Антонина Коптяева - Том 5. Дар земли Страница 52

— А для себя чего ты хочешь?

— Хочу любви такой, которая окрыляла бы меня и дома и в обществе. Но чтобы прежде всего я чувствовала себя духовно богатым человеком, а уж потом женой и матерью. Мне кажется, без этого нельзя сохранить сердечную привязанность и по-настоящему воспитать своих детей.

— Все совместить трудно. Есть масса мелочей, из которых складывается быт.

— Быт — да. Но его надо наладить силами коллектива, государства. А пока многое зависит от нас самих. У меня уже есть живой пример.

— Кто это? — насмешливо и ласково спросила Полина.

— Москвичка Мария Пушкарева. Помните, в «Огоньке» был снимок: коридор в квартире, вереница калош вдоль стены — от самых маленьких до больших, и мальчик, несущий на место свои калошки. Подпись: «Нас у мамы много». Полная квартира ребят (их около дюжины), но образцовый порядок. А мама моложавая, миловидная, работает инженером, как и ее муж, и нянек никогда не было. Я написала этой женщине и получила от нее письмо. Теперь знаю, в чем секрет.

— В чем же?

— В том, что Мария Пушкарева работает на производстве, в том, что она никогда не ссорится с мужем, и дети их уважают. Для счастья надо не только любить, но и гордиться любимым человеком. И конечно, любовь должна быть одна на всю жизнь!

— Раз и навсегда данная? Вроде нержавеющей стали? — Пучкова угрюмо усмехнулась, но сразу плотно сжала губы, и только в прищуре глаз затаилась едкая, болезненная усмешечка. — Вот так напичкают нашу сестру всякими ортодоксальными истинами, а потом мы столкнемся с действительностью — и ай-ай, как больно! Ну, а если попадется негодяй, ты тоже будешь любить его до могилы?

— Почему негодяй? — возмутилась Надя. — Я никогда не полюблю такого! — Ей представился Ахмадша, снова обретенный друг детства, и сердце ее радостно забилось. — Мне кажется, я не ошибусь в выборе.

— Дай бог! Но имей в виду: когда начинаешь строить семью только с розовыми надеждами, то очень трудно потом переживать разочарования. Иные и так смотрят: если чувство дается раз и навсегда, зачем его беречь? Никуда оно не денется. Значит, можно топтать его и о стенку бросать. Мое! Вечное! А глядь, и не осталось ничего. Я по-другому поступала: в хорошее верила, как и ты. Оно и было смолоду…

— Любовь?

— Да, безоглядная, чистая, радостная. — Машинально зацепив пальцами конец шпагата, свесившийся из кармана спецовки, Полина завязала на нем узелок, другой, третий; и потом все развязывала и завязывала их, подлаживаясь к темпу своего рассказа. — Мы в Воронеже жили. Отец заведовал пунктом «Заготзерно». Свой домик имели с садом и, конечно, с парадным. И «зало» и пианино: мы, пятеро девчонок, все бренчали понемножку. Куры, гуси, утки, амбар во дворе, словом, дом — полная чаша. Зажиточные обыватели нэповских времен. У матери гимназическое образование, большая амбиция и самодурство порядочное. Мне едва шестнадцать исполнилось, а она просватать меня норовила. Жених — правда, перестарок, вдовый бухгалтер бывшей городской управы — приезжал на извозчике, конфеты, букеты подносил. У него тоже свой дом. Мать уже обручение готовила. И в это время встретила я на катке парнишку. Звали его Вася. Рослый, кудрявый, будто баранчик, лицо чистое. Раз поговорили, другой… Я барышня, семилетку кончала, ходила в горжетке с муфтой, в ботинках высоких с меховой опушкой и собой была смазливенькая. — Пучкова быстро-быстро завязала с пяток узелков и тут же, развязывая их, исподлобья взглянула в напряженное лицо Нади. — Все проходит, а красота стирается так, что и мать родная не узнает. Одним словом, полюбили мы с Васей друг друга, в разлуке дышать не могли. На бухгалтера я глядеть не хотела. Пусть он каждый воскресный день в новом костюме, пусть с букетами оранжерейными, с шоколадами! Мне куда дороже, когда Вася принесет пакетик леденцов или сирени где-нибудь наломает. Все бы хорошо, да маменька узнала, навела справки — и на дыбы! Мать у Васи — прачка, отец — алкоголик. Избенка своя на окраине, и в ней хоть шаром покати: голый стол, куча соломы в углу. Ни одной табуретки. А сестер и братьев семь душ. Говорит мне мама, она верующая была: «Прокляну!» — «За что?» — спрашиваю. «С нищим, с голодранцем спуталась! За кудрями погналась! Ничего у него нет, кроме кудрей. И грамоты всего три класса». — «Он молодой, выучится». — «Поженитесь, дети пойдут, не до учения будет». — «Я ему помогу». — «Дура ты, дура! И ему не поможешь, и себя утопишь». — «Тонуть, так вместе». — «Зачем тебе тонуть? Порядочный человек сватается, с большим окладом, с хорошим домом. Как барыня жить будешь». — «Не хочу жить барыней! Дом мы с Васей сами и наживем, если захотим, а таких кудрей твоему бухгалтеру вовек не нажить».

Так с год тянулось. Зимой ходили мы с Васей на каток, на танцы в клуб, летом в городском саду гуляли. И носил он одну и ту же рубашку, и всегда она у него была влажная. Сколько раз я хотела спросить: «Что ты, Вася, потеешь так сильно? Почему у тебя рубашка сырая?» Но стеснялась, а когда привыкла к нему, все-таки спросила. И он мне сказал: «Это потому, Полечка, что у меня только одна рубашка. Я на вокзале грузчиком работаю. Прибегу домой, мама постирает мне ее, сразу утюгом погладит — посушит. Вот она и влажная».

Слезы заблестели на глазах Полины, но она сердито тряхнула головой и снова заговорила, так торопливо бросая слова, точно обжигалась ими.

— Вот какой был у меня ухажер! Любила я его безумно. Пришла к маме, попросила: «У тебя полные сундуки материй всяких… Сшей Васе рубашку, а то у него только одна, сменить нечем». Мать даже позеленела от злости. «Пусть, говорит, он сгниет в грязи вместе со своим родителем-алкоголиком! Он и сам алкоголиком сделается, и дети от него гнилые будут». Но все равно вышла я за Васю, и тогда мать меня из дому выгнала. Начали мы жить в страшной нужде. Да что нам было горевать, когда мы были вместе? Стал учиться Вася, и дети — двое — родились здоровенькие, и вещами мы обзавелись. Все преодолели, а любовь рухнула, выходит, не на всю жизнь нам ее отпустили. — И опять горькая усмешка тронула морщинки возле прижмуренных глаз Полины. — Как я ему помогала, когда он учился! Себя не щадила! Ведь я сильная, грамотная. За любую работу хваталась, чтобы концы с концами свести, детей одеть, накормить, дать мужу возможность спокойно сидеть за учебниками.

— Где же он работал потом? — тихо спросила Надя, потрясенная рассказом Полины.

— Здесь, на заводе. Инженером. Сыновья в школе учились, когда он бросил меня.

— Какая подлость!

— Почему подлость? Не обманывал: разлюбил и ушел. Не могла ведь я принудить его жить со мной!

— К другой ушел?..

— Да, работала тут одна… врачиха молодая. Вася с язвой желудка лежал в больнице, а она его лечила. Практиковалась! Когда ни приду, она около него, будто нет других больных. Лицом красивая, молодая, глаза синие, губы накрашенные, и все выворачивала их сердечком… Руки мягонькие, гладенькие. Каждый день она его раздевала, выслушивала, ощупывала этими мягонькими ручками. Ну, и закружила голову моему Василию. Так и увела. Ох, и тяжко мне было! Тоже верила, что у нас с ним навсегда… А оно вон как обернулось! Я только из-за детей старалась побороть горе, чтобы они учение закончили. Но может, и не сладила бы с ним, если бы не Алексей Матвеевич. Он меня тогда, точно брат и друг, поддержал, ободрил, на верный путь вывел. «Поезжай-ка, говорит, Полина; в Москву, в Тимирязевскую академию. Стипендией мы тебя обеспечим, детям поможем. Вернешься потом к нам, отработаешь». Вот я и вернулась, — просто закончила Пучкова. На лице ее не осталось и тени страдания. Твердо, смело, весело смотрели глаза, выражая гордую уверенность в себе. — Стараюсь. Отрабатываю. Хочу, чтобы у наших рабочих и у наших ребят в садиках и яслях в любое время года были самые лучшие, дешевые овощи, а на всех торжествах заводских красовались розы. Чем еще могу я отблагодарить свой коллектив?

Равиль, как и Ахмадша, был временно направлен в Камск в распоряжение местной буровой конторы.

— Проведете работу на площадке химкомбината — сразу перебросим вас обратно, — пообещал Джабар Самедов.

Он по-прежнему дружил с Яруллой: вместе гуляли на сабантуях, вместе ездили на бюро обкома.

— Трудновато придется твоим ребятам в Камске, — сказал Джабар бурмастеру после совещания в тресте. — С жильем там туго. Пусть по выходным дням в Светлогорск ездят. Могли бы мы обе бригады рейсовыми автобусами каждый день возить, да шоссе еще не готово.

— Ничего, пусть немного потерпят ради ударной стройки, — заявил Ярулла невозмутимо. — Мы, старшее поколение, вон сколько трудностей преодолели!

Семья временно раскололась. Наджия отнеслась к этому тоже спокойно, а Фатима всплакнула: не хотелось молодушке оставаться одной со своим первенцем.

— Почему бы ей не пойти на работу? — спросил Ахмадша старшего брата перед отъездом. — Все не так скучать будет.