Борис Горбатов - Собрание сочинений в четырех томах. Том 1 Страница 51

— А я заклепки грел...

Вальке понравилось слово «заклепки». Он решил написать стихи о своем друге Павлике, клепающем домну, и кончить, может быть, так: «Клепай же печь неутомимо, а я слова буду клепать», или иначе как-нибудь в этом духе.

— Ну вот, — протянул Алеша, — а я безработный...

Павлик сочувственно вздохнул.

— Да, — сказал он и откашлялся в руку.

Больше всех говорил Валька. Он вспоминал мелкое, детское, то, чего даже не помнили друзья. Как-то красивее и аккуратнее получалось все в его передаче.

— Да не так это было, — качал головой Алеша.

Он вспоминал: все было проще и грубее. Впрочем, он и сам сомневался: а может быть, и так. Во всяком случае, факт похожий был, а Валька расцветил только немного.

Вечером они пошли на школьный спектакль. Перед спектаклем было собрание. Валька сидел рядом с Павликом и все время смущенно прятал от него лиловый бант на своей толстовке.

Алеша председательствовал серьезно и строго. Он яростно звонил. Он предоставил слово заведующему школой. Он вспоминал о регламенте. Собрание хотя и шумело, но слушалось его. Павлик смотрел на товарища широко раскрытыми глазами.

«Ишь какой он стал», — подумал он с уважением.

— Видишь девочку в голубой блузке? — вдруг шепнул Павлику Валька. — Вон, вон... сейчас около двери идет... Это Алешкина любовь: Тася.

Павлик посмотрел на девочку в голубой блузке. Она приближалась к выходу.

— А это она с моей девушкой сейчас разговаривает, с Мариной, — шепнул Валька. — А у тебя любовь есть, а? — и он толкнул приятеля в бок.

Тот смутился.

— Тоже еще выдумаешь! — пробормотал он, но все-таки невольно вспомнил Галю.

Еще более смутившись, он посмотрел на Тасю и Марину, — девочки были в нарядных блузках, заправленных в коротенькие черные юбочки. У Таси был даже галстук. Марина — в лихой клетчатой кепке.

И опять Павлику вспомнилась босоногая Галя в большой материной кофте. Он искоса посмотрел на Валькин лиловый бант. Бант ему определенно нравился.

Днем Павлик работал по дому: починил дверь, приделал дверные ручки, сколотил табуретку, взялся запаять трещину в кастрюле. Вечером он зашел к ребятам. Обнявшись, они втроем бродили по улицам, тихо пели, разговаривали. Алеша рассказывал Павлику о школе, ему обязательно хотелось поделиться с Павликом своими знаниями. Он стал растолковывать ему закон рычагов.

— У вас на заводе ведь это есть.

Павлик внимательно слушал, удивлялся Алешиной учености и, когда тот кончил, сказал, желая поддержать разговор:

— А у нас не рычагом, у нас напильником... — Увидел удивленный взгляд Алеши, густо покраснел и пробормотал: — Я не знаю... я недавно...

Алеша потащил его в комсомольский клуб. О комсомоле Алеша говорил много.

— Сам я еще не комсомолец, — сознался он, — но скоро буду. Я пока в детской ячейке.

Павлик был и на собрании ячейки. Он всюду ходил за своими друзьями. Он сознавал: они знают больше него. Что он умеет, кроме как нагревать заклепки?

Ребята шумно говорили о будущем: города и страны мелькали в их небрежной беседе. Словно вот в руках у мальчиков земля, и они выбирают себе место на ней. Домик с зелеными ставнями, — где он на этой земле? Павлик сразу вдруг соскучился по работе, по заводу, по дядьке. Отпуск казался ему тяжелой ношей, которую нужно скорее сбросить. Дома он переделал всю работу. Нужно ехать. Как и осенью, ребята провожали его, махали кепками и кричали вдогонку.

Дядька встретил его удивленно и радостно.

— Что рано так? — спросил он племянника и хитро прищурился. — A-а! Наша у тебя порода! Меня не обманешь! — и погрозил ему пальцем.

Утром он торжественно сказал племяннику:

— Ну, пошли! — и важно двинулся вперед.

Павлик шел за ним и гадал: куда теперь поставит его мастер? Может, вторую домну начали ремонтировать? Опять заклепки греть? Но мастер шел молча, его крутой затылок плотно осел на воротник тужурки, голова сидела властно и гордо. Встречные предупредительно раскланивались с ним:

— Наше вам, Абрам Павлович!

А мастер и племянник шли дальше. Вот пришли они к контрольным воротам, вот сторож в брезентовом плаще, вот заводской двор, заваленный хламом. Мастер направляет свои шаги в механический цех. У Павлика екнуло:

«Неужели?»

Они входят в механический цех, идут мимо длинного ряда станков: мастер все такой же молчаливый и важный, Павлик — взволнованный. Они проходят токарный отдел, идут мимо сборки, вот и конец цеха.

— Тут, — говорит мастер, и Павлик растерянно оглядывается.

Ничего нет кругом: поломанный верстак и кучи железного хлама.

У него вырывается невольно:

— Тут нет ничего...

— Будет! — отвечает ему спокойно мастер. — Будет! — Он стягивает рукавицы и кладет их на пустой поломанный верстак.

Черев неделю здесь открылась первая на заводе ученическая мастерская.

2

Алеша теперь целыми днями пропадал в школе. Жажда кипучей деятельности охватила его: ему хотелось взять щетку, вот такую, какой бабы стены мажут, взять и выбелить всю школу от первой до последней комнаты. И коридор тоже. Чтоб блестела школа, как новенькая.

Он все хотел сделать сам. Вмешивался в работу культкомиссии, лез прибивать портреты и лозунги в клубе, вместе с группой школьных художников взялся красить сцену. Обрызганный краской, он стоял посреди зала и отряхивался. Не было человека счастливее его.

Потом он затеял организацию школьного кооператива. Носился с планами, прикидывал, как добыть средства, бегал по учреждениям, уговаривал заведующего. Когда кооператив открылся, Алеша разочаровался: ему нельзя было стать там продавцом, не хватало времени. Иногда он все-таки приходил туда и кричал, воображая себя купцом:

— Ну, налетай, навались, у кого деньги завелись!

Для ячейки деткомгруппы он тоже добыл комнату.

Ячейка теперь стала большой организацией, в нее валом валили школьники. Алеша появлялся здесь на минуту, он всегда что-нибудь тащил в ячейку: плакат, бумагу для стенгазеты, материал для знамени.

Самым странным было то, что он все-таки успевал учиться. У него снова появился вкус к учебе. Ему нравилось говорить себе вечером:

— А я вот еще это узнал сегодня.

Он признавался себе иногда, что полученные за день знания ему ни к чему.

— Ну зачем мне знать, что ромашка принадлежит к семейству сложноцветных? — пожимал он плечами.

Но все-таки он узнавал это, узнавал еще многое другое, нужное ему или ненужное, но он тщательно прятал добытое в копилку памяти.

Как-то незаметно для себя Алеша сделался первым человеком в школе. У всех было к нему дело. Все шли к нему, в шестую «А». Толпились около его парты. Совали какие-то бумажки, заявления, списки. Культкомиссия приносила смету, кооператоры — отчет, драмкружковцы — пьесу на просмотр, секретарь старостата — протоколы на подпись...

По предложению Алеши, старостат скоро был переименован в исполнительный комитет учащихся. Алеша назывался теперь председателем исполкома. Это звучало гордо.

Тася сама выкинула белый флаг перемирия: подошла и, потупив глаза, сказала, что если им вместе идти домой, то она готова. Алеша удивленно посмотрел на нее, потом нерешительно протянул руку за книжками, она доверчиво отдала ему, и они пошли.

Так велико было раскаянье Таси, что она даже согласилась погулять немного около калитки.

— Только немного, — торопливо предупредила она.

Они гуляли до часу ночи, и Алеша впервые за свою жизнь поцеловал девочку.

Поцеловал — и испугался: обидится Тася. Но Тася не обиделась. Она вздохнула глубоко-глубоко и сказала:

— Вы не умеете целоваться, Алеша. Ну, я выучу... хорошо?

И Алеша терпеливо обучался искусству целоваться. Он не обнимал Тасю за шею и старался не тыкаться носом.

— Я на тебе женюсь, — сказал он ей однажды. — Только вот вырастем оба...

Он был твердо уверен в том, что полюбил Тасю на всю жизнь. Он раскрывал перед нею свои планы.

— Вот кончим школу, — рассуждал он, — и поженимся. Уедем отсюда.

Они бродили, прижавшись тесно друг к другу, беседа их часто переходила в горячий шепот. Был май.

— Кем же ты будешь?

Алеша не знал. Разве это важно? Он знал, что будет большим человеком. Сейчас, после избрания его председателем учкома, он совсем твердо верил в это. Возможно, он будет большим администратором, руководителем чего-нибудь такого гигантского, комиссаром, что ли, или председателем...

Но Тася однажды сказала, качая головой:

— Прежде чем ты не станешь хорошо зарабатывать, папа не отдаст меня.

— Папа? — удивился Алеша. — При чем тут папа? Я же не на папе женюсь...

Тася обиделась.

Но обычно они разговаривали дружно. Бродили и говорили. Говорили и бродили. Это очень хорошо: бродить вдвоем и говорить, говорить, говорить...

Когда у Таси уставали ноги, парочка находила где-нибудь около чужих ворот скамеечку. Их часто гнали отсюда. Тася тогда прятала смущенное лицо в воротник, а Алеша надвигал на нос кепку и бурчал под нос: