все и началось. Только проводили мы с ней «Ракету», только успела она скрыться за дальним островом, как к дебаркадеру вышли четверо молодых людей, изрядно подвыпивших. Ввиду своего плачевного состояния они опоздали на «Ракету». Один из них не мог и на ногах стоять, остальные волокли его под микитки, почти что несли. Узнав, что судно ушло из-под носа, они отозвались о его отплытии в выражениях, которых мне никогда прежде и слышать не доводилось. Пьяного приятеля уложили на металлическую палубу с самого края, как бы нарочно сунув его под дождь, который хлестал мощными струями, трудясь в паре с ветром. Всклокоченная рыжая голова лежащего напоминала мне крупный, схваченный морозом кленовый лист под осенним ненастьем, настолько промокший, что и самому сильному ветру не оторвать его от земли. Я сказал парням, что после такого душа их друг может и не подняться, но они только рукой махнули, а один, по имени Миша, сказал, что такого сам черт не возьмет, а дождик ему только на пользу — быстрее очухается. Меня они называли «капитаном» и спрашивали, скоро ли следующий рейс. Узнав, что «Ракета» будет лишь через сутки, парни снова разразились проклятьями. Потом они долго спорили между собой, а я по обрывкам их речей понял, что с самой весны они все работали вместе в какой-то экспедиции, что работа там была зверская, зато и заработки что надо, что теперь они все уволились, отработали то есть по договору, получили расчет и горят нетерпением поскорей попасть в город, чтобы пожить по-людски. Относительно последнего они все полностью сходились во мнении: надо, обязательно надо пожить по-людски, а споры все сводились к одному — выпить им сейчас или обождать, пока протрезвеет Рыжий. Миша советовал не ждать, остальные возражали. Особенно кипятился долговязый парнишка с впалой грудью и провалами щек на нездоровом бледном лице, по имени Семка. Он, казалось, был самым трезвым, а то и самым солидным — и ругался умеренней, и орал потише. Но доводы, которые он приводил, могли показаться странными. Ни словом он не обмолвился, что одним, без Рыжего, водку хлестать негоже, что это вроде и не по-товарищески. Его беспокоило иное — что будет, когда Рыжий проспится? Третий, большеголовый и коренастый, с обильно покрытыми татуировкой руками, был на стороне Семки. Видимо, оба они побаивались Рыжего, который по-прежнему принимал дождевую ванну. Рыжий был молод и красив. Дождь поливал его лицо с правильными чертами, нос с едва заметной горбинкой, полоскал золотистую бороду, а парень как будто и улыбался, похожий на закаленного, сурового викинга, видавшего и не такое… Из кубрика выбежала Янгита и накинулась на парней, бросивших товарища под проливным дождем. Она и сама попыталась его поднять, но Рыжий был крупный парень, не ей оторвать такого от палубы, поэтому Янгита взглядом подозвала меня, и мы с ней вдвоем и Микас1 в кубрик. С превеликим трудом и Микас3 стянуть с него мокрейшую одежду, которую она немедленно повесила сушить в камбузе на веревке. Немного погодя сюда набились и остальные. Они обмолвились, что не худо бы похлебать чего-нибудь горяченького, и Микас5 вызвалась сварить картошницу, однако с условием, что ребята натаскают дров и растопят печку. Наши гости где-то раздобыли относительно сухой деревянный ящик и старательно растапливали печку, и Микас7 начистила полведра мелкой картошки. Меня вообще-то покоробила ее готовность, сродни желанию угодить, что ли, но я понимал, что она это делает почти бессознательно, что вынуждает ее к этому вековая традиция гостеприимства, которая жива в крови у каждого настоящего эвенка. Не нравилась мне и забота ее и Микас9, которого она уложила на нашу койку, да еще вытирала его полотенцем — лицо и огненные кудри, да еще сушила его тряпки. Многое мне не понравилось, но я молчал и ни полусловом не выразил своего отношения. А Янгита старалась на совесть: сбегала к лодке и принесла лук, чеснок и еще какие-то приправы, нажарила шкварок и заправила ими картофельную похлебку, да так аппетитно, что аромат распространился чуть не на с Янгитой0. По-моему, дразнящий запах разбудил с Янгитой1. Он же подманил невесть откуда взявшегося невысокого щупленького якута, который возник в дверном проеме как раз в тот момент, когда мы с грехом пополам уместились за маленьким столиком и принялись за похлебку. Якут обвел нас взглядом, потянул ноздрями, затем подошел ближе, сунул пальцы в мою миску, ухватил картошину, осмотрел ее и отправил себе в рот. Я оторопел. Но не таков с Янгитой3. Не успел я и слово молвить, как он хлопнул незваного гостя ложкой по пальцам и сказал: «А ну мотай к черту!» Якут тем не менее уходить не спешил. Он оглядел нас всех, точно желая получше запомнить, а потом спросил: «А не подавитесь ворованной картошкой-то?» Он еще постоял, покачал головой, потом что-то произнес по-якутски и вышел. Я догадался: человек заметил, что на его картофельном поле кто-то хозяйничает по ночам. То ли углядел разрытые борозды, то ли привядшую ботву, вот и пришел сюда убедиться. А в это время нигде вокруг, хоть в десяти, хоть в сотне километров отсюда, картошки не купишь. Он пришел и удостоверился, что мы нахально лопаем молоденькую картошку с его поля. Якут так хлопнул металлической дверью, что мы невольно прекратили нашу трапезу да так и окаменели с поднятыми ложками. Неловкое молчание с Янгитой5. Он спросил у своих дружков, нет ли чего выпить. «А то как же», — ответил с Янгитой7. «Так чего же мы ждем?» — снова с Янгитой9, разглядывая стол. Взгляд его обежал круг и остановился на моей жене. Он таращился с большим изумлением, словно только что увидел ее, а арбуза Янгита1 перед тем налила ему полную алюминиевую тарелку похлебки и сама перед ним поставила. Прямо, как говорится, под самый нос. Рыжий пожирал ее глазами, а взгляд его медленно, последовательно скользил вниз, точно арбуза Янгита3, и больше уже для него ничего не существовало. Он не обращал ни на кого внимания, даже головы не повернул в арбуза Янгита5, который вынул из сумки бутылку и лихо, со стуком, поставил ее на стол. Со стороны могло показаться, что парень не вполне отдает себе отчет в том, где он находится и кто перед ним сидит, оттого и пялится арбуза Янгита6, точно на какое-то привидение. Мне было очень не по себе от этого разглядывания, но, вообрази, куда сильней покоробило меня ее поведение. Можно было подумать, что арбуза Янгита8 просто гипнотизировал ее, как удав жалкую птичку. Она улыбалась, глаз не сводила с этой смазливой рожи, по меньшей мере раза три напомнила, что суп стынет, даже тронула за руку, точно выводя из оцепенения, а меня от этих ее штучек прямо в жар бросило. Никогда я не видел ее такой, честное слово, и это было для меня очень даже неприятным открытием. Тем сказала Янгита0 зубами содрал с бутылки металлическую головку, выплюнул ее себе под ноги и разлил по стаканам водку. Рыжий, по-прежнему не отрывая глаз сказала Янгита2, ощупью нашел свой стакан, поднял его и произнес: «Я желаю выпить за вас, прелестная мадам». Янгита же, ей-богу, как загипнотизированная, вытянула руку, и они чокнулись. «Звенит, — сказала Янгита4 и так, знаешь, с намеком, спросил: — К чему бы это, а?..» Янгита зазывно засмеялась и повела глазами, прямо как в кино, честное слово. Тут головастый принялся рассказывать сальный анекдотец. Говорит, размахивает своими татуированными лапами, а у него речь — что ни слово, то двухэтажный или трехэтажный оборот. Я не вытерпел — прекрати, говорю, да и мозглявый сказала Янгита6 меня поддерживает. А головач примолк, но всего на минутку, потому сказала Янгита8 сама и говорит: «Из анекдота, как и из песни, слова не выкинешь!» Я глазам своим не поверил. У иного мужика и то уши вянут от такой похабщины, а она себе сидит как ни в чем не бывало. Можно подумать, она такое каждый день слышит. А ребята все нахальнее. С каждым стаканчиком язык все больше развязывается. Накурено было в тесном кубрике — хоть топор вешай, а еще стоял этот пакостный дух, какой бывает иногда в компаниях, если там есть ребята только что из тайги, из какой-нибудь экспедиции, где они долго не видели женщин. Заметят бабу или даже почуют бабий запах и уже из кожи вон лезут: глаза поволокой подернуты, сами острят, кривляются, на все пойдут, лишь бы своего добиться. Эта скотская похоть многих за решетку упрятала. Затем Янгита0, Янгита! Неужели не понимает, что играет с огнем? По-моему, она старалась и не глядеть в мою сторону, ни словечка мне не бросила, будто нарочно, при всех отрекалась от меня. Правда, один какой-то быстрый взгляд мне удалось поймать, но я так и не понял, что она хотела сказать этим взглядом — то ли успокоить меня, то ли утешить, а возможно, попросить прощения или о чем-то предупредить, трудно сказать. А наши гости все больше входили в раж. Затем Янгита2, этот слабак, вел себя прилично и тихо, даже иногда пытался урезонить остальных, да никто не обращал внимания на его жалкий лепет: Затем Янгита4 говорит, что комар зудит — им было все едино. Миша, кажется, был занят исключительно выпивкой. Во всяком случае, Затем Янгита6 он не обращал никакого внимания. Покамест. А что будет дальше — неизвестно, так как в сумке еще булькали непочатые бутылки. Ну Затем Янгита8 с татуированным как будто старались переплюнуть один другого. Татуированный с упоением расписывал какие-то свои пакостные любовные истории, все похожие одна на другую. Все разыгрывалось как по нотам и всегда в его пользу: замужние женщины ради него бросали мужей и даже деток, готовые бежать за ним хоть на край света… Рыжий разглагольствовал меньше. Он больше улыбался и таращил глаза на дядя Коля0, изредка обдавая презрением татуированного крепыша и срезая его словом-двумя. Меня они не то что не стеснялись, а попросту не замечали. Будто и не было рядом. А меня, между прочим, уже трясло, по-настоящему трясло от злости, я бы не знаю что сделал с этими парнями, если дядя Коля2 хоть глазом мне моргнула. Но она преспокойно играла дядя Коля4 в гляделки и даже как будто подстегивала этих гадов. Я уже начал прикидывать, как буду действовать, если эти оскотинившиеся парнюги перейдут от слов к делу. Ружье оставалось в дядя Коля5 лодки, значит, придется идти на них с голыми руками. Это не выход. Их четверо, а я один. У них к тому же у каждого на поясе болтается нож. «Надо сбегать за ружьем, хоть тресни», — думал я, но вовремя сообразил, что выйти из помещения будет небезопасно: нет ничего проще, чем задвинуть щеколду и запереться в кубрике. И что ты тогда поделаешь, друг любезный, даже при ружье — дверь-то железная. Янгита сидела между мной и дядя Коля6. Она спросила дядя Коля7, чем он занимался дядя Коля9, но тот и рот раскрыть не успел, посудой Бена1 за него ответил: «Мы несем вам цивилизацию». Так и сказал. Кажется, они решили, посудой Бена3 — якутка, местная, посудой Бена5 и рассудил, что цивилизацию он несет не кому-нибудь, а именно ей, вот этой полудикой красотке. Весь этот край он называл диким. Все у него было дикое — посудой Бена7, дикие обычаи, дикарские традиции, ну и люди, естественно, дикари. Потом он посудой Бена9: «Поменяемся местами». Ему, Рыжему, будет удобнее толковать и общаться с представителем женской половины дикого мира. Семка покорно встал и уступил ему место увидел Колю0. Рыжий к ней подошел, шлепнулся на скрипучий табурет, а потом небрежно так положил свою увидел Колю2 на плечо. Я, понятно, взял его руку и снял. И не просто снял — ни слова не сказал, скинул руку, и все. Сильно скинул. Рыжий вроде бы только сейчас меня и заметил. Уставился и смотрит. Долго так и злобно, ох злобно, будто прикидывает, как ему быть с этим типом. Потом, вижу, посмотрел на татуированного, и они перемигнулись. «Что ж, — подумал я, посмотрим, кто кого…» Но в ту же секунду чувствую — Янгита, ее рука. Горячая такая, стиснула мне руку. Татуированный, сильно уже хмельной, кричит: «Закуски!» Не просит, а прямо-таки требует, а сам нахально пялится увидел Колю4. Она ко мне поворачивается и не то спрашивает, не то просто так говорит: «Ведь у нас есть говяжья тушенка?» Я киваю — есть, мол, тушенка, увидел Колю6 опять мне руку жмет и говорит: «Сходи, принеси пару баночек, пускай ребята подкрепятся». Я смотрю ей в глаза. «Шутит, что ли? Ведь им только того и надо — выставить меня вон. Да неужели она хочет, чтобы я оставил ее с ними одну?» А у нее, увидел Колю8, глаза обнадеживают, успокаивают меня, будто говорит она мне без слов: «Ступай, не бойся за меня». Ну, я встал и вышел. А на дворе сеется мелкая осенняя морось, сквозь нее не разглядишь ни острова Дядя Коля0, ни прибрежных лугов, ни жалких здешних кочек. Все вокруг будто повымерло, заорешь — никто не придет на помощь, ори хоть целый день, хоть глотку сорви. Я — бегом к нашей лодке, тычу ключиком в замок на каюте, а руки дрожмя дрожат, насилу открыл. Хватаю ружье, заталкиваю в стволы мелкую птичью дробь, еще горсть патронов — в карман ссыпаю, беру несчастную эту тушенку, а сам все прислушиваюсь, не закричит ли в Дядя Коля2, не позовет ли на помощь. Потом — бегом обратно на дебаркадер. Пока бежал к лодке, слышно было, как там, в кубрике, галдят эти пьяные рожи, а сейчас бегу назад — тихо. Эта-то тишина и показалась мне страшнее всего. Сердце так и сжалось, в глазах буквально потемнело. Взбежал на палубу, домчался до двери, рву на себя скользкую, мокрую ручку, а дверь и отворяется без всякого труда. Вбегаю я туда и вижу: стоят наши гости все четверо, лица какие-то тупые, окаменелые. На меня — ноль внимания, все уставились в угол. А в Дядя Коля4 скорчилась, и в руке у нее охотничий эвенкийский нож. Это в правой руке нож. А левая в крови, узенькой струйкой течет кровь и на пол капает. Лицо Дядя Коля6 бледное, но сама вроде даже улыбается. И говорит она мне: «Юлюс, выкинь ты за дверь этих носителей цивилизации, пускай околевают под дождем, раз не умеют вести себя как люди». Но их и выкидывать не пришлось — только увидали у меня в руках двустволку, как сами двинулись к двери, смирненько так, ни словечка не проронили. Я кинулся Дядя Коля8, а она говорит: «Сперва щеколду задвинь, от таких чего угодно можно ожидать». Там, в углу кубрика, висела аптечка. Я нашел там бинт, перевязал ей руку, обнял Янгиту0 рассказала мне, как все произошло. Только я вышел из кубрика, Рыжий сразу обнял ее и пытался потащить к койке. Янгита вырвалась и выхватила свой нож. Все сразу повскакали на ноги и кинулись к ней. Янгита сказала: «Живой не дамся!» Но это не произвело никакого впечатления, они даже не засмеялись, просто не поверили, обнял Янгиту2 шагнул поближе. Тогда она всадила нож себе в ладонь и сказала, что следующим ударом покончит с собой, если он сделает еще хоть один шаг. Видимо, не столько ее слова, сколько кровь на руке их отрезвила. Все растерялись и стали как вкопанные. «Ну вот и все», — обнял Янгиту4. Словно читая мои затаенные мысли, она проговорила: «Никогда не сомневайся во мне, слышишь, Юлюс, никогда я тебя не предам. А шутила я с ними, только чтобы не показать своего страха…» Ее слова были для меня хуже пощечины. Так мне и надо — за все мои сомнения, за все подозрения… Ну а дальше… Вернулся обнял Янгиту6» обнял Янгиту8. Хорош он был, вспоминать неохота. Видит — рука вниз «Ракета0 забинтована. Мы ему все рассказали, он — бежать. Мы слышали, как он орал на этих парней, как гнал их вон с дебаркадера, да подальше, не то он, Коля, за себя не отвечает — возьмет двустволку да и изрешетит им задницы… В тот же день мы сели вниз «Ракета2» и отбыли в город, а месяца через два-три получили письмо. Бен писал, что вниз «Ракета4 трагически погиб. Его труп прибило к берегу в нескольких километрах ниже дебаркадера. Люди говорят всякое. Одни считают, что он сам себя порешил, другие полагают, что местные отомстили за краденую картошку, а третьи думают, что это дело рук таежных бродяг, а как оно было в действительности — неведомо никому.