Будаг — мой современник - Али Кара оглы Велиев Страница 52

С холма мы неожиданно услышали скрип колес арбы и голос возницы, который что-то напевал. Чабан пошел наперерез и нагнал арбу. Тут и мы подоспели. Чабан объяснил вознице, в чем дело, и усадил нас в арбу. Отец поблагодарил его. Аробщик, не говоря ни слова, взмахнул кнутом, и мы поехали.

Было темно, только хорошее знание дороги и привычка помогали лошадям угадывать путь. Я не мог себе представить, каким образом возница узнает, верно ли они идут.

Лошади побежали рысью. Нас трясло и подбрасывало в арбе, нужно было крепко держаться за край борта, чтобы не вылететь на полном ходу. Нам уже не холодно, а скорее жарко. Мы молчали, не в силах вымолвить и слова. Нам конечно же повезло, что мы уселись в эту арбу: путь, который мы выбрали, был долгим и трудным, и никто не мог предугадать, какие неожиданности могли нас ждать.

Мы проехали с полчаса, когда возница в первый раз раскрыл рот и стал задавать обычные вопросы: кто мы и откуда, куда и зачем?

Отец отвечал нехотя и уклончиво, а когда аробщик сказал, что сам он из соседнего с Эйвазханбейли села, то и вовсе замолчал. Возница ехал на молоканский базар.

Я спросил, кто такие молокане.

Он объяснил, что молокане — сектанты, отделившиеся от русской церкви и выселенные царем на Кавказ еще сто лет назад, наверно. Они, мол, живут обособленными деревнями, сохраняя свою веру. Но такие же хлебопашцы и скотоводы, что и местные мусульмане. «Народ трудолюбивый и честный», — добавил возница.

Из больших мешков, которые были сложены на арбе, вылезала солома, но возница не сказал, зачем он едет на базар; очевидно, продавать.

Арба теперь ползла вверх, лошади с трудом одолевали крутизну. Когда мы поднялись на перевал, взошла луна и осветила все вокруг. Насколько хватало глаз, во все стороны раскинулась карабахская долина. Здесь, на перевале, ветер был сильным и порывистым. Не успели мы налюбоваться картиной, раскинувшейся перед нашим взором, как начался спуск. Дорога становилась все хуже. Наконец мы спустились в низину; слышно было, как в недалеком ущелье шумит ручей.

— Это Ханашен, половина пути до Молокана.

Мы поняли, что возница имеет в виду путь от Эйвазханбейли, но на всякий случай отец спросил:

— Когда же мы будем в Молокане?

— С помощью всевышнего, если все будет хорошо, то завтра к полудню. А что у вас за дела на базаре, едете что-нибудь купить или продать?

— Нет-нет, там у нас знакомый есть, мы к нему едем. — Отец не стал говорить, что мы собираемся в Горадиз, но аробщик сам напомнил об этом:

— Как видно, вы беженцы. Теперь много таких. Только вот понять не могу, почему вы в такую пору покидаете теплый Карабах и направляетесь в Горадиз?

— От теплого очага мы бы не убежали. Недаром говорят: где человеку хорошо, там для него и рай. Разве не так?

— А о чем я толкую? — удивился аробщик.

— К детям спешим, добрый человек, к детям. — Отец придвинулся ко мне, обнял меня за плечи: — Ты не замерз, сынок? — И снова обратился к вознице: — А у тебя есть дети?

Тот рассмеялся:

— Холост я, дядя.

Теперь мать удивленно посмотрела на него:

— Как терпит сердце твоей матери, что ты в таком возрасте и все еще холост?

— Моя мать давно умерла.

— А отец?

— В прошлом году последовал за ней.

— Ну, раз ты один, ты всюду будешь сыт, — сказал отец. — А у нас еще три дочери с детьми. Мы спешим к ним, чтобы собраться вместе.

— У меня тоже забот хватает, — отозвался аробщик. — Гоняю арбу по дорогам, чтобы заработать на хлеб насущный для двух сестер и трех братьев. Самому старшему из них тринадцать, уже пасет господский скот, помогает мне содержать и кормить остальных малышей.

— Пусть аллах наградит тебя долгой жизнью, — сказала мать. — Сейчас ты их кормишь, а вырастут — станут опорой тебе.

— Ради них я подсекаю свою жизнь косой под корень.

Луна все еще ярко светила в вышине, но постепенно стал розоветь горизонт на востоке. Свежесть раннего утра проникала под одежду, холодила головы и лица. Мы перебрались через речку, колеса арбы громыхали по камням, выбивая дробь на наших спинах.

Показалось солнце.

У самого въезда в Молокан мы сошли с арбы и сложили свою поклажу у какого-то забора.

Не говоря ни слова, мать достала сотенную царскую бумажку, вырученную от продажи винтовки с патронташем и осла (которую берегла на черный день), и протянула аробщику.

Аробщик с удивлением смотрел то на отца, то на мать.

— Люди добрые, да вы что? Эта сотенная отправилась к шайтану, так же как и сам царь Николай! Разве не знаете, что сейчас и правительство другое, и деньги другие?

Отец молча сунул сотенную в карман и дал вознице сорок рублей, которые мы получили от Гасан-бека.

Взяв деньги и держа их в вытянутой руке, аробщик покачал головой:

— Маловато, дядя.

— Мало или много, — с укоризной произнес отец, — это все, что у нас есть.

— Что теперь зря говорить? Но прежде чем залезаете в арбу, проверьте свой карман!

И уехал прочь, громыхая колесами.

Отец отправился на базар, а мы с матерью остались у своих вещей.

Невдалеке протекал арык, мы спустились к нему и умылись.

Мимо нас непрерывным потоком шли люди, ехали повозки и арбы. Все они двигались к центру города. Мать достала иглу и нитки и прямо на мне стала зашивать дыру на штанах, которые я продрал на колене. А люди все шли и шли. Но тут появился отец. Он был весел.

— Нам повезло. Я нашел односельчанина, и он приглашает нас к себе.

Нагрузив на себя вещи, мы зашагали на базар. Там, возле одной из повозок, увидели Гумметали. Я хорошо его знал, так как его дом находился рядом с домом старого Абдулали, в котором была русская школа. Гумметали сердечно с нами поздоровался и пошутил, мол, бегство из Вюгарлы не сделало нас более красивыми, а одежду нашу — наряднее.

Гумметали считался в Вюгарлы человеком с достатком. Он ухитрился во время бегства вывезти почти все свое имущество. И эпидемия тифа ни его, ни членов семьи не коснулась. Жил он теперь в кочевье Курдмахмудлу и приезжал на базар, чтобы продать молочные продукты, которые сам изготовлял, и купить зерна.

Гумметали тотчас достал большой