Николай Борискин - Туркестанские повести Страница 52

Выйдя за ограду, она безжалостно разоблачила «квартиросъемщика»:

— А я видела вас в парке Космонавтов, товарищ лейтенант! — Майков покраснел, растерялся и ничего не ответил. — И никакую комнату мы не сдадим вам. С женатыми не связываемся: хлопот больно много…

— Я же холост! — искренне возмутился Владимир.

— Знаем! — Брови девушки ласточкой кинулись к переносью. — Видали, как на руках некоторых «холостяков» виснет конвой…

— Какой еще конвой?

— А такой, — игриво изобразила Еленка руками «фифочку», — косички с бантиками, шейка точеная, юбка — во, — отмерила она в воздухе крохотную четверть.

— Так это…

— Вот я и говорю о ней. Счастливенько!

— Ален… — поперхнулся Володя.

— Кому Аленка, а кому Елена Сергеевна, — засмеялась она и скрылась за зеленой оградой.

С минуту Майков постоял, озадаченный и растерянный, затем, не оглядываясь, круто свернул в городок. Он не замечал прохожих, в том числе и тенью проскользнувшего Митяя, потому что перед его глазами, словно на остановившемся кинокадре, стояли две девушки — Анюта и Елена, «фифочка» и «стрекоза». Вскоре «стрекоза» куда-то улетела, и в кадре осталась одна Анюта…

С Майковым кто-то поздоровался.

— Здравия желаю, — машинально ответил он и, обернувшись, увидел удаляющегося шашлычника.

«Надо же, — посетовал на себя лейтенант. — Еще обидится за невнимательность. А жаль, веселый человек…»

Много на почте всяких писем: добрых и недобрых, срочных и несрочных, волнующих и сдержанных, сердечных и бездушных. В голубых, розовых, синих — самых различных одежках лежат они здесь, ожидая отправки дальним и ближним адресатам. Пока дойдут они по назначению, порою перекипит боль, затихнет обида, поблекнет радость. А бывает наоборот — полученная весть обостряет горе, усиливает боль или укрепляет дружбу, раздувает трепетное пламя счастья человеческого… Всякое случается, и знают об этом только адресаты.

Другое дело телеграммы. Они радуют или ошеломляют не только адресата, но и почтового служащего, сидящего перед вырезанным в стеклянном барьерчике окном. Правда, иные тексты почти не вызывают никакого отклика в душе. Ну какой след, например, оставят вот эти строки:

«Через неделю буду со всем необходимым. Жук».

Или:

«Через неделю буду. Готовь все необходимое. Жук».

Видимо, скучный субъект этот Жук, без всякой романтики. Потому и телеграммы его бесцветные, как прошлогодняя листва… Да и эта вот казенная, сухая:

«Командировать распоряжение минсельхоза агронома Анарбаеву».

Подпись. Впрочем, она, вероятно, совершенно бы не заинтересовала Майкова. Телеграммы Жука — это да! Их однообразные, унылые на первый взгляд слова могли показаться ему миром интереснейших загадок…

Лейтенант, пока еще ничего не подозревавший об этих телеграммах, возвращался от Данилыча в авиагородок и думал о том, что ему рассказал старик. «Через неделю, — прикидывал Майков, — Митяй рассчитывает уехать. Почему именно через неделю? Не потому ли, что в это время в Песчаном начнутся учения? Штучки выкидывает с этими отъездами-приездами: то исчезнет, то опять появится… Давай, давай, поиграй в тайну…»

Уверенность в том, что Жук темнит, все более укреплялась в сознании Майкова. Подтверждение — тот факт, что живет у Данилыча без прописки, на людях замкнут — в шашлычной словом не обмолвится… Он, Владимир, так и доложит сегодня начальнику: «Напал на явный след, товарищ полковник. Вот неопровержимые доказательства…» Лейтенант даже попытался нарисовать зримую картину своего доклада Петру Ильичу. «Я думал, что вы, товарищ Майков, не так быстро разберетесь со всем этим довольно запутанным делом, оказывается, ошибся. Приятная ошибка. А вам приходилось вот так ошибаться?» Приходилось. Но полковник никогда об этом не узнает. Вся штука в том, что Майков не думал не гадал познакомиться с дочерью Скворцова и даже не знал, есть ли на свете такая девушка по имени Аня. «Приятнейшая ошибка, Петр Ильич, однако мы о ней ни гугу. Ни я, ни Аня…»

Лейтенант ошибся трижды. Во-первых, Скворцова не было в кабинете, и Майков не сумел доложить о своих наблюдениях и выводах, как того ему очень хотелось. Во-вторых, полковник не мог похвалить подчиненного за те выводы, которые основаны всего лишь на предположении, но еще ничем существенно не подкреплены. И в-третьих, знакомство Владимира с Аней уже не являлось тайной для Петра Ильича, хотя он не намерен был намекать об этом ни дочери, ни лейтенанту: случайная встреча так и останется случайностью, а серьезным отношениям он, Скворцов, не помеха — сердца молодых во всем разберутся сами.

Когда Майков убедился, что полковника нет, настроение, еще совсем недавно такое радужное, как-то помрачнело. Владимир еще не понял, что он в чем-то ошибся, но эта ошибка уже беспокоила, словно заноза. Из потока мыслей мозг выхватил давнишний случай, напомнивший каким-то образом нынешнее, сиюминутное состояние…

Вместе с Ванюшей Загуменкиным он отправился после уроков в школе на прогулку вдоль речки Зуша. Лыж у мальчишек не было, и они начали кататься, как и многие их деревенские сверстники, с крутых лбов прибрежных сугробов на своих валенках. Азарт побеждал чувство боязни, и ребята выбирали наносы все круче и круче, чтобы прокатился — искры из глаз! Теперь они уже съезжали не на подошвах валенок, а, не жалея ни штанов, ни овчинных полушубков, сидя. Ах, что же это была за прелесть! Единственное неудобство — подниматься в горку по звенящему от мороза твердому насту.

Первым карабкался наверх Ваня — румянолицый крепышок и заводила среди ровесников. Он с силой пробивал тугую ледяную корку сугроба, становился в эту лунку одной ногой, затем делал еще лунку и упирался в нее другой ногой. Так постепенно и поднимался вверх, причем каждый раз на новом месте: по проторенной дорожке подниматься неинтересно, да и не пристало для таких смельчаков, покорителей никем не изведанных снежных круч.

Володя всегда шел вторым, уже по готовым лункам. Это обижало его: он и сам бы мог осилить обледенелый выступ. Размышляя о вторичности своего авторитета и считая, что пользоваться готовыми ступеньками для подъема недостойно настоящего первооткрывателя, Володя забыл об осторожности — не попал носком валенка в лунку и оступился. Беспорядочно падая, ободрал лицо, перепугался и до слез обиделся на Ваню: если бы сам торил след, ни за что бы не оступился…

Вспомнив обо всем этом, лейтенант рассмеялся, и настроение переменилось, хотя нынешняя ошибка не перестала от этого быть ошибкой. Майков просто не знал, что он в чем-то ошибается, как не знал, что непременно оступится, поднимаясь в горку по чужим ступенькам, о которых в порыве детского самолюбия на какое-то время совершенно забыл…

Утром Майков доложил полковнику о том, что хотел довести до сведения вчера. Вопреки ожиданиям лейтенанта, Петр Ильич не был в восторге от его доклада: то ли посчитал майковские наблюдения и выводы не столь существенными, то ли не время было заниматься похвалой усердного подчиненного. Выслушав Владимира, Скворцов едва приметно кивнул головой и, помолчав с минуту, сказал:

— Возможно, вам придется поехать в Песчаное. События развиваются таким образом, что одному Нечаеву будет трудновато. Конкретное задание получите несколько позже.

— Есть! — ответил лейтенант.

— Да, вот еще что, — как бы спохватившись, добавил полковник. — Оклеветать человека нетрудно, бросить на него тень подозрения и того проще. От нас требуется максимальная осторожность и объективность. С ходу, не разобравшись, решать судьбу человека преступно. Тут дело в совести чекиста, а совесть у него должна быть кристально чистой.

Майков в знак согласия кивнул.

— Ну так вот, — еще раз подчеркнул полковник, — в том деле, которое нам предстоит распутать, не исключена возможность, что враг попытается спутать карты и повести нас по ложному следу, подставить под удар совершенно невинного человека. Не забывайте об этом. Может быть, это и прописная истина, но…

— Нет, что вы, — вспыхнул Володя. — Спасибо, Петр Ильич…

— Спасибо скажете позже, когда не только полностью осознаете необходимость этой истины, но и неоднократно проверите на практике ее непреложность.

Глава одиннадцатая

Словно стручок горошинами, туго набита неделя горячими днями солдатской учебы, а каждый день расчерчен жестким распорядком от команды «Подъем!» до команды «Отбой!». Сначала многим, в том числе и рядовому Кузькину, казалось невозможным вклинить в распорядок дня что-нибудь личное, не относящееся к службе. Но время все меняет, изменило оно и представление Родиона о неумолимо насыщенном распорядке дня. Обвыкнув, стал находить он минуты и даже целые часы, чтобы распоряжаться ими по своему усмотрению, без всяких команд…