Арчил Сулакаури - Белый конь Страница 52

Но с Маико он столкнулся сразу по дороге в школу. Маико выглядела очень довольной и с особым удовольствием вспоминала вчерашнюю прогулку.

— Хорошо было, правда?

— Да, очень.

— Замечательная женщина Богдана.

— Да, очень… Ты еще не знаешь, Маико, как она ухаживает за моей тетей. Если бы не Богдана, мы бы пропали.

— Андукапар любит ее?

— Очень…

— Я впервые в жизни каталась на фаэтоне.

— Правда? — удивился Лука.

— Ты видел, как за нами все бежали?

— Конечно, а я думал, что ты спала всю дорогу и ничего не видела.

— Я спала?! Да ты что! Мне так хорошо было, и Богдана такая теплая…

— Ты увидишь, как нас сегодня встретят ребята!

— Знаю, я даже собиралась задрать нос, но…

— Что — но? — спросил Лука.

— Я немного боюсь Ираклия.

— Не бойся, — успокоил ее Лука. — Я буду стоять насмерть.

— А если он опять нас побьет?

— Не бойся, Манко!

Ираклий Девдариани в школу не явился. И не только на следующий день, но и вообще больше не появлялся.

Что касается одноклассников, которые накануне с криком и гамом бежали за фаэтоном, то они не обратили особого внимания на вчерашних триумфаторов. Более того, никто даже не поинтересовался, по какому поводу они катались вчера на фаэтоне.

И еще одно: в тот день класс поровну разделил хлебный паек.

Глава пятнадцатая

Весна оказалась для Андукапара роковой: неожиданно он вдруг начал полнеть, вернее, стал распухать на глазах. Врачи не могли сказать ничего утешительного. Медицина оказалась бессильной хотя бы на некоторое время приостановить этот ужасный процесс.

Богдана была в отчаянии.

Вот о чем говорила она с Лукой одним майским утром в очереди за керосином:

Лука. Как он спал сегодня?

Богдана. Плохо.

Лука. Ничем нельзя помочь?

Богдана. Это знает один бог.

Лука. А что сказал доктор? Ведь он вчера приходил?

Богдана. Он даже не стал его осматривать, только поглядел и пожал плечами. Я спросила, отчего он распухает. Если бы, говорит, мы это знали, мы бы его вылечили.

Лука. А может, это у него пройдет?

Богдана. Я и это спросила — может, говорю, пройдет? Может, все дело в весне? Может, отвечает, и пройдет, хотя никакой гарантии никто вам дать не сможет. Но знаешь, Лука, мне почему-то кажется, что это не временное явление. Дело плохо, очень плохо!.. Если с Андукапаром случится что-нибудь, я, наверно, покончу с собой… Ты ведь знаешь, что за человек Андукапар!

Лука. Знаю.

Богдана. Вчера я пошла в Кашветскую церковь и там молилась.

Лука. Неужели ничего нельзя сделать?

Богдана. Он очень ослаб, Лука, совсем обессилел. Ты же помнишь, каким он был сильным, а теперь чашку поднять не может, с трудом пьет чай. Как все это быстро произошло, господи… За каких-нибудь полтора месяца… У меня прямо сердце разрывается.

Лука (отводит глаза в сторону, с трудом сдерживается, чтобы не заплакать).

Богдана. От Андукапара ничего не скроешь, он сам лучше всех понимает, что с ним. Знает, что здоровье его подорвано окончательно, и то, что он потерял, восстановить уже нельзя, невозможно. (После паузы.) Он тебя очень любит, Лука, ты его единственный друг. Недавно он сказал: господи, говорит, убей меня и забери отсюда так, чтобы Лука не видел моей смерти.

Лука (стоит спиной к Богдане, незаметно старается достать платок из кармана, якобы для того, чтобы высморкаться. Потихоньку от Богданы вытирает слезы).

Богдана. Как несправедлива судьба! Почему должен умереть такой добрый, такой благородный человек, когда столько мерзавцев живет и процветает?! Он ведь ничего дурного не сделал, кроме того, что расточал вокруг себя любовь, доверие, благородство! Ты не слышал, как он отругал меня в тот день, когда я пришла к тебе в школу, чтобы рассчитаться с тем парнем. Честно говоря, теперь я сама сожалею, что так поступила… Тем более что этот парень после того совсем бросил школу… (Снова молчание. После паузы.) Лука, дорогой, скажи мне, ради бога, кто такая Мтвариса?

Лука (растерянно). Мтвариса?

Богдана. Ты ведь знаешь, кто она?

Лука. А почему ты спрашиваешь?

Богдана. Знаешь или нет?

Лука. Знаю.

Богдана. И что же?

Лука. Почему ты спрашиваешь?

Богдана. Пойми меня правильно, Лука. В последнее время он часто вспоминает Мтварису, и я поняла из его слов, что она каким-то образом связана с тобой.

Лука. Я только раз видел Мтварису в сумасшедшем доме, но когда я снова пришел туда, мне сказали, что никакой Мтварисы не существует.

Богдана. Но не мог же ты сам придумать Мтварису, и померещиться тебе она тоже не могла… Или… Может, ты видел ее во сне, но так ясно, как наяву?

Лука. Нет, нет! Я видел ее на самом деле, а потом уже она мне снилась.

Богдана. Тогда почему же ты говоришь, что Мтварисы не существует?

Лука. Не знаю… Мне сказали, что там нет никакой Мтварисы, никогда не было. Сторож сказал, что там прачечная — и ничего больше!

Богдана. Может, сторож ошибся?

Лука (пожимает плечами).

Богдана. Хочешь, пойдем вместе.

Лука. Пожалуйста. Я могу пойти хоть сейчас. Керосина все равно нет.

Богдана. Я тоже хочу, чтобы Мтвариса существовала, потому что так хочет Андукапар.

Лука. Хорошо. Я пойду.

Лука ушел.

Он понял, что Богдана больше знала о Мтварисе, чем ему показывала. Очевидно, Андукапар сказал ей все, сказал и то, почему он мучился ею, почему его так мучила Мтвариса. Но Луке оставалась непонятной и неясной причина этих мук. Почему существование или отсутствие Мтварисы должно было доставлять такую боль Андукапару?

Лука вспомнил ту ночь, когда впервые сказал Андукапару, что Мтварисы не существует. Тогда Андукапар страшно разволновался, а Лука был удивлен и ошеломлен его волнением. С тех пор он не думал больше о Мтварисе, она больше не снилась ему. Теперь он даже сожалел о том, что когда-то увидел голую девушку за решеткой, девушку, которая призналась ему в своих страданиях, сожалел и о том, что доверил увиденное и пережитое Андукапару.

По Горшечной улице он спустился на Пески и от площади поехал троллейбусом до старой кирхи. Лука не особенно надеялся, что ворота больницы будут открыты. Так и случилось: железные ворота были заперты наглухо. Напрасно бродил он взад и вперед вдоль забора, потом, разочарованный и огорченный, вернулся домой, уверившись, что никто никогда не сможет установить, существовала или нет Мтвариса на самом деле.

Миновав Горшечную улицу, Лука увидел, что возле керосиновой лавки не было никакой очереди. Сама лавка оказалась закрытой. Вернувшись домой, он застал Богдану и Андукапара на балконе. Богдана, упираясь обеими руками в спинку кресла, катала Андукапара, чтоб он дышал свежим воздухом. Заметив Луку, она показала глазами, чтобы он ничего ей сейчас не говорил. Распухший, бледный Андукапар лежал, бессильно откинувшись на спинку кресла. Беспомощные, отекшие руки были сложены на животе. Он чуть заметно улыбнулся Луке. Потом закрыл глаза, и на его пепельно-сером лице вновь разлилось холодное спокойствие.

— Керосин так и не привезли, — сказала Богдана.

— Я догадался.

— Завтра обещают, — продолжала она.

— А завтра я иду в школу.

— Я принесу и для вас, и для себя, завтра я работаю в ночную смену.

Лука перегнулся через барьер и поглядел на Куру. Вода в реке уже так поднялась, что залила берега и доходила до дворовой стены. Она неслась, разъяренная, мутная, пенистая, билась о кирпичную стену, врезавшуюся в ее течение, и с рокотом закручивалась в водовороты, одной волной накрывала другую, образовывала огромные воронки, похожие на пасть дракона.

Лука улучил время и незаметно показал Богдане, что ворота заперты. Богдана кивнула: понимаю. Потом сказала:

— Я напоила тетю Нато чаем. Иди и ты выпей.

— Я потом.

— Потом не разогреешь, нет керосина.

— Ну и не надо. Мне не хочется.

Андукапар раскрыл глаза и устремил их на Луку. Лука понял, что означает этот взгляд, но не двинулся с места.

— Ступай поешь… Слушайся Богдану, Лука.

Лука молча отошел от деревянных перил и направился к галерее.

Тетя Нато, очевидно, услышала, как он открыл дверь, взглянула на него из глубины комнаты и показала здоровой рукой, лежавшей поверх одеяла, чтобы он подошел.

Лука встал на колени перед кроватью.