Олесь Донченко - Золотая медаль Страница 51

Погруженная в мысли о матери, всегда в тревоге о ней, Марийка до сих пор просто не замечала эти изменения. А сейчас, в короткий миг, когда Варя стояла на пороге квартиры, Марийка увидела ее будто при вспышке огня.

— Если я не вовремя, — промолвила Варя, — ты просто скажи, без церемоний. Нет, в самом деле, может что-то у вас… или у тебя… какая-то работа?

— Нет, нет, Варя, — замахала руками Марийка. — Я тебе очень, очень рада! А работа обычная — уроки!

— Я и пришла поучиться у тебя… как готовить уроки. Чтобы так отвечать в классе, как ты, надо знать какой-то секрет. Я немного не так сказала — не секрет пусть, а метод, что ли.

— Садись, Варя. Нет, сначала, конечно, раздевайся. Пальто давай сюда. Секрет страшный, но тебе открою в знак дружбы.

Варя вспыхнула:

— Дружба? Со мной? Ну, ты…

— Ничего не «ну»! — горячо воскликнула Марийка. — Вот у меня предчувствие, что мы будем с тобой искренними подругами.

— Ой, далеко мне до тебя, — покачала головой Варя. — А все-таки не хочется быть в классе последней!

Допоздна сидели одноклассницы за уроками. Вари тяжело давались геометрия и алгебра. В тот вечер они вдвоем с Марийкой решили немало задач.

— Нужна практика, — говорила Марийка. — Иногда смотришь — прехитрая задача, просто — ребус! Кстати, ты любишь разгадывать ребусы? Я — ужасно, и сама люблю их придумывать. Ну, вот такая задача. Как за нее браться, и с чего начинать? Начнешь подходить с этой стороны, с другой, думаешь: неужели же задача хитрее меня? А может, я забыла какую-то формулу? Бывает, что и не решишь сразу, отложишь тетрадь, пойдешь прогуляться. А в голове так и мелькает: периметр, треугольник, гипотенуза, конус… Придешь, снова сядешь, вчитываешься, размышляешь: а что если вот так? И точно, схватила за ниточку, весь клубок начал распутываться. Но если у тебя слабо с теорией, тогда задачи не решишь. Я по себе знаю, Варюша. Ну, а еще, кроме теории, надо научиться оттачивать свою мысль.

Варя улыбнулась.

— Но по этой науке, кажется, учебника нет?

— Ничего, научишься без учебника. Нужна тренировка.

Лукашевич осталась у Марийки ночевать. Подруги долго не спали.

За окном давно уже стих городской гам, только вьюга не стихала, бросала в оконные стекла снег, завивал ветер.

— А где-то в горах, — задумчиво говорила Марийка, — где-то на Памире или Тянь-Шане стоит обсерватория. Представь, Варенька, уже месяц гудит вьюга, единственную горную дорогу к обсерватории замело. Наблюдать небо уже нельзя, над скалами и бездонными пропастями, над всем Памиром висит мутная непроглядная мгла. А буря там не такая, как здесь. Срывает с обсерватории крышу, вокруг все ревет, свистит, воет. Уныло, правда? А небольшой коллектив советских людей — на посту. Долгими вечерами они собираются вместе, слушают радио. Звуки прерываются, их заглушает буря…

— Лучше не обсерватория, — сказала Варя, — а метеорологическая станция. Я когда-то хотела стать метеорологом. Предсказывать погоду для всей страны — правда, это очень интересно?

— А я мечтала о работе астронома, — продолжала Марийка, — и обсерваторию представляла обязательно где-то на Памире. В этой профессии я видела столько поэзии, романтики…

— Почему ты говоришь «мечтала»? Это уже прошло?

— Не знаю еще, Варя. Видишь, мне в последнее время хочется быть ближе к людям. И сказать по правде, астрономия кажется холодной. Знаешь, космические пространства, ледяной холод. Планеты так далеко, а люди рядом, ходят по земле, радуются, живут, борются, иногда страдают… тяжело страдают.

— Ну, астрономия — тоже для людей, для нас. Для земли.

— Правильно. Моя мама…

— Ах, ты вот о чем!

— Да. Понимаешь, я говорю не только о своей маме, говорю вообще о человечестве. Я читала, что человек может жить, как норма, полтораста лет. Это совсем не утопия, надо только упрямо бороться за долголетие. Не подумай, что я считаю работу астронома не такой полезной, как, скажем, работу врача-исследователя, который старается открыть вирус загадочной болезни.

И астрономия, и медицина — для человека, и одинаково нужны и полезны человечеству. Но у меня, Варюша, говорю — у меня лично, медицина в последнее время стала вызвать такие мысли… Совсем новые для меня мысли. Раньше я никогда не думала серьезно об этой науке. А сейчас на сердце так беспокойно, словно я в чем-то очень ошибалась. В самом деле, почему я мечтала стать астрономом, а не врачом-исследователем? Волновала романтика, обсерватория в горах. Что же, романтика есть, наверное, в каждой профессии, только надо ее понимать. Вот и в исследовательской медицине — реторты, колбы, химикаты. Представляю. Или живые кролики, которых вскрывает скальпель. Какая уж тут романтика? Но ты только подумай, для чего ты работаешь, какую великую цель ставишь перед собой. Павлов работал не ради романтики.

Марийка оперлась на локоть:

— А вьюга, кажется, стихает. Слышишь, Варя?

Обе минуту молчали, прислушиваясь.

— В такое ненастье, наверное, и капитан корабля сладко спит, — улыбнулась Марийка, припоминая женщину возле газетной витрины. — А мы с тобой разговорились.

Она протянула руку и включила свет. Глянула на часы.

— Варя, скоро три часа! Спать, спать!

Но Варя запротестовала:

— Что же ты все о своих мечтах? А я… Я тоже мечтала… И сейчас мечтаю. Еще пять минут! Хорошо?

Потом Варя замолчала. Марийка окликнула:

— Что же ты? Варя! Заснула?

В ответ послышался странный звук. Сомнений не было: Варя всхлипывала. Марийка вскочила с кровати, залопотала босыми ногами по полу.

— Варенька?!

Лукашевич лежала на диване, укрывшись с головой. Марийка осторожно отвернула одеяло и увидела заплаканное лицо подруги.

— Погаси, погаси свет, — зашептала Варя. — Я такая… такая глупая. Мне стыдно.

Марийка щелкнула выключателем. Варя долго не хотела говорить, в чем дело. В конце концов призналась:

— Мне… мне Жоржа жалко… Он же так хотел поехать со мной к морю. В южный город…

Марийка молчала. Варя перестала всхлипывать.

— Ты почему молчишь? — спросила она.

— Потому, что я хотела услышать о твоих хороших мечтах. Сама знаешь — о том, как ты будешь учиться в консерватории, как станешь певицей, известной всему народу. А ты? Снова о Жорже?

Она склонилась над подругой и заговорила пылко, убедительно, сжимая ее руку:

— Варя, пойми, что ты совершила бы преступление, если бы закопала свой талант, и всю жизнь тебя мучила бы мысль, что ты — изменница! Да, так как ты предала бы наши лучшие ожидания! Предала бы народ, который учит тебя на свои трудовые средства, выстроил для тебя школу, воспитывает тебя! И для чего? Чтобы ты стала домашней работницей недоучки Жоржа? Это же все равно, что прыгнуть в болото. Знаешь, есть такие тихие болотца, заросшие осокой? Ква-ква! Вместо того чтобы стать гордостью, дочерью народа! Как тебе это нравится?

— «Ква-ква!» — повторила Варя и засмеялась сквозь слезы. — Марийка, я же хотела помечтать с тобой совсем не о Жорже. Жорж только так… вспомнился. Я уже все решила, все, Марийка. Бесповоротно. Заморочил он мне голову, и в самом деле я чуть не нырнула к лягушкам.

— Ой, Варя, какая бы это была ошибка! Варенька, я только что представила себе. Тайга, тайга, океанский берег, и вот в тайге строится большой город — десятки тысяч людей, машины, падают сосны, прокладываются дороги. Но среди строителей появляется неизвестная болезнь. Что ее вызывает? Возможно, какое-то таежное насекомое. В тайгу едет исследовательская экспедиция. Я тоже работаю в той экспедиции. И вот на строительство приехала известная певица — лауреат Варвара Лукашевич! А до этого мы с тобой не виделись много лет. Я только из газет узнавала о твоих успехах. Мы снова встречаемся и вспоминаем эту ночь, наш разговор, школьные годы, и так, как сейчас, за окном будет завивать вьюга. А впрочем, вьюга не обязательно, главное то, что осуществилось наши мечты, что мы пошли широкой-широкой, светлой дорогой.

— Широкой-широкой… Светлой… — тихо повторила Варя. — А ветер и в самом деле затих. Завтра будет хороший день!

— И весна совсем не за горами, — прибавила Марийка. — И экзамены тоже. На аттестат зрелости, Варя.

Было очень холодно. По тому, как резко скрипел снег под ногами, Виктор определил, что, наверно, градусов двадцать пять. Он специально прошел лишних полквартала, чтобы глянуть на градусник, висящий возле центрального универмага. Оказалось, он ошибся только на один градус. Ртуть опустилась до отметки 26 ниже нуля.

Давно не было таких морозов. Витрины магазинов были расписаны причудливыми серебряными узорами, и, наверное, не каждый художник срисует такой тонкий рисунок. Электрический свет едва пробивается сквозь толстую изморозь. Троллейбусы в инее, их окна тоже укрыты изморозью, и пассажиры смотрят на улицу сквозь маленькие протаянные кружочки, сделанные с помощью ногтя и теплого дыхания.