Николай Глебов - В степях Зауралья. Трилогия Страница 53

На второй день девушка направилась в обратный путь.

Пройдя километра два, Христина заметила небольшую группу всадников. Растянувшись цепочкой они двигались навстречу неторопливо, видимо, боясь сбиться с дороги.

— Казаки! — Девушка поспешно расстегнула полушубок, и, вынув полевую сумку с бумагами, быстро втоптала в снег.

Казачий разъезд приближался. Переминаясь с ноги на ногу, девушка стояла на сумке, ожидая, когда всадники проедут.

— Холодно, красавица? Может, тебя погреть? — весело крикнул молодой казак.

— Погрей ее нагайкой! — хмуро буркнул в бороду второй и сердито посмотрел на Христину. — Куда идешь?

— В город, на базар.

— Какой тебе базар в такое бездорожье?

— Трогай коня! — крикнул задний, напирая на лошадь бородатого. — И так запаздываем! — Не дожидаясь, когда тот возьмется за повод, стегнул лошадь бородача нагайкой.

Казачий разъезд скрылся за березовым колком. Христина нашарила в снегу сумку и спрятала ее под полушубок.

Старая тетка, у которой она жила, открыла дверь и сказала тревожно:

— Какой-то человек целый день возле окна ходил. Не сыщик ли?

Девушка торопливо прошла в комнату, зажгла лампу, прислонилась спиной к теплой печке и, грея озябшие руки, ответила:

— Спи спокойно, тетя.

Старушка вздохнула.

— Боюсь за тебя. — Помолчав, добавила: — Бумаги-то спрятала бы подальше. Не ровен час, придут с обыском, тогда как?

— Я сейчас об этом думаю, — сказала Христина и, приподняв с помощью хозяйки одну из половиц, сунула прокламации в отверстие. Доска легла на свое место.

Христине не спалось. Подошла к маленькому столику, взяла в руки фотографию Андрея и поднесла к свету.

Долго смотрела на дорогое лицо и, вздохнув, поставила фотографию на место. Жив ли? Огонек в лампе затрепетал, мигнул последний раз и погас. Сумрак ночи окутал комнату и одинокую фигуру девушки, неподвижно сидевшую у стола.

Чуть свет Христина достала прокламации из тайника, сунула под меховой жакет и, простившись с тетей, вышла на улицу.

Через час, купив билет на пригородный поезд, вышла на перрон.

Там толпились мешочники; прошла дама с носильщиком; проковылял, опираясь на палку, старичок в форменной фуражке с полинялым околышем; из ресторана вышла группа пьяных каппелевцев. Один из них, задев Христину плечом, нагло уставился на нее.

Христина вошла в тамбур. В вагоне сидеть не хотелось: там было накурено, пахло сырой одеждой, портянками, как обычно в общих вагонах.

Взглянув еще раз на перрон, девушка вздохнула с облегчением. Каппелевцев не было. Недалеко у стены вокзала толпилась группа солдат. На усталых, давно небритых лицах лежала печать безразличия ко всему. До отхода поезда оставалось минуты три. Христина снова вышла на перрон, посмотрела по сторонам, подошла к широкой доске расписания поездов и, вынув какую-то бумагу, сделала вид, что сличает запись. Раздался звук паровозного гудка. Обронив в спешке лист недалеко от солдат, Христина вернулась в вагон. Поезд набирал скорость.

Вскоре один из солдат поднял оброненный Христиной лист бумаги и стал читать. Кинув быстрый взгляд на опустевший перрон, произнес чуть слышно:

— Прокламация.

— А ну-ка, читай, — окружив его плотным кольцом, солдаты придвинулись ближе.

— «Солдаты и казаки!

Доколе вы будете воевать? Доколе вы будете разорять Россию? Доколе вы будете мучить себя и равных себе рабочих и крестьян. Они не хотят отдавать свою землю помещикам, свои фабрики капиталистам, они не хотят быть рабами царских офицеров и генералов.

…Мы воюем с помещиками, капиталистами, с царскими генералами и офицерами, со всеми, кто сотни лет держал русский народ в рабстве.

Руку, товарищи солдаты и казаки!

От вас зависит ваше счастье и счастье страны!

Мы ждем вас к себе как друзей, как истинных сынов страдающего народа.

Солдаты молча переглянулись. Разговаривать о политике на вокзале опасно. Заскорузлыми пальцами чтец аккуратно сложил листовку вчетверо и, положив ее на скамью, отошел к товарищам.

Белый лист бумаги со жгучими словами правды скатился и, гонимый ветром, понесся по асфальту перрона, прижался к рельсам. Там его нашел смазчик, прочитал первые строки и поспешно сунул в карман.

В ту ночь листовки были найдены и на пригородных станциях.

На одном из разъездов Христина пересела в поезд, идущий обратно.

Невдалеке маячили огни вокзала, за ним был виден тусклый свет уличных фонарей, ведущих в город.

Девушка вышла из вагона и юркнула под грузовой состав.

В конце поезда стоял, завернувшись в огромный тулуп часовой и, видимо, дремал. Недалеко от Христины пробежала собака и, усевшись на задние лапы, задрала морду вверх. Тоскливые, ноющие звуки полились над застывшими составами, тупиками и замерли на сумрачных полях.

Потянуло холодком. Христина стояла неподвижно, не выпуская из рук узелок. Ее беспокоил вчерашний шпик. Куда идти? К кому? Домой нельзя. Там установлена слежка. На старую конспиративную квартиру? Опасно, недавно был провал.

Через час она постучала в дверь квартиры одной из знакомых по гимназии. Женщина, узнав Христину смутилась.

— Милая, я бы рада принять, но… — хозяйка завертела головой по сторонам безлюдной улицы, — пойми, дорогая.

— Хорошо, я поняла, — перебила Христина, сдвинула брови и побрела в Заречье, где жила тетка. Остановилась на перекрестке, прислонившись к забору, долго смотрела на знакомый дом. Было видно, как из трубы поднимался дым и, гонимый ветром, плыл к Миассу.

«Тетя, наверное, на кухне, обнять бы старушку и посидеть у огонька, погреть руки».

Христина подула в кулак и слегка постучала носками стоптанных ботинок.

По застывшим тротуарам катился колючий снег, набиваясь к ногам. Резкий, холодный ветер стучал оторванным листом железной крыши соседнего дома, вихрями кружился по улицам и злобно метал снег в стены, окна.

Христина, зябко кутаясь в меховой жакет, зашагала к рабочей слободке. Уставшая опустилась на первую попавшуюся скамейку возле ворот одного из домиков и задремала.

Мороз крепчал. Слышно, как во дворе загремел цепью пес и, почуяв незнакомого человека, хрипло залаял. Стукнула дверь, из домика вышел немолодой хозяин, судя по одежде, рабочий, и, прикрикнув на собаку, открыл калитку. Христина приподняла отяжелевшую голову и вновь опустила ее на узелок, лежавший на коленях.

— Ты что, не здешняя? Замерзнешь ведь. Проходи-ка лучше в избу, — сказал он приветливо.

Девушка поднялась со скамейки и пошла вслед за хозяином.

ГЛАВА 21

В купе одного из классных вагонов скорого поезда Омск — Челябинск, развалившись небрежно на сиденье, в обществе двух офицеров ехал студент. В углу висела его шинель с блестящими вензелями Томского университета. Среднего роста, плотный, с мужественными чертами лица, он выгодно отличался от соседей, помятые физиономии которых носили следы беспробудного пьянства.

Поджав под себя ноги, студент продолжал прерванную приходом кондуктора беседу:

— Нет, как ни говорите, а Репин является величайшим художником-портретистом. Возьмите его картину «Не ждали». Она оставляет глубокий след у зрителей, заставляет задумываться о превратностях судьбы человеческой. Или «Бурлаки», сколько социальной насыщенности! Изумительно! — Студент опустил онемевшую ногу на пол и продолжал: — Возьмите картину художника Сурикова «Боярыня Морозова». Какой фон, краски, лица стрельцов! Это подлинно реалистическое искусство! — Вскочив на ноги, он открыл портсигар и предложил папиросы офицерам.

Один из них, закуривая, сказал флегматично:

— Я предпочитаю натюрморты в виде битой дичи, рыбы и прочей снеди. Глядя на них, приобретаешь аппетит.

— Недурно бы жареную курицу и бутылочку водки, — потягиваясь, отозвался второй. — Изобразительное искусство — чепуха. Я признаю только порнографические открытки! Хотите посмотреть?

Студент отмахнулся и тревожно посмотрел на дверь. В купе вошел офицер разведывательной службы. Козырнув коллегам, он извинился и потребовал документы.

Студент не спеша подал паспорт, студенческий билет на имя Михаила Ивановича Зорина, студента третьего курса горного факультета, командированного для прохождения практики на Урал.

Проверив документы, контрразведчик внимательно посмотрел на Зорина и вышел.

Поезд приближался к Челябинску. Студент стал укладывать вещи, не переставая говорить:

— Айвазовский, Шишкин, Васнецов, Левитан, как художники, являются нашей национальной гордостью. — Выглянув в окно, сказал торопливо: — До свидания, господа, я у семафора сойду: ближе к дому! — Приложив руку к козырьку фуражки, Зорин вышел из купе.